− Не смей унижаться передо мной! Ты же воин, что ты позволяешь, за что платишь – за ту жизнь, в которую тебя бросили пять дней назад? Не смей так больше делать…

Мыш вдруг затрясся в беззвучных рыданиях – он тоже за пять дней слишком привык, что о нем думают, больно бьют, потом пытаются утешать, обижают и обижаются, но воин ни разу не посмотрел на него пустыми глазами. Ремигий глубоко вздохнул – слава богам, мальчишка начал отходить от странного оцепенения. Осторожно прижал мышонка к себе, зарылся лицом в мягкие волосы, пахнущие лесом:

− Все, маленький, успокойся, все уже прошло. Все, все…

Эйзе лишь вздрагивал при каждом слове – словно его били, а не пытались утешить. Потом с трудом ответи :

− Они убьют тебя завтра…

Ремигий мягко ответил:

− Не дамся. Иначе тебя убьют или свои, или мои воины. А я не хочу такого.

Мышонок зарыдал еще горше. Воин только покачал головой, неожиданно спросил:

− Сушеный финик хочешь?

Мальчишка притих от неожиданности, потом неуверенно кивнул. Он все время хотел есть и боялся показать голод – было стыдно. Ремигий не понимал этого, просто потому, что не знал, насколько плохо было у тварей. Очень осторожно, не выпуская мальчишку из своих объятий, воин дотянулся до блюда, взял пару сморщенных сладких фиников, сунул в руку мальчишке: «Ешь!» Мышонок покорно сунул в рот липкие плоды, попытался прожевать. Всхлипывания становились реже – мышонок отвлекся на еду. Воин тихо сидел рядом, внимательно следя, как малыш успокаивается. Так немного – кусочек сладкого, и горюшко прошло. Совсем ребенок, немного надежды, и он снова пытается жить. Мышонок маленький. Что же ты наделал в этот раз?! Эйзе прожевал финик, робко потянулся к блюду за кусочком сыра ,воин удовлетворенно кивнул – малыш немного утешился. Он продолжал гладить спутанные светлые волосы, утешая и успокаивая мышонка.Ну что же теперь делать, если так все произошло. Наместник и сам не ожидал, что не сможет даже пальцем тронуть мальчишку, даже резко с ним говорить – только начинали синие глаза наливаться слезами, дрожать губы – у воина сердце разрывалось, и он прекращал мучить это невозможное создание. Эйзе тихо засопел, воин заглянул ему в лицо, улыбнулся – мальчишка засыпал, как всегда, когда был сыт.Как маленький зверек, – насытится, – нужно поиграть или поспать. Ну, он и есть зверек, – тварь, одним словом. Ну вот, тихое ровное дыхание – уснул. Воин поднял его на руки, уложил на койку, лег рядом – мышонок привычно залез к нему под бочок, удовлетворенно пискнул. Ремигий беззвучно засмеялся, прижался губами к его щеке и тоже заснул. Спокойно, как последние четыре дня, с того времени, как мышонок стал приходить к нему спать…

Утром их разбудил осторожный оклик Ярре – последние дни только он рисковал заходить в палатку рано, чтобы не услышать яростный рык Наместника, для мышонка нрав свой он смирял, но для подчиненных – нет. Да и немного стеснялся того, что каждое утро мышонок оказывался спящим на его груди. Поэтому только старик Ярре мог войти, не рискуя услышать гневный окрик или поймать на лету что-нибудь тяжелое, брошенное в сторону вошедшего. Ремигий сразу поднял голову, осторожно сдвинув мышонка с себя, сел. Ярре молча кивнул головой, Наместник глубоко вздохнул, тихо сказал:

− Иди, я сейчас оденусь. Седлайте коня.

Эйзе проснулся, сонными глазами смотрел на Наместника, тот торопливо проговорил:

− Вода в кувшине, умоешься, еду сложи в сумку, молоко тебе принесли. Одежда есть, наденешь кольчугу и шлем. Волосы внутрь подбери.

Мышонок растерянно что-то попытался спросить, но воин уже вылетел из палатки, снаружи разнесся его раздраженный рык. Господин не выспался, он был голоден, раздражен, измучен выходками Эйзе. В результате – злобное ворчание и какие-то невнятные слова. Внутрь палатки доносилось именно это. Через краткие мгновения лагерь зашумел, сборы начались. Ремигий вернулся обратно, мальчишка растерянно смотрел на него, еду он сложил, но кольчуга и шлем лежали на полу, он их не надел. Воин молча покачал головой, быстро достал из сумки белую тунику, алый бархатный плащ, поворчав, нашел на полу сброшенный вчера золотой воинский пояс. Эйзе, уже понимая, что происходит, с отчаянием взглянул на господина, воин так же торопливо оделся, пристегнул к поясу меч, раздраженно сказал:

− Малыш, собирайся быстрее – солнце встало.

− Господин, а доспехи?

Воин резко засмеялся:

− Зачем? Мне они не нужны.

Эйзе уже со слезами сказал:

− Убьют же!

Воин усмехнулся:

− Не бойся за меня.

Мышонок был готов заплакать, но воин быстро натянул на него кольчугу, пригнул нечесаную головенку, скрутил в узел длинные волосы, надел шлем и только тогда отпустил мышонка. Эйзе кусал губы, чтобы не расплакаться. Ремигий вдруг легко поднял мальчишку на руки, крепко поцеловал в губы, пока растерянный Мыш трепыхался в его объятиях, он успел повторить поцелуй и поставить любимого на пол. Мышонок сразу притих и позволил вывести себя за руку из палатки и посадить на коня. Воины сотни охранения уже быстро собрали палатку, какие-то вещи грузили на вьючных лошадей, лагерь прямо на глазах исчезал, оставляя только кострища и кучу мусора. Наместник удовлетворенно кивнул, возле мышонка появились приблуды, наконец, отряд тронулся…

Мышонка зажали между двумя приблудами, которые болтали без отдыха, Эйзе же молчал. Наместник сразу уехал вперед, даже не оглянулся. Ярре все время перемещался между головой и хвостом колонны. Воины ехали достаточно быстро, постоянно разговаривая. Со стороны складывалось впечатление, что отряд совершенно не боится опасности. Алый плащ и белая туника Наместника были видны издалека. Когда со обеих сторон дороги свистнули стрелы, казалось, что отряд погибнет в засаде. Тихая команда Ярре – и мышонок оказался на земле, прижатый сверху телами обоих приблуд. Над ними встал сам старый сотник, защищая лежащих на земле мальчишек. Эйзе отчаянно бился под телами защитников, теряя последние силы и разум. Чьи-то руки зажали ему рот, чтобы не кричал, мышонок вцепился зубами в ладонь, уже не понимая, что происходит. Но прокушеннаядо крови ладонь по-прежнему зажимала ему рот, сверху придавливали тяжелые тела приблуд. Перед Наместником, так же, как и в прошлое нападение, за мгновение до того, как в него полетели стрелы, подняли щиты два воина Ярре –те же, что защитили его в прошлый раз. Ярре не зря учил своих людей – опытные чувствовали мгновение нападения, ощущая ненависть окружающих врагов. В ответ ряды отряда раздвинулись и вперед выдвинулись лучники, ответный рой стрел ударил по обочинам дороги. Все это происходило в полном молчании, лишь иногда слышались тихие команды сотников. Воины Империи показали, на что способны в открытом бою. Слабые вскрики в окружающих дорогу кустах, шелест ветвей, выстрелы прекратились. Наместник уже спрыгивал с коня, за ним спешились передние ряды воинов, сотники так же тихо командовали, воины выстроились цепью и развернулись по обе стороны дороги, в середине кольца оказался обоз с ранеными и Ярре с приблудами и Эйзе. Часть воинов осталась в кольце – это была часть сотни охранения, остальные двинулись вглубь леса. Несколько слабых детских вскриков в полной тишине – и так же, почти в полном молчании и в таком же стройном порядке, возвращение к дороге. Наместник шел впереди, брезгливо вытирая полой плаща меч, он убил одного из тварей и раскаяния не испытывал. Вот только к Эйзе он побоялся подойти – не хотел, чтобы мальчишка увидел окровавленный меч.

Приблуды, наконец, отпустили Эйзе, Алвин тихо ругался от боли – за время, пока он зажимал рот твари, тот серьезно прокусил ему ладонь, из нескольких ран сильно шла кровь. Эйзе, перемазанный в дорожной пыли и крови Алвина, вдруг рывком выдернул у того из-за пояса кинжал, выставил перед собой. Он совсем не понимал ничего, тело помнило только, что на него уже так наваливались сверху, и потом было мучительно больно и стыдно. Глаза тваренка были безумными. Когда второй приблуда, растерявшись, протянул руку, чтобы забрать кинжал, губы Эйзе приподнялись в странной гримасе, обнажились острые зубки, он тихо зашипел. Сотник резко прикрикнул: «Не смей его трогать – бросится! Зови Господина, скорее!» Перепуганный не меньше тваренка, Алвин растерянно смотрел, как Эйзе мгновенно отполз в сторону, все так же держа кинжал перед собой. Ярре с тревогой наблюдал за всем этим, но боялся испугать мальчишку еще больше, – для него теперь все превратились в его насильников, и сотник боялся, что мальчишка успеет ударить себя кинжалом раньше, чем кто-то сможет выбить из его рук оружие.