И увидел безумные глаза Наместника:
–Я не наигрался с ним. Мой отряд погиб почти весь. Я хочу, чтобы он вымолил у меня смерть.
Лекарь испуганно поклонился.
– Теперь иди…
Тварь лежал беззвучно, но был в сознании – глаза были разумными. Наместник склонился над ним:
– Ну, что, гаденыш, поиграем еще или попросишь о смерти?
И внезапно отшатнулся – тварь вцепился ему в горло слабыми пальцами, сжать посильнее уже не получилось. Наместник отшвырнул тварь на пол и вдруг услышал странные звуки – слабые всхлипывания. Он не плакал во время изнасилования, не кричал во время перевязки и заплакал от слабости. Бешеные черные глаза Наместника внимательно всмотрелись в лицо твари – слезы текли отчаянно, тихие детские всхлипы. И что-то дрогнуло в безумных глазах… Ненависть… К самому себе – ненависть. Его отряд погиб из-за него, а не из-за твари. На твари он выместил ненависть к себе. Тварь – не при чем. А его растерзали сотники и он сам… Наместник молча поднял тварь на руки, уложил на походную койку, прикрыл плащом. Тот даже не сопротивлялся. Трясся в нервном ознобе. Наместник так же молча налил вина в кубок, осторожно приподнял тварь за плечи, поднес кубок к искусанным губам. Думал – не станет пить. Но, видимо, жажда и отчаяние были сильнее ненависти. Тварь всхлипнул и начал глотать вино. А, может, подумал, что там – яд?
Вино давно кончилось, а Наместник все еще продолжал держать тварь на руках, пересохшие губы шевелились, выпрашивая еще вина. Очень глухо Наместник сказал:
– Сейчас дам еще, подожди.
Когда он вернулся, то тварь лежал с закрытыми глазами… Наместник испуганно прислушался – тихое дыхание, – жив. Ненависть… ненависть к себе. Когда он взял мальчишку, грубо, по-животному – то почувствовал то, что никогда не чувствовал с женщинами – наслаждение, грубое, скотское наслаждение. И он хотел еще – чего было притворяться перед самим собой. Поэтому тварь не растерзал за попытку убийства, а уложил на свое ложе. Но… так больше – никогда… Эти слабые всхлипы… Он же воин, такой же, как те, что погибли. Тварь со стоном открыл глаза, увидел над собой лицо Наместника, вскрикнул, забился в тщетной попытке защититься. Наместник грубо сказал:
– Перестань. Я пока не хочу тебя – ты достаточно потешил всех нас сегодня…
Тварь судорожно дышал, глядя ненавидящими глазами на Наместника. Тот грубо засмеялся:
– Ты потешил меня сегодня. Я хочу еще. И не дам тебе умереть…
Тварь попытался плюнуть ему в лицо, но слюны не было – рот пересох. Наместник усмехнулся –перед кем ему было стесняться – перед недочеловеком, тварью? Пусть знает. По крайней мере, будет понимать, что захочет Наместник от него в следующий раз. Тварь неподвижно глядел перед собой, потом пересохшие губы открылись:
–Молю, убей…
Наместник усмехнулся:
– Уже нет. Я хочу тебя живого…
Тварь замолчал. Губы горько кривились. Ненависть… Захватчики Империи. Они пришли и сожгли леса. Голод. Негде жить. Отряд воинов, который погиб сегодня, собирали со всех селений – их осталось мало. Так мало. И он повел их. И они погибли. Все. А он – жив, опозорен, ему отказано даже в смерти. Жив… Ненависть…
Когда тело твари вдруг выгнулось дугой, Наместник лишь встревоженно вскинул глаза,но мальчишку били судороги и слышалось только одно:
– Убей! Убей! Убей!!!
Тварь хрипел, захлебываясь рыданиями, а потом раздался детский плач – тот, что слышался, когда твари умирали. И его Наместник уже перенести не мог. Ненависть… К кому – к растерзанному мальчишке, отчаянно плачущему от муки. К себе – что отдал приказ вывести отряд. Когда Наместник поднял тварь на руки, тот по-прежнему выгибался дугой в судорогах, ему пришлось крепко прижать мальчишку к себе, чтобы тот не покалечился. Тот уже слабо хрипел – последние силы кончались. Наместник грубо буркнул:
– Я не дам тебе умереть. Что сделано, то сделано. Отряд вел ты?
Мальчишка широко открыл глаза и внезапно растерянно кивнул. Воин глухо сказал:
– Мои почти все полегли – пока не пришел секретный отряд. Так же, как твои.
Тело твари вновь сотрясли судороги. Воин устало ответил:
– Нет. Я не буду больше с тобой играть. Ты будешь жить. Я не буду тебя больше позорить – ты хорошо сражался. За то, что я сделал с тобой – я не прошу прощения. Но такого больше не повторится.
Он вгляделся в глаза мальчишки – понял ли… Понял. Жуткая усталость и облегчение. Тварь вдруг обмяк, глаза закрылись. Если бы он мог видеть взгляд своего насильника – боль, безнадежная, бесконечная боль, ад без надежды на спасение… Ненависть… К себе… Гнев… На приказ… На Императора… Снова на себя.
И вдруг Наместник услышал тихое дыхание – тварь заснул. Ребенок, изболевшийся, истерзанный, заплаканный, заснул на руках мучителя. От слабости и голода. Не простив и не доверяя. Совсем худенькое тело. Ребенок повел боевой отряд. И почему твари плачут детскими голосами перед смертью – потому что они… Дети??? А где же воины-взрослые?
Имперские воины мало разбирали их по лицам, твари – они и есть твари, но… может, это не взрослые воины. Или так истощены? О Боги, за что еще и это осознание… Надо бы понять. Спросить… у твари. Только вряд ли он захочет говорить после всего, что было.
Ненависть… Худые бедра, мосластые, угловатые ноги, худущая спина, каждый позвонок наружу. Закрытые судорожно глаза, чтобы не видеть своего насильника. Свалявшиеся в грязные колтуны волосы. И… запах. Наместник вдруг понял, что заставляло его терзать мальчишку, входя в его тело все глубже и глубже – от твари исходил запах свежести, леса. И это – после тяжелого боя в полном доспехе… Тварь… Ненависть к себе – изнасиловал ребенка. От него не пахло мужчиной – ребенком. И это бесило… Ненависть.
Походная койка была одна, и Наместник просто положил на нее мальчишку, замотанного в его плащ, и лег рядом. Ему было так погано, что, если бы тварь ночью прикончил его – он не стал бы защищаться. По крайней мере – он так думал сейчас. А тварь спал глубоко, опьянев от вина и ослабев от раны и изнасилования. Тихое дыхание ребенка и слабый запах хвои от грязных волос. Надо будет завтра искупать мальчишку и попытаться накормить, хотя бы насильно. Сильно истощен. Как еще меч в руках удерживал… Череда каких-то странных мыслей… Надо придумать ему хоть какую-то одежду – он очень худой – навряд ли найдется что-то для него. И что едят… твари??! Нет, тихо дышит рядом…
Да, давно никто не ложился с ним на одно ложе. Только один мог лечь рядом – и все тревоги уходили. Воин. Друг. Давно погиб. Первый бой с тварями – шальная стрела. Кровь хлещет ручьем изо рта, а он все силится что-то сказать… Люблю. Люблю??? Что за… А ведь он тянулся к Наместнику, умирая. Брезгливость. Чувство дурноты, когда понял, что говорит друг. Ужас и тошнота. Ненависть… Пафосные слова на первой могиле. И брезгливое недоумение…
И снова тихое дыхание возле уха. Так спят только дети – глубоко, наплакавшись и нагоревавшись. Только у этого горе… Ненависть. К себе. За то, что сотворил с тварью. Что преодолел брезгливость не для друга, а для врага. Не ответил тогда на молящий взгляд – ему ли было не разбираться в ранениях и не понимать, что тот умирает. А растерзал этого и получил наслаждение, которое хочется повторить. Тварь заворочался, тихо простонал. Наместник встревоженно прислушался – дыхание участилось, ноги судорожно задвигались, выгнулось в судороге тело. А ты думал – ребенок? Тварь вскрикнул и сжался в комок – видимо, проснулся. Почувствовал рядом своего мучителя. Воин тихо шепнул:
–Спи, до утра долго еще. Спи…
Тварь вздрогнул от его шепота, только дыхание участилось – Наместник рвал его тело всего пару часов назад и уложил на свою кровать, прижимает к себе, от этого рехнуться можно. Ребенок…
Наместник был слишком наивен. Умелый жесткий воин. За годы правления Империи они привыкли голодать и выживать на голых скалах. Вот только дети почти не рождались и старшие быстро умирали. Некому было воевать. Но Империя об этом не знала − они все были для высокомерных захватчиков на одно лицо: твари, – а кто моложе, кто старше, кто совсем ребенок, – это им было безразлично. В бою, погибая под мечами имперцев, одинаково кричали – как дети, – только с каждым годом голоса кричавших становились выше. Родить сына и воспитать для мести. Погибни с честью – воинов давно не ждали дома. Наместник воевал с ними, но не знал о них ничего… В звере не может быть милосердия, но человек − хуже зверя. Тварь умел думать очень быстро – с огромным Наместником в бою он мог бы справиться только благодаря быстроте и более легким доспехам, выматывая противника. Сейчас Наместник оказался рядом, очень близко и нападения не ждет. И дыхание мальчишки стало снова сонным и ровным, и убаюкало Наместника.