На беседу с Поповым Павлом Казимировичем — преподом по ТГП — меня не взяли из этических соображений. Разговаривали они на кафедре государственного права. Когда Феликс вышел из этого помещения, помотал головой:

— Слишком худ, слишком слаб, слишком нежен, слишком бабник… Хотя с алиби есть проблемы.

Позже мы поехали на машине Панченко на встречу с таксистом из «Белого такси» — кряжистому мужичку лет пятидесяти, который обильно пересыпал свою речь поговорками и словом «блядь» во всевозможных вариациях. Конечно, девочек, с которыми он тогда общался, он не помнит. Их было трое, маленькие, может, класс шестой, седьмой. «Кто их сейчас, проблядушек, поймет?» Стояли на остановке, в руках пакеты, сумки, но не музыкальные инструменты («Я бы запомнил»). И еще у них у всех одинаковые прилизанные прически. И больше ничего вспомнить не мог. Сказал, что этот мальчик часто вызывал машины в их службе, и он уже раньше его подвозил. Но на листовках, расклеенных по городу, он мальчишку не узнал.

Феликс после этого разговора сразу потащил нас на место, описанное таксистом. Повертел головой, рассматривая здания вокруг, ткнул пальцем:

— А это что?

— Спортивная школа.

— Нам туда! Если там есть художественная гимнастика, то мы найдем девчонок.

Такой вывод он сделал из описания причесок — «прилизанные». Гимнастки не носят челок, забирают волосики в тугие кукиши на затылке, если, конечно, настоящие спортсменки. Феликс оказался прав. И секция гимнастики была, и девчонки, которые в августе начали тренировки, были здесь, и трое, что всегда ждут на остановке пятидесятый автобус, присутствовали. Они перепугались вопросов Панченко. Но заикаясь сообщили, что вроде как помнят, что стояли на остановке и хихикали над грустным мальчишкой со скрипичным футляром в руках. Он на них зло щурил глаза и независимо воротил нос. Как мальчик звонил в такси, они не видели. Но тот уехал именно в такси; шашечки они помнят, машина белая, марку не знают, считают, что «иностранная». На какое сидение тот сел, они не помнят. Кто сидел за рулем, конечно, не рассмотрели. Но то, что потом приехало еще одно такси, рассказали в красках. Дядька-таксист матерился и приставал с вопросами к ним, звонил в службу и опять матерился. В общем, картинка рисуется яркая, но бесполезная. Никаких дополнительных, важных сведений не получили.

Еще ездили в военную прокуратуру, долго и нудно заказывали сведения о военных дезертирах в районе проведения боевых операций на Северном Кавказе. Потом долго и нудно ждали ответа. Получив сведения, Феликс и Панченко долго в них ковырялись, всматривались. Подходящих на роль маньяка было только двое — так чтобы и по возрасту, и по внешности подходили. Оба — пропавшие без вести, местонахождение неизвестно, судом объявлены погибшими. Феликс со страшными глазами и ужасной улыбкой на губах изучал фотографии этих личностей. Виталя Морозов приволок другие фотки, с места нахождения трупов — от предприятия «Калина», где нашли Максима, и от стадиона, где обнаружили Никиту. Июньская жертва была найдена в реке, толпы зевак не было. Сравнивали лица, пытаясь найти человека, который мог быть и там, и там, сравнивали с фотографиями дезертиров. Связались с нижегородским УВД, запросили подобные фотографии от них. Но нет ничего… никаких продвижений. Уже вечером, возвращаясь домой, держа меня за руку, Феликс сказал:

— И так каждый день: обломы, тупики, да еще и бумаг туча. Это сегодня мы еще не отчитывались о продвижении дела перед высоким начальством, а это как минимум два часа жизни, при этом ни одной светлой идеи со стороны контролирующих, только упреки: ни черта не делаете! На месте топчетесь! Короче, как не впасть в депрессию! А тут еще и всякие лохматые студенты кидаются, валят на лестнице, пинают…

— Я ж не знал… — заливаюсь краской я.

— Извинения приму только в пиццерии! Погнали! А то у меня желудок слипнется скоро!

— Ты опять меня из рук будешь кормить!

— Нет, милый! Ты будешь меня кормить! Из рук!

В этот раз без ссор. Прикольно. Кормил его горячей пиццей, обжигая расплавленным сыром себе пальцы, а ему — губы. Оглядывался при этом: нет ли рядом знакомых? Нет ли рядом каких подозрительных личностей? Их не было. Поэтому сцена «кормление любимого кролика» начала приносить удовольствие. Мне кажется, что ему тоже.

В общагу явились уже совсем поздно. Здесь любовь не играем. В лифте договорились, что я опять приду к нему ночевать, но попозже. Я взял с него слово, что он откроет только на мой музыкальный стук и никуда не сгинет из комнаты. Довез Феликса до восьмого этажа, проверил, что тот заперся, и спустился к себе.

Азат потребовал отчета о прошедшем дне. Загрустил, услышав о том, что Феликса заинтересовали личности, причастные к военным действиям на Северном Кавказе. Удивился, как быстро он нашел девчонок-гимнасток. Расстроился, что препод Попов не подходил на роль маньяка, так как презирал этого тщедушного холеного красавчика, хотя и писал у него диплом. Заинтересовался фактом, что Феликс занимался прыжками в воду и успешно. Предложил «пощупать зайчика под водичкой», на всякий случай.

Мы вновь завели Интернет. Но теперь другой заказ: «юниорская команда по прыжкам в воду г. Москвы 20.. года». Всё-таки у Азата чертовская интуиция! Мы нашли довольно быстро вордовский документ московской детско-юношеской спортивной школы со списками молодых спортсменов, которые ездили на традиционные соревнования в Чехию и привезли кубки в разные годы. Это был единственный документ, где упоминались прыгуны-юниоры такого года! И вот нужное имя! Вернее, два имени!

«Синхронные прыжки с вышки.

I место. Сумма баллов после пяти прыжков — 260,04. Карл Лидси и Петер Гроу. Канада.

II место. Сумма баллов после пяти прыжков — 255,72. Филипп Патиц и Феликс Патиц. Россия»

Во-о-от… И почти всё встало на место! Почти…

Комментарий к часть 6

========== часть 7 ==========

Взял с собой подушку, полотенце, зубную щетку, пакетики чая и кипятильник. Азат философски подметил, что это, по-видимому, только начало великого переселения.

— Если залетишь, домой не возвращайся! — шутит мой сосед и в ответ получает локтем в живот.

Я решаю проверить, как Феликс выполняет наш с ним уговор: стучусь в его комнату без всяких ритмических музыкальных тем. Он тут же открывает дверь…

— Блин! Феликс! Ты обещал, никому не открывать! Какого черта ты такой легкомысленный?

— Гера! Я знал, что это ты!

— А я тебя проверял! А ты! Не смей открывать никому!

— Гера, клоуна в общаге нет!

— Причем здесь общага? Он может пройти с улицы! Мимо бабы Фаи кто угодно пройдет, а она потом и не вспомнит никого!

— Ладно! Прости, прости… Исправлюсь! Но мне приятно, что ты так заботишься обо мне!

Я уже по-хозяйски прошёлся по комнате и определил принесенным вещам свои места. Расправил диван и завалился к стенке на собственную подушку. Если честно, опасаюсь открыто смотреть на Феликса. Он же сказал однажды, что моё лицо «как открытая книга», никаких эмоций не спрячешь. А меня сейчас распирает, мне нужно спросить его! Мне нужно сказать ему! Сказать, что знаю о его брате, о том, что это он сейчас смотрит с фотографии на стене. Мне тут же показалось, что на этой фотографии есть отпечаток смерти. Как в незатейливом (потому и запомнившемся) стихотворении маминой любимой Ахматовой: «Когда человек умирает, изменяются его портреты. По-другому глаза глядят, и губы улыбаются другой улыбкой. Я заметила это, вернувшись с похорон одного поэта. И с тех пор проверяла часто, и моя догадка подтвердилась». Этот серьезный мальчик с вихром на голове мертв. И мне думается, что Феликс повесил эту фотографию в напоминание, чтобы не забывать, не успокаиваться, не спать спокойно, пока не найден убийца. Мальчик на фотке кого-то обнимает. Наверное, моего Феликса. Если спросить напрямую? Может быть, он и ответит. Но ощущение того, что ножом в рану полезу, останавливает. Тем более что Феликс какой-то понурый: за полтора-два часа, что меня не было, игривое настроение, которое было впитано с пиццей, улетучилось и у него, и у меня.