И почувствовал на шеке тихое дыхание – Эйзе отвечал ему:

– Да, правда…

Воин только крепче прижал мышонка к себе:

– Тогда не уходи. Я не хочу, чтобы ты погиб.

Эйзе тихо дышал ему в ухо – мышонок маленький. Боль уходила. Воин пошевелиться боялся, чтобы не спугнуть прижавшегося к нему Мыша.

– Ты знаешь, мне не нравится твое истинное лицо, но ты забавляешь меня в обличии мышонка.

Эйзе беспокойно завозился где-то у плеча воина, шепнул:

– Но почему ты видишь во мне мышь?Я не понимаю.

Воин осторожно повернул голову и попытался поцеловать его в щеку – Мыш с писком вывернулся, Наместник засмеялся:

– Что такое, радость моя? И ты – не мышь?

Эйзе тихо возился под рукой у воина, устраиваясь поудобнее. Отрицательно покачал головой:

– Нет, конечно, но удивительно, что ты можешь видеть и мое истинное лицо, и мою звериную форму. Хотя неправильную.

Воин вдруг с интересом спросил:

– Эйзе, но кто же ты тогда? Мне очень интересно.

Эйзе засмеялся, отрицательно покачал головой. Воин с трудом поднялся:

– Все, малыш, пора спать. Давай уложу.

Мышонок что-то пискнул, но воин понял, что он уже засыпает, поднял его на руки, донес до койки, уложил, укрыл одеялом. Мальчишка завозился под одеялом – стягивал с себя одежду, потом тихо спросил:

– Поцелуешь меня?

Воин растерянно ответил:

– Если позволишь.

Мышонок сонно пробормотал:

– Позволю. Да когда ты спрашивал?

Воин осторожно коснулся его солоноватых губ. Мальчишка удовлетворенно вздохнул, тихо задышал, засыпая. Воин с трудом поднялся с колен, та же беда, достаточно было крошечной ласки со стороны мальчишки, в паху опять возникла боль, жгучее тянущее ощущение. Тихо выругавшись про себя, Наместник лениво подумал: «Надо будет в крепости пройтись по борделям, ну, куда годится – один поцелуй в щечку, – и хоть насилуй мальчишку, терпеть просто невозможно…» Он-то прекрасно понимал, что возможно, что больше никогда не притронется к Эйзе насильно, – даже не из-за него, а из-за себя: страшно снова и снова чувствовать боль в груди, которую только Эйзе может забрать. Подошел к своей койке, лег поверх одеяла, – раздеваться было лень. Сон…

Глубоко воин не спал очень давно: слышал все звуки вокруг и, бывало, просыпался даже раньше, чем его окликали по имени. Эйзе же спал беспокойно, мерзнул, тихо хныкал во сне. Внезапно воин услышал тихое шевеление в углу мальчишки, шлепанье босых ножек и голосок: «Подвинься». Воин шарахнулся в сторону, едва не слетел с койки и почувствовал ледяное тело,прижавшееся к нему,Эйзе пришел греться к нему в постель. Ремигий растерянно шепнул:

– Радость моя, зачем?

Эйзе, удовлетворенно вздохнув, тихо засопел – он, наконец, согрелся возле горячего тела воина. Но вот Наместнику было не до сна, – ледяное нежное тельце прижалось так крепко, что воин думал только об одном: перевернуться и прижать мальчишку к постели, поцеловать и… Ничего не будет – надо потерпеть. Нельзя сейчас с ним что-либо делать, потому что потом будут вновь окровавленные простыни, сжавшееся в комок от боли тело Эйзе, – нет, только добром, только когда он сам захочет этого. Боги, – мышонок прошел через такое, а ведет себя как невинный ребенок. Да и как ему себя вести – он же ничего и не понял, только почувствовал причиненные ему боль и мучения. Радость моя – Эйзе. И воин спокойно уснул, обнимая мышонка, чтобы тот не слетел с узкой койки.

Конечно, они проспали, конечно, утром зашел Ярре с кувшинчиком молочка и увидел светловолосую головку мышонка, спокойно лежащую на груди спящего Наместника, крепко прижимающего его к себе. Сотник улыбнулся и бесшумно вышел из палатки, плотно прикрыв полог, и тихо распорядился, чтобы до пробуждения к господину никто не заходил. Они проспали почти до полудня, пока снаружи что-то не грохнуло.

Эйзе сильно вздрогнул и своим движением разбудил Наместника – тот встревоженно приподнялся и понял, что головушка Эйзе лежит на его плече, а его нежные волосы опутали грудь Наместника, как паутинка.Тихонько шепнув:

– Просыпайся, засоня маленькая, – он потихоньку поцеловал мальчишку в щеку. Тот вздохнул, открыл сонные глаза. И мгновенно слетел с койки, воин удержать его не успел. Обнаружилось, что он пришел греться к воину совершенно раздетым, воин мгновенно накинул на него одеяло:

– Холодно еще, прикройся.

И заботился он не о мышонке. Радость моя, Эйзе, ну что ты только творишь? Умывание, одевание, завтрак, – молочка вдоволь, приносят уже два кувшинчика, и выпивается это мгновенно, мордочка, перемазанная в молоке, румянец удовольствия на щеках. Губы воина сами собой складываются в улыбку. Ну что же делать, да, я понимаю, что это результат воздействия, я знаю, кто он, но пусть так, хотя бы так. Пусть ненастоящее, пусть. Ну хоть немного нежности.

После завтрака пошли на перевязку в палатку лекаря. Дивное зрелище – малыш тянется сзади за руку и все время оглядывается, присмотрел какое-то оружие и пытается сообразить, как с ним обращаться. Лекарь осторожно снимает повязку, края раны неплохие, ребрышки, правда, еще ходят, снова делает повязку, мягко говорит:

– Срастается быстро, как и положено. Неплохо.

Воин молча кивает, малыш тянет его к выходу. Наместник покорно идет за ним – сегодня его день, пусть развлекается. Малыш целенаправленно тащит его к границе лагеря, псы, видимо, привязаны от греха, – Наместника увидели издалека, и твареныша – тоже.

Высокая трава – почти по плечи, отойти недалеко – не видно. Эйзе вдруг вырывается из рук воина и исчезает в траве. Ремигий не успел понять, что случилось, как на него из зарослей внезапно налетает Эйзе и умелым прыжком сбивает его с ног. Воин с хохотом валится на землю, Эйзе падает на него сверху, Наместник подхватывает его на руки и прижимает к себе, целуя. Мальчишка изо все сил вырывается, воин уже всерьез переворачивается, укладывая Эйзе на траву, осторожно оберегая его раненый бок. Эйзе еще улыбается, но в глазах – ужас, тело напрягается, еще немного, и он начнет биться изо всех сил, чтобы освободиться. Наместник мгновенно отпускает его. « А что ты хотел после всего, что ты же с ним и сделал?»

Эйзе молча поднимается на ноги, смотрит на Наместника сверху вниз. Тот примирительным тоном спрашивает:

– Куда пойдем теперь?

Эйзе упорно тянет его вглубь лагеря, к людям. Ну, конечно, на людях лишнего не позволишь…

Учебная схватка на утоптанной площадке. Народ развлекают его бывшие приблуды. Бой всерьез –на мечах. Ярре – в первых рядах, поэтому не страшно,что позволят себе лишнего. Все так хорошо, такой хороший день… Вот это он зря…

Одно мгновение испортило все – один из приблуд обманным движением заставил противника открыться и ударил мечом изо всей силы. Второй мальчишка полетел на утоптанный плац, кожа и мышцы на руке были разрублены, – мечи оказались не учебными. В то же мгновение мощная оплеуха сбила на землю второго, – над ним стоял белый от ярости Наместник, из враз пересохшего горла рвалось:

– Вас же двое осталось, из всей сотни – всего двое, как же ты можешь! Тварь!

Лицо Наместника сводило нервным тиком, губы и щека уродливо кривились. Вокруг молчали, – в таком состоянии возражать воину было просто опасно. Где-то позади толпы раздался недовольный голос лекаря:

– Эйзе, ну куда ты меня так тянешь?

Наместник обернулся: Эйзе упрямо тащил за собой лекаря из палатки. Увидев,что на плацу что-то происходит, он заспешил. Эйзе уже подбежал к стоящим на плацу, перед ним расступились, он встал возле Ярре. Лекарь спокойно сказал:

– Посмотрим сейчас…

Виновный приблуда неподвижно сидел на земле, с ужасом смотря на Наместника. Тот, встретив испуганный взгляд Эйзе, уже успокаиваясь, мягче сказал:

– Ярре, накажи обоих – надо же было придумать взять заточенные мечи для учебного боя! Эйзе, идем…

Перепуганный мышонок потащился за ним за руку, Наместник даже не оглянулся на сидящего на земле приблуду, только лекарю кивнул благодарно. Эйзе почти беззвучно сказал: