Меня дергают за одежду.

— Что, понравилась тебе наша Петра?

— Петра? — прихожу я в себя.

— Ага, — это за мной вернулся официант, он выталкивает меня в коридор и продолжает речь: - Петра Фальсар! Классная такая, веселая! Водила хозяина за нос, целых пять дней. Он ей даже брюлик подарил вчера, я лично видел. А она его всё завтраками кормила… Так и не поел, бедняга. А Пилар и Мигель - супруги, они ей какие-то родственники… Их там уже машина ждет.

«Дамы» как раз вышли, неся с собой гитару, одежду Мигеля и букет цветов. Процокали мимо нас. Официант Дмитрий успел крикнуть:

— Adios! Hasta luego!******

А я успел крикнуть по-русски:

— Звоните, если что!

И они умчались. Я впал в безудержную веселость после безудержной прострации. Всё, что делал Кроткий и другая бесполезная куча охранников, казалось такой тупизной, таким бредом - просто кинокомедия. Потом действующих лиц резко добавилось. Приехали уверенные в своём профессионализме полицейские. Первого, кого они увидели – меня. Как и ожидалось, для них это было неожиданностью. Капитан полиции с замечательной фамилией Смородина начал орать на Кроткого и на все так же сидевшего на диване с дырой во лбу Гайду. И я понял, что сотрудничества между потерпевшим и сыщиками не было. Полицейские правильно поняли, что меня здесь удерживали силою и пытали. Я сразу из роли пособника перевоплотился в несчастную жертву обстоятельств. Время шло, с периферии событий, с дальних боевых позиций, например, со станции метро Нарвская, приходили отличные неутешительные новости:

«Латышский стрелок смылся! Бес-след-но! Ис-чез».

* Что случилось? Как вас много (исп.)

** Что случилось? Что случилось? Где Мигель? Пожалуйста, скажите… (исп.)

*** в туалет (исп.)

**** Бедный… бедный… бедный мужчина… Как жаль! (исп.)

***** силах полиции(исп.)

****** Пока! До встречи! (исп.)

***

Дома оказался через сутки. Даже удивительно, что ночевать не оставили в следственном изоляторе. Допросы, расспросы, фоторобот, карта передвижений – замучили. Капитан Смородина кормил меня на свои деньги и возил в больницу. Да, перелом ребра (по застарелой траектории) и перелом костей носа со смещением. Хирург, потирая руки, объявил историю моего носа уникальной и кровожадно пообещал им заняться.

Ездили на Московский проспект в пустую квартиру. Отпечатков пальцев нет. Ни моих, ни Петера. Даже на валяющейся бутылке из-под коньяка. Вытер и положил обратно на пол? Именно после этого я понял, что свободен рассказывать о Петере практически всё, парень не боялся, что моя информация выведет на него. Моя информация – сплошная ложь, начиная от имени, заканчивая историей с Хабаровым. Правда, при составлении фоторобота (я не мог отказаться) пришлось туго. Тот портрет, что получился, похож на Петера очень приблизительно. Да и главное: Петер мимикрирует так, что эти описания, эти перечисления глаз и черт лица абсолютно бесполезны. Единственное, с чем я действительно выступил как лжесвидетель – это серо-сиреневые глаза Петры Фалсар.

Уже дома залез в Интернет, ввел имя. Конечно, никакой Петры Фальсар не существует. Falsa – по-испански лживый, лживая. «Quod erat demonstrandum»*.

Отмачивал себя в ванной, варил суп и даже мыл пол. Это, оказывается, тоже может доставлять удовольствие, только если сначала три дня бешено гнать от пуль и от себя самого, потом восемь дней валяться в тёмном помещении площадью два на три, быть битым, потом сутки общаться с нервным капитаном. Вот только после такой жизни мытьё пола доставляет творческое удовлетворение, почти блаженство. Анька, увидев меня, пилила весь вечер, когда мы ездили встречать Дашку в Пулково, а потом провели тихий «семейный ужин» под непрекращающиеся смешки Дашки в мой адрес.

Но всё это доставляло мне радость и отдохновение только три дня. Видимо, три дня - это некая мера. В три дня умещается мир. Через три дня – не отвечаю на звонки всполошившихся друзей, не веду Дашку в кафе, раздражаюсь на очередные вопросы Смородины, не мою грязную посуду… Сижу дома. Пишу заявление об уходе с работы. Комкаю, выбрасываю. Скупаю все газеты с объявлениями о сдаче в найм жилья, ищу однушку в Московском районе. Но не звоню, не спрашиваю. Я вернулся.

Кто-то из великих французов, по-моему, Стендаль, однажды сказал, что если человек только один день провёл на свободе, а потом десятилетия в темнице, то этот день – это вся его жизнь. Он будет вспоминать каждую секунду, каждую мелочь, каждый звук и запах этой свободы. И этих воспоминаний ему хватит на много лет. Так он об одном дне говорил! А у меня целых три. Я чертовски богат и счастлив. У меня началась депрессия от этого богатства и счастья.

Однажды вспомнил о телефоне с яблочком. Включил, поставил на зарядку. Решил, что буду им пользоваться. Перебросил туда все контакты, долго разбирался с их системой IOS, действовал, правда, методом тыка. Инструкций не читаю. В разгар моих самостоятельных потуг освоить iPhone, тот внезапно загудел и дзинькнул. Пришла смска. Незнакомый абонент написал: «Обещал, обещал, обещал 3377». В смысле? На спам коротких номеров непохоже, цифры не высвечиваются, как номер. Никакой рекламной нагрузки сообщение не несет. И, главное, трижды «обещал»! Из тех дней жизни вспоминаю: «Выпьем, выпьем, выпьем!» Это Петер? Звоню по номеру смски. Абонент временно недоступен…

Что это за цифры? Четыре штуки? Пароль? К чему? Может, всё таки есть что-то в телефоне? Просто для меня эта марка незнакома, а там куда-нибудь для какой-нибудь закачки пароль нужен? Блин, надо изучить инструкции. Достаю мешочек, распаковываю. Здесь маленькие брошюрки, половина иероглифами, наклейки с яблочками, а это что? Причем тут Сбербанк? Банковская карточка в маленьком бумажном конвертике. Она всё это время была здесь.

Я понесся к ближайшему банкомату. Вставляю карточку, ввожу пароль. И экран приветствует хозяина. Заказываю состояние счета. Семьсот тысяч. Моя реакция? Побежал машину покупать? Нет. Когда я в последний раз ревел? Никогда. Иду по Шестой линии, на меня люди поворачиваются. Диковинная картина: здоровый мужик угрожающего вида с опухшим носом, с желтыми синяками-подглазьями, с разбитыми губами, а по щекам дорожки слез, он их не вытирает, он их не чувствует.

Подарочки он мне принёс! Кретин! Шлюха подзаборная! Кому нужны твои подарочки? Отравил меня, а теперь деньги на лекарство присылаешь? Я люблю его, а он деньги какие-то! И абонент недоступен… Он, наверное, уже выбросил тот телефон, с которого смску отправил. Перехожу на бег. Носом не могу дышать, хирург еще не освоил мой уникальный дыхательный аппарат. Дышу ртом, бегу. Бегу с ним, от него, к нему, за ним. И это бег по пересеченной местности, самый трудный в спорте. Где финиш? Неизвестно…

Добежал до Румянцевского сада. Несколько сбил с себя это жалкое состояние. Сел на скамейку, на теневую сторону. Людей мало, мамаша с коляской на скамейке напротив сидит, сняв тесные босоножки, читает книжицу. Буду сидеть здесь, буду выгонять эти мысли и чувства, разлапистые престарелые дубы помогут. Мимо идут студенты неформального вида, видимо, из универа, все как один в наушниках, идут молча, как зомби. Один отделяется от группы, делает им что-то неопределенное ручкой и плюхается рядом со мной на скамейку. Садится, согнув ноги, упираясь пятками на сидение. Молодежное жлобство. Скосил на него глаза. У парня дреды пол-лица закрывают, на губе пирсинг, на пальцах куча колец, одежда вытянутая, стильно ободранная. Он погрузился в телефон. Хм… Телефон такой же, как у меня, iPhone. Тыкает что-то там в экранчик, прижимает телефон к предполагаемому уху (оно под дредами неочевидно), отворачивается ко мне спиной. Кому-то звонит? Мне? Хм… У меня запел петечкин iPhone. Вытаскиваю из кармана: номер тот же, с смски. «Ответить».

— Аллё?

— Прекрасно выглядишь…

— Петер?

— Йес.

— Ты где?

И парень, что сидел ко мне спиной, вдруг ложится на скамейку, и его голова в шапке дредов оказывается у меня на коленках.