– Ну, я стараюсь выходить сюда до восьми утра, чтобы подмести переход раньше, чем выедет много карет и повозок. Я их боюсь. Всегда норовлю держаться подальше.

– И до какой поры ты здесь?

Элси задумчиво насупилась.

– В это время года обычно до четырех или до пяти. Папа велит, чтобы я возвращалась домой до того, как совсем стемнеет.  Потому я не могу оставаться допоздна, как мальчишки.

– Кто дает тебе больше денег, леди или джентльмены?

– Ну, джентльмены почти всегда платят щедрее. Но есть одна старушка, которая держит пивную вон там, – мотнула головой девочка, указывая через дорогу, – так она каждый день выносит мне на ужин кусок хлеба и сыра, а я делюсь угощением с младшенькими.

Исследовательница сверилась со своим перечнем возможных вопросов.

– А кем ты видишь себя через десять лет? По-твоему, ты и дальше будешь подметальщицей?

– Надеюсь, нет. – Элси оглянулась на малышей, которые теперь наблюдали за ползущим по ступенькам жуком. – Как только Мик и Джесси подрастут и смогут сами за собой присматривать, я попробую устроиться служанкой в какой-нибудь дом. Я буду старательно трудиться – честно-пречестно. Только без приличной-то одежи место не получишь, так что прямо не знаю, выйдет ли у меня. – И она озабоченно пригладила ладошкой изодранный подол.

Геро улыбнулась.

– Ты сама чинишь свое платье?

– Нет, миледи, это папа чинит. И заплетает мне косички каждое утро, перед тем как уйти на работу.

«Какие простые слова», – подумалось Геро. Но они превращали незнакомого ей мужчину из некоего бесчувственного монстра, отправляющего малолетнюю дочь мести улицы, в доведенного до нищеты человека, который, оставшись без жены, заботится о детях, как только может.

– Вот, – виконтесса втиснула в ладошку подметальщицы гинею. – Купи себе и сестричке с братом что-нибудь поесть и побудь сегодня дома.

Девчушка округлила глаза от радостного изумления и в очередной раз присела в нескладном книксене.

– Ой, спасибочки, миледи.

Леди Девлин смотрела, как дети, держась за руки, бегут прочь, и вдруг ощутила какой-то волнительный трепет.

Повернув голову, она увидела приближающегося мужа. Послеобеденное солнце озаряло его худощавое, привлекательное лицо, движения были неторопливыми, грациозными и чувственно притягательными. И Геро потрясенно подумала, что в наслаждении от созерцания собственного супруга средь бела дня есть нечто до того восхитительно безнравственное, что Общество по искоренению порока наверняка запретило бы это удовольствие, если бы сумело.

– Ты не в силах спасти всех обездоленных, – заметил Себастьян, останавливаясь рядом с женой и провожая взглядом убегавших ребятишек. – Их слишком много.

– Откуда тебе известно, о чем я думала?

– Я наблюдал за тобой. У тебя на лице все написано.

– А-а. Начинаю задаваться вопросом, уж не беременность ли делает меня столь слезливой и сентиментальной. Как бы там ни было, не рассказывай об этом моему отцу. Он будет шокирован.

Девлин захохотал:

– Я свято сохраню твою тайну.

Супруги направились к ожидавшей виконтессу карете.

– Ты искал меня по какой-то определенной причине?

– Да. Хотел бы показать кое-что твоей приятельнице мисс Макбин. Не желаешь нас познакомить?

– Конечно. А что у тебя? Еще один манускрипт?

Себастьян покачал головой.

– Подозреваю, нечто более зловещее.

– Это называют «магическим кругом», – держа развернутый пергамент не вполне твердой рукой, сказала Абигайль Макбин. Себастьян и Геро сидели в ее тесной утренней столовой, где поднимающиеся до потолка полки были забиты манускриптами и трудами по магии, алхимии и колдовству. – Где вы его взяли?

– Обнаружил вместе с множеством других в сундуке в особняке Даниэля Эйслера, – ответил Девлин.

– Говорите, их там было много? – подняла на него глаза хозяйка дома.

– Да.

– Так почему же вы захватили именно этот, чтобы показать мне?

Геро с удивлением наблюдала, как высокие скулы мужа тронул слабый румянец.

– Боюсь, не смогу внятно объяснить. Рискую показаться смешным, но этот выглядел более могущественным… почти угрожающим.

– Потому что так и есть. Я бы назвала его в высшей степени мерзким. – Поднявшись, Абигайль подошла к полкам, вытащила оттуда какой-то фолиант и раскрыла его на столе перед визитерами. На странице книги было почти идентичное изображение. – Данный круг известен как четвертый пентакль Сатурна.

– Что сие означает? – мотнул головой виконт.

– В магии есть семь небесных тел, каждое из которых правит своим днем и определенными часами в течение дня. Действия – так называют магические заклинания те, кто их практикует, – лучше всего проводить в час и день соответствующей планеты. Солнце руководит сферой мирских благ и милости правителей; Венера управляет дружбой и любовью, в то время как Меркурий посвящен красноречию и уму. Луна – планета путешествий и сообщений. Часы и дни Юпитера лучше всего подходят для получения богатства и исполнения желаний, а Марса – для разорения, кровопролития и смерти.

– А Сатурна?

Мисс Макбин открыто встретила взгляд Себастьяна.

– Часы и дни под знаком Сатурна предназначены для вызова душ и демонов из ада.

– Славно, – обронил Девлин.

Абигайль указала на слова на иврите, начертанные вдоль сторон треугольника.

– Это из Второзакония, глава шестая, стих четвертый: «Слушай, Израиль: Господь, Бог наш, Господь един есть».

– Из Библии? – удивилась Геро. – Хочешь сказать, этот злобный старик налагал колдовские чары, цитируя Священное писание?

Приятельница кивнула.

– Большинство гримуаров содержат библейские строки. Эту книгу издревле считают источником могущественной магии. Видите? – провела она пальцем по странным письменам по ободку круга. – Это из Псалмов. Здесь написано: «Да облечется он проклятием, как ризою, и да войдет оно, как вода, во внутренность его и, как елей, в кости его».

– Что это за письмо? – нахмурился Себастьян.

– Алфавит из двадцати двух букв, называемый transitus fluvii[27]. Встречается в «Третьей книге оккультной философии», гримуаре Генриха Корнелиуса Агриппы[28], написанном в шестнадцатом веке, хотя я не знаю, был ли алфавит создан в одно время с книгой. Собственно, его можно назвать оккультным. – Хозяйка дома опустилась в кресло. – Предметы, которые, по вашему описанию, лежали на столе, используются для различных магических ритуалов и действий. Короткое копье следует смачивать кровью сороки, между тем как нож с белой рукояткой погружают в кровь гусенка и сок первоцвета.

– А с черной? – полюбопытствовала Геро.

Абигайль покосилась на подругу.

– Нож с черной рукояткой используется для призыва сил зла. Его окропляют соком болиголова и кровью черного кота.

– О, Господи, – прошептала виконтесса. – Так вот для чего предназначался кот.

– Это объясняет, почему Эйслер держал всех этих птиц, – добавил Девлин, подбирая пергамент и еще раз всматриваясь в него.

Абигайль кивнула.

– Они тоже использовались для жертвоприношений. Животных и птиц белого цвета обычно приносят в жертву духам добра, а черного – духам зла.

– Старик явно отдавал предпочтение черному, – заметил Себастьян.

Мисс Макбин так крепко переплела пальцы лежавших на коленях рук, что даже костяшки побелели. Рыжеволосая хозяйка дома выглядела заурядной старой девой, чопорной и невзрачной – до тех пор, пока не вспоминалось, что ее окружают книги о магии и темнейших тайнах оккультизма.

– Эйслер не был хорошим человеком, – странно сдавленным, натянутым голосом проговорила она. – Я рада, что он мертв.

– Вы говорите точно, как Геро, – поднял глаза Девлин.