В палатке лекарь отпаивал перепуганного Эйзе молочком – благо, нашелся еще кувшинчик, и иногда тихо начинал смеяться, Тварь обиженно шипел на него. Палатку-то подняли, – но то, что в палатке, – все было разбито и безнадежно испорчено. Наместник точно поубивает всех участников происшествия. Сотник отдал тихий приказ – и воины притащили из палаток пару походных коек, какой-то столик, пару походных стульев. От гнева это не спасало, но давало надежду, что Господину будет на что сесть по возвращении. Денек удался на славу. Бешеные крики сотника не смолкали в лагере целый день, приблуд приставили сторожить палатку лекаря, Эйзе вел себя очень тихо – что скажет Ремигий на все это безобразие, было неясно.

К тайной радости Наместника, облава завершилась ничем – твари явно ушли в горы, пару схронов оружия, правда, удалось найти и разворошить, но поймать никого не смогли.

Отряд мирно возвращался в лагерь. Охрана заметила тянущийся отряд издали, и в лагере быстро заметались люди. Наместник устал, был раздражен и ехал весь путь молча. Ждать хорошего не приходилось. Суета в лагере настолько была заметна, что воин пришпорил лошадь, судорожно соображая, что происходит. Ничего страшнее, чем что-то случилось с Эйзе, он придумать не смог. Поэтому в лагерь отряд влетел уже на полном скаку, а воин летел впереди всех. Спешился, резко спросил: «Что произошло?», одновременно ища глазами Эйзе.

Мальчишка скромно стоял в стороне – лекарь уже отмыл перемазанную мордашку, но следы погрома в палатке скрыть не удалось. Воин, темнея лицом и с трудом сдерживая бешенство, переспросил :

− Что произошло?

Сотник, запинаясь, попытался рассказать о том, что Эйзе сбил палатку на землю. Не веря ушам, воин переспросил:

− Кто сбил?

Эйзе с ужасом ответил:

− Я.Она упала из-за меня.

Они ожидали всего от бешеного Наместника, кроме одного – того, что он просто неприлично захохотал, как над смачной солдатской шуткой! Утонченный патриций, суровый воин не мог остановиться, просто сел на землю и продолжал хохотать. Его улыбку давно не видели, а когда он смеялся – не помнил и Ярре. Потом тихо спросил:

− Там есть на что сесть?

Сотник обреченно сказал:

− Господин, еще одно –на твареныша напали собаки Императора, ваши приблуды его отбили от псов. В общем, потом он им руки искусал и от удара палатка упала.

Воин тяжко вздохнул:

− Все или еще что-нибудь произошло?

Сотник молчал. Приблуды стояли, виновато склонив головы – они ждали самого худшего, –за твареныша выгонит из отряда. Воин покачал головой:

− Спасибо за Эйзе. За укусы я сам с ним разберусь. Тьма с ними, с палаткой и вещами. Солнце зайдет − будем хоронить погибший разъезд. Пока – всем отдыхать.

И потянул за руку Эйзе в палатку:

− Пошли разбираться, милый, с укусами, собаками и всем прочим.

Эйзе тихо вздохнул, но покорно последовал за Господином.

Воин устало рухнул на свою койку, закинул руки за голову, прикрыл глаза. Но задремать не удалось – разбудил тихий голосок:

− Я поесть собрал.

Эйзе неуверенно смотрел на Ремигия, на столике была разложена какая-то еда.Воин мрачно пробормотал:

− С чего такая забота?

Мышонок виновато вздохнул.Воин усмехнулся:

− Да я не сержусь. Хорошо, что собаки не загрызли. Могло все плохо кончиться. И убивать я их не собираюсь – иначе кто будет лагерь охранять? Больше один не ходи – тебя мои мальчишки из сотни будут охранять.

Эйзе тихо ответил:

− Они же в плену были ...

− Зачем им руки искусал – убить ведь могли?

− Они меня к сотнику хотели оттащить. Чтобы снова, как… − Запнулся,опустил голову.

Ремигий, уже не сдерживая ярости,сказал:

− Тебя никто не посмеет тронуть, то, что было – забудь…

Эйзе поднял голову, глаза сверкнули ненавистью, голос был полон гнева:

− Что ты велишь забыть, господин мой?

Воин виновато опустил голову, очень тихо спросил:

− Эйзе, зачем тебя отдали мне? Ты смиряешь меня, ты пытаешься говорить со мной, но зачем все это? Твое тело было… − Воин проглотил слово, потом продолжил: − Ответь мне – зачем? Объясни. Я не трону тебя, даже, если захочешь, ты сможешь уйти, но объясни мне, чего ты хочешь от меня?!

Эйзе молча усмехнулся, и взгляд его был не любопытного мышонка, а взрослого воина. Воин совсем тихо сказал:

− Я видел твое истинное лицо сегодня ночью – Эйзе, ты же не ребенок, что ты хочешь от меня? Ответь…

Тварь упрямо наклонил голову, потом медленно сказал:

−Я не хотел, чтобы ты видел это. Просто сил не было удержать маску ночью – очень больно было.

Воин тихо спросил:

− Разведка? Да, Эйзе?!

Тварь надменно скривил губы:

− Если понял – убей… Мне все равно не вернуться – после того, что произошло, меня не примут.

Воин продолжил с трудом:

− Но на что рассчитывали… Или… просто так, как пойдет, вот так тебя бросили нам на мучения? Эйзе, разве так бывает?

Тварь вдруг засмеялся:

− А как же твои воины –из сотни выжило двое мальчишек, где остальные?

Ремигий в бешенстве вскочил:

− Зачем ты говоришь мне об этом? Мало тебе вчерашней ночи – ваши вырезали очередной наш разъезд. Сегодня мы их зароем в землю. Ты хочешь, чтобы я повторил все снова?

Эйзе зло, с ненавистью улыбнулся. Воин молча выбежал из палатки – еще немного, и он бы зарубил Тварь.

Опять отчаянная боль в груди. Словно тысячи стеклянных осколков вонзились в тело. Эйзе точно нашел точку, куда ударить жестокими словами. Наверное, долго учили, чтобы смог точно бить, понимать и смирять Имперского Наместника. Ярре осторожно подошел поближе, мягко сказал:

− Господин, солнце село – пора хоронить.

Воин машинально кивнул, пошел к уже насыпанному кургану. Убитые воины уже лежали на дне, на деревянном помосте, с оружием, накрытые ковром. Наместник что-то говорил, преодолевая боль, слава богам, что хоть тварей не поймали, чтобы потешить убитых их кровью...

Эйзе – ну с чего ты вдруг взбесился, почему так жестоко напомнил о погибших из моей сотни? Почему? Мышонок, что произошло? Он не мог понять. То, что он мальчишку жестоко оскорбил напоминанием о плене и его проигрыше, н не понимал.

Поминальная трапеза, долгая, с печальным списком всех имен погибших, перечислением их славных дел, которых не было… Они просто еще ничего не успели… Ярре постоянно взглядывал на воина, но молчал. Наместник был темнее тучи. И не погибшие воины были тому виной. Тварь… Ненависти не было – только боль. За что его ненавидеть, когда свои отдали на такую муку. Понятно, почему не покончил с собой сразу после пленения и потом – после насилия. Пережил позор, смог заговорить с Наместником и заставить его заботиться о себе. Смешной мышонок – он смог понять, что воин нуждается в привязанности, любви нежного и слабого существа. Отпустить его…

Воин, с трудом очнувшись, спросил вдруг:

− Ярре, почему ты не отпустил своего – ты же его жалел...Ярре?.....

Вина было выпито немало. И в палатку воин вернулся очень поздно, на завтра облаву отменили, день отдыха. Ложиться не стал, просто присел на пол, – хмель все-таки сказывался. Тяжело. Боль так и не ушла. И вдруг шевеление в углу Эйзе, мальчишка проснулся, встал с койки – он спал одетым, неуверенно подошел и вдруг со слабым всхлипом обнял воина. Ремигий шарахнулся в cторону от неожиданности, а мышонок со стоном вдруг прижался губами к щеке воина. Губы были солеными – он, видимо, плакал перед тем, как заснуть…

Наместник осторожно прижал его к себе:

– Эйзе, что случилось? Почему плакал?

– Я совсем плохой разведчик, господин, если ты так скоро понял, в чем дело. Я не хотел тебя обидеть – мои-то тоже погибли в этом же бою. Все было решено заранее, мы все знали, на что шли. Наши не пожалели, почему же ты пожалел – вы же звери, твари имперские…

Воин глухо ответил:

– Эйзе, я сильно пьян, поосторожнее в выражениях – могу не сдержаться. Скажи, правда, что после возвращения из плена – сжигают?