Вадим насупился и шагнул на тропу.

Смешки вокруг затихали, словно веселье оставили в лагере вместе с ненужными на охоте вещами. Люди шагали бесшумно, быстро скользя меж дерев, переговариваясь по нужде – четко, быстро и негромко. Люди принимали законы Леса.

Издалека долетел полурев‑полумычание. Охотники замерли, а Асмуд хевдинг, набрав в грудь воздуха, затрубил в рог‑манок, подражая туру. Неужто лесной князь потерпит наглеца, топчущего его угодья?! Рев донесся яснее – тур рвался проучить пришлого самца. А ну как его туриц уведет?! Ой, плохо чужаку будет, ой, плохо…

– Туда! – указал Асмуд на просвет между двух скрученных сосен.

Охотники молча пошли, куда велено. Асмуд выпрямился и затрубил – с переливами, словно гордясь своей силой и статью. В ответном реве зазвучало бешенство обманутого супруга.

– Ишь, забирает как! – с ухмылкой пробасил Асмуд.

– Разделяемся! – развел руки Рунольт.

Охотники пошли двумя отрядами. Вадим высмотрел Улеба и пристроился за ним. Позади затрубил Асмуд. Тур заревел совсем рядом, горой окостеневших от гнева мышц ломясь сквозь кусты. Вадим облизнул пересохшие губы. Странно он чувствовал себя. Тур его не страшил, а вот Улеб… Чем ближе подходила роковая минута, тем сильнее дрожали руки.

Ярл прокрался между мелких, растрепанных сосенок и зашел Улебу за спину. Вот она – широкая, мускулистая, обтянутая стеганкой. Сын Бравлина конунга присел за валуном и ждал выхода зверя. Плечи его были напряжены, пальцы, стискивающие древко рожна, побелели. Подрагивал плоский и длинный наконечник, похожий на короткий меч.

А вон на стеганке, слева внизу, горелое пятно. Бить нужно туда… Вадим в тоске оглянулся – никого. Пора…

Но… нет! Несказанный страх и томление сковали Вадиму руки. Ну же, ну же… Время уходит! Никто ж не узнает! А вдруг?.. Кто схоронился за теми кустами – друг или враг?! А пусть даже и друг! Это только так говорится – друг не выдаст, друг не продаст… Не продаст, пока цену не назовут! А коли сторгуются?! Да если только гридь узнает, кто проткнул их конунга… Вадим на практике ознакомится со многими украшениями своей коллекции. Вдоволь нанюхается паленого мяса! И не чужого… Принято южан считать знатоками, спецами по причинению страданий. Ну так северянам тоже кое‑что ведомо! Положат «Вадима конунга» мордой вниз, привяжут и ножичком взрежут кожу вдоль хребта. Каждое ребрышко отделят и вывернут – на живом еще! А потом заделают Вадиму «кровавого орла» – вытянут со спины его розовые легкие, будто крылышки…

Вадим заскрипел зубами. Улеб резко обернулся и поднес палец к губам: тихо, мол! И вновь приник к камню.

Тур явил себя. Он возник как бы из ничего – черная бестия, критическая масса беснующейся плоти. Тур шумно вдохнул воздух, высматривая противника налитыми кровью глазами. Угрожающе опустил громадные рога и загреб землю копытом. Напружил могучую шею, исторг яростный рев. Где враг?!

Без шума спущенные стрелы воткнулись быку в загривок. Утробно замычав, тур взвился на дыбки, закидывая голову. Улеб этого только и ждал. Словно подброшенный пружиной, он перепрыгнул валун и воткнул копье в брюхо конунгу лесному. С другого боку подбежал Асмуд и добавил.

От боли тур испражнился. Он тяжело упал на передние копыта и вдруг бешено завертелся, харкая кровью и поражая страшными рогами. Рунольт замешкался, и тур буквально измочалил егеря, отбросив в кусты растерзанное тело.

Не желая терять лицо, Вадим выскочил на поляну. Тур резко развернулся и бросился на Вадима ярла. Тому надо было за один удар сердца успеть поразить лесного гиганта копьем, упереть оскопище[51] в землю и отскочить в сторону. Вадим успел.

Тур напоролся на копье и, замерев на мгновение, тяжело повалился на бок. Жизнь покидала громадную тушу. Асмуд вскочил на трепещущий бок буй‑тура и острым ножом вырезал широкую и длинную полосу вороной шкуры. Обычай жестокий, но считалось, что в ремень турьей кожи переливается сила животного, и что она передастся тому воину, кто его наденет.

Помалу охотники выходили из транса, унимали кровь. Егеря заученными движениями разделали тушу, и Улеб лично закопал голову тура, помолясь и испросив прощения у духа животного за причиненную смерть.

Усталые и довольные, охотники потянулись в лагерь, волоча добычу. И даже то, что двое несли Рунольта, похожего на истоптанную тряпичную куклу, не омрачало настроя – все ведь знали, на что шли. Тур – не заяц, промашки не спустит.

Вадим плелся следом за двумя молодыми гриднями, тащившими каждый по здоровенному окороку. Рядом пристроился Хуфин Убийца.

– Не успел, – буркнул Вадим, непроизвольно сжимая руку, где совсем недавно было копье.

– Ну и ладно, – бодро зашептал утконосый. – Зато, конунг, ты тура положил!

– Начал Улеб, – вяло отговорился Вадим.

– А ты докончил!

– Ну да…

На опушке уже вовсю пылали костры. Мясо тура рубили большими кусками и насаживали на вертела, солили, натирали травами, совали в надрезы лук. Запах поплыл над лагерем, будоража и дразня. Гардская аристократия переменила тему.

– Я, когда в Миклагарде служил, – вспоминал Асмуд хевдинг, – едал ихнего… как его… поркус… дальше забыл. Ну, короче, вепря берут и жарят целиком, а внутрь птицу битую суют. Пулярочек, там, рябчиков всяких…

– А меня однажды в Асские горы[52] занесло, – с жаром начал Крут, – к аланам ездили… по разным делам. Так они шашлыком угощали. Это… да вот, как у нас, мясо на вертеле, только кусочки ма‑аленькие, и их всю ночь вымачивают. Ну, там, соль, лук кладут, уксус… Объедение!

– А на Непре нас колбасой потчевали, – мечтательно закатил глаза бледный гридень с узким лицом. – Готы свиные кишки не выбрасывают, как мы, а чистят и набивают кусочками мяса, получаются колбаски. Их жарят, и мясо в них, как в мешочке, соку не теряет…

Вадим сидел, развалясь, у костра и пил хмельной мед. Он был тут, со всеми вместе, и в то же время наособицу. На душу его опустились сумерки, и даже мед не разгонял тоскливый мрак. Вадиму было паршиво – он так и не пришиб Улеба… На первом шаге к трону его светлейшее высочество споткнулось.

Глава 8

1

Любимая лодья Эйрика Энундсона была наречена «Рыжим Змеем». Не в честь славного Энунда, чья пышная грива горела на солнце ярой желтизной. Просто, когда лодью спускали на воду, она скользила по двум бревнам, щедро смазанным салом, а поперек лежала жертва – рыжий безымянный трэль. Тяжелый киль драккара переехал трэля, раздавил и размолол тело, так что кровь человеческая забрызгала оструганные борта. И дротт, жрец Одина, присоветовал назвать лодью «Рыжим Змеем». Дескать, этим привлечена будет милость богов, владык пучин и ветров.

«Рыжий Змей» был велик. Огромное дерево в пятьдесят больших шагов пошло на его киль. Правда, конунг гардский владел еще большими лодьями, но такие корабли могли заходить лишь в устья полноводных рек вроде Сены или Рейна. А вот когда русы ходили в поход на арабов, они поднимались до Севильи на обычных скедиях. И ромеев воюют тем же порядком. Да и как одолеешь волоки по пути из варяг в греки на тех же снекках, громадных, как ромейские триремы?! И это утешало Эйрика Энундсона…

– Конунг! – почтительно склонился стурман. – Прибыли свободные ярлы! Арт Одноглазый сын Хравна на лодье «Акула», Даль Толстый сын Ульвара, тот самый, что на тинге поколотил берсерка Эгиля, приплыл на двух лодьях. Альф Готский сын Вифила, на трех. Гейр Ливонский сын Хакбьярна…

– Дюк Славянский на месте? – перебил его Эйрик.

– Да, конунг, – почтительно склонился стурман. – Дюк Славянский сын Хилвуда сына Келагаста привел своих людей на трех лодьях и поит их со вчерашнего дня…

Эйрик расхохотался.

– Узнаю Дюка! – воскликнул он. – Кто еще пожаловал?

– Уббе Фризский сын Гудлауга, – торжественно продолжил стурман, – Греттир Викский сын Эринмунда… С Греттиром людей мало явилось, зато на четырех кораблях.