− Я постараюсь не давать воли своей ненависти. Я понял тебя. Придешь завтра.
Лекарь поклонился и ушел.
Было уже довольно поздно, Тварь по-прежнему спал. Воин прилег на свою койку, подальше от Твари – он боялся своих желаний. Спокойно заснуть не получалось – он непрерывно прислушивался к дыханию Твари во сне, а оно было неровным – что-то плохое снилось. После такого-то дня! Ладно, завтра утром принесут из деревни молочко, еда уже приготовлена, одежду Ярре забрал у кого-то из его приблуд, – те были чуть потолще Эйзе. А ему рано вставать и уезжать на облаву – надо бы припугнуть тварей, чтобы не смели больше резать его воинов. Ладно, потом можно будет и вернуться, может, Эйзе немного придет в себя и не будет так стыдно пред ним.
Ранним утром в палатке стало очень холодно, Тварь тихо запищал во сне. Воин мгновенно открыл глаза, подошел поближе – твареныш ночью раскрылся и теперь отчаянно мерзнул на предрассветном холоде, Ремигий наклонился, чтобы поднять сбитое на пол одеяло и онемел от увиденного – лицо твареныша изменилось. Худенькое голенастое тело осталось прежним, но лицо неуловимо изменилось. В неровном угасающем свете луны лицо мальчика стало другим: исчезли широкие уродливые скулы, тонкогубый рот, смешной носик. Красивое лицо с тонкими правильными чертами, гибкие брови надменно изогнуты, прямой нос, четко очерченные губы. Воин сел на ковер возле койки мальчишки. Похоже, все мучения и боль, которые он испытал за это два дня, привели к тому, что сил прятать свое истинное лицо у него уже не было. По крайней мере, во время сна. Ярре говорил что-то такое, но насколько красив Эйзе, Наместник даже не мог и вообразить. Такой ночью должен восходить на ложе Императора после долгих уговоров и только, если захочет того сам, его должны целовать самые прекрасные женщины Империи, чтобы только прикоснуться к его лицу. Такого можно лишь просить униженно, чтобы прекрасные глаза взглянули на тебя с улыбкой, даже ничего не обещая. Такого можно молить о любви только как о милости или дорого платить за нее, − хоть своей жизнью, – если невозможно получить ее по-другому. И первый раз его должен был бы быть в великой любви и нежности, когда дышать уже нет сил, и сердце скачет как заяц, и готов отдать все, чтобы только еще раз повторить эти минуты… Эйзе, почему так судили боги, что ты достался казарменному грубияну и неумехе, что первый раз твой был пыткой и насилием, да и сейчас все это повторяется и повторяется... Эйзе, что же ты делаешь со мной?.. Я ничего не могу сказать, я не понимаю, что говорить. Мне страшно от твоей красоты. И сейчас ты проснешься, и твое лицо снова изменится. Ты – не для воина, Эйзе. Но отпустить тебя – невозможно. Проще убить…
Твареныш повернулся и снова тихо пискнул от холода… Мышонок замерз. Воин осторожно поднял одеяло, накрыл им мальчишку, тот беспокойно заворочался – ему по-прежнему было холодно, воин взял свой плащ и набросил сверху. И похолодел внутренне – твари чувствуют запахи намного лучше, чем люди –сейчас он учует запах своего мучителя и проснется от страха. По холодному лицу такого чужого красавца вдруг скользнула нежная улыбка, и он, не просыпаясь, прижался щекой к жесткой ткани плаща, утешаясь и согреваясь. Горюшко мое – Эйзе. Проснись скорее и стань прежним. Мышонок маленький, мышиный царевич… Не хочу тебя такого…
Спать не хотелось, воин осторожно, старясь не шуметь, умылся, надел тунику, вынес к выходу из палатки доспехи, чтобы не звенеть, надевая их. Возле койки поставил воду для умывания – сообразить должен, что делать утром, положил принесенную одежду. Стражник тихо окликнул его:
− Господин, молоко привезли из деревни.
Воин кивнул, забрал кувшинчик, поставил на столик возле Эйзе, туда же положил кусок мяса и хлеб – сообразит, что делать, на день забав, конечно, не хватит, но что-нибудь придумает лекарь. Лишь бы не натворил дел, пока господин в отъезде. Вечером все равно возвращаться – на ночь в лесу оставаться даже отряду опасно, –могут напасть и серьезно потрепать, – твари страха не знают. Это Эйзе – любимый…
Проклятая страна – яблони цветут в шестом месяце, а в девятом падает снег. Увезти бы его в Империю – теплое солнце, яркие краски. Чтобы не замерзал по ночам…
Ярре заглянул в палатку очень скоро:
− Господин, солнце всходит – пора!
Воин кивнул, на мгновение подошел к Эйзе – снова чужое прекрасное лицо. Не мышонок. И поцеловать нельзя – проснется. Что еще скажет после вчерашнего. Ладно, вечером вернусь – увижу мышонка. Он быстро вышел из палатки. И уже не увидел, как Эйзе открыл глаза и горько вздохнул – не попрощался, не захотел. И снова уснул…
Отряд ехал молча – приказано было не шуметь, да и Наместник был чернее тучи. Ремигий думал о том, что вечером надо будет похоронить убитых – если можно было бы хоть пару тварей бросить в их ноги, когда начнут засыпать землей. Надо постараться… Эйзе придется запереть в палатке до окончания похорон, не хватало еще, чтобы мальчишка свихнулся от такого.
Серенькое утро, только занимается день. В горах – холодно, не зря мышонок капризничал ночью. Эйзе… Губы воина тронула непривычная теплая усмешка. Непонятное чувство. Не знает названия.
В деревне, –как всегда, –крестьяне молча пожимали плечами: да, видели, да, недавно. Куда поехали – в горы. Понятно, что никто сильно не распространялся, твари – тоже не дураки, быстро разберутся, кто рассказал о случайной встрече. Они как-то различали воинов и крестьян, и без особой необходимости на поселения не нападали, предпочитали бои с отдельными отрядами. Было года три назад, напали на селение, – но удалось отбиться. Наместник потом нашел этот отряд, дело было зимой, следы были видны отчетливо на снегу. Никто из тварей не ушел, всех потом сожгли на общем костре. Чтоб неповадно было. Ладно, что рассуждать – спешились, построились и – вперед цепью.
Не дело Наместника проводить обыкновенную облаву, да и вообще не его дело – метаться по стране, вылавливая и уничтожая отряды тварей, но уж лучше так, чем ждать в крепости.
Император в прошлом году довольно неблагосклонное письмо изволил написать, что огрубел и стал неизысканным от своего дурного нрава, мог бы и в столицу вернуться. Не хочется – чтобы воротили нос от сына предателя. Наместник дорого заплатил за безумные идеи отца. Император не казнил его только потому, что не поверил, что Ремигий мог помочь отцу в заговоре против него. Доказать ничего не удалось, в темнице насиделся. Освободили указом Императора и, –сюда, –на проклятый Север. За ним последовал его полк, из всех остался только Ярре – остальные давно погибли или вернулись назад, на земли благословенной Империи. И его сотня – теперь погибшая вся. Ничего почти не осталось от прежней жизни. Смешно – расскажи десять лет назад прекрасному шестнадцатилетнему Цезариону, что все так будет – рассмеялся бы. Самый молодой сотник в полку отца, друг юного Императора. Правда, женщины его всегда любили как сына, нежную игрушку. Да ему-то какая разница, все равно… А потом все рухнуло в один день. Так страшно, что может рухнуть снова… Мысли – мыслями, а облава продолжалась и когда они вернутся – было еще неясно…
Ремигий не зря заранее тревожился, не натворит ли дел его мышонок. Поскольку Наместник уехал, то стражу от входа в палатку сняли – кого охранять, если хозяин в отъезде. То, что внутри еще и Тварь, конечно, знали, но как-то никто не подумал, что мальчишка рискнет выйти из палатки. После отъезда основного отряда в лагере осталась сотня охранения, раненые и приблуды Ярре, – их не взяли, –на обиженный писк мальчишек Ярре еще вчера рявкнул не хуже Наместника. Правда, по мордам не дал, – уже радость.
Эйзе проснулся почти сразу после отъезда отряда, было еще очень рано. Открыл глаза, внимательно огляделся – в палатке никого нет. Вывернулся из-под одеяла и плаща воина, улыбнулся –увидел приготовленную еду и кувшинчик с молочком. Есть не стал, напился молочка, не одеваясь, начал искать гребень, − расчесать волосы. То, что он раздет и на груди – повязка, – мальчишку не смущало. Переворошив кучу вещей в углу, нашел гребешок и зеркальце, пристроил зеркальце на столике и кое-как прочесал гривку волос, спутавшихся за ночь. Нашел одежду. Долго соображал, что как надевается, но оделся правильно. Умылся. На синяки на лице старался в зеркало не смотреть. Мышонок немного отдохнул, остался один и заскучал. Сидеть взаперти было невыносимо, воина рядом не было. И мышонок решил пойти погулять. Если бы Ремигий только знал,что происходит в лагере – он бы приковал Эйзе в палатке. Но и стражника у палатки не было.