Граф Бёрлингтон поспешил встать на защиту своего гостя:

– О, мисс Ива, не судите так строго… Полковник Брюстер – вояка и путешественник, человек не салонный. Иногда он, конечно, бывает резковат, но, согласитесь, если бы не он, тогда здесь началась бы настоящая паника. И потом – он очень компетентный знаток оккультных наук, лично встречался с покойной мадам Блаватской, невероятно начитан. Я намеренно хотел, чтобы за столом оказались вы, мисс Ива, в чьих блестящих способностях я нисколько не сомневаюсь, и полковник, известный своим критическим к ним отношением. Может быть, это не слишком честно по отношению к князю, но ведь мы с вами – современные люди… кругом так много лжи!

– Вы совершенно правы. Кругом полно лжи, – согласилась Ива. – А теперь, милый граф, вы не станете возражать, если мы с графиней уединимся в вашем прекрасном зимнем саду и немного поболтаем?

– Нет-нет, я нисколько не возражаю! – обрадовался Бёрлингтон, помог жене собрать рукоделие и галантно проводил женщин в сад.

Там дамы остались наедине и присели на ротанговый диванчик с подушками. Графиня вновь развернула своё рукоделие. Она выглядела очень сосредоточенной на своём бархатном саше, но складочка меж бровей всё же была не только следствием усердия. Графиня обладала поистине фантастической выдержкой и на удивление сильным характером, прятавшимися за прекрасными мягкими чертами и безупречными манерами. Ива знала, как тяжело давалось ей безмятежное спокойствие: граф любил жену безусловно, но был натурой увлекающейся и не без авантюрной жилки. Графиня более всего ценила покой и те милые блага, которыми её обеспечивало её состояние и положение в обществе, но вынуждена была мириться с разнообразными увлечениями и затеями супруга. Между нею и Ивой давно были отношения доверительные, хотя графиня никогда не прибегала к услугам прорицательницы, а Ива не имела обыкновения сводить со светскими дамами коротких дружб.

В саду царили безмятежность и покой, как нельзя более подходившие характеру графини. Экзотические растения в кадках создавали настоящие эдемские кущи; в клетках, развешанных тут и там, весело пели разноцветные кенары, своим щебетаньем, хлопаньем крыльев и перескоками с жёрдочки на жёрдочку производя приятные, живые звуки. Здесь складка на лбу графини слегка разгладилась, лицо её стало совершенно спокойным и немного усталым.

– Сесилия, дорогая, можно я задам вам несколько деликатных вопросов? Поверьте, никому, кроме вас, я не стала бы задавать их, – ласково спросила Ива, любуясь вышиванием хозяйки.

– Ива, вы можете задать мне любой вопрос, вы знаете, что я буду с вами откровенна.

– Это чудесно. Скажите мне, дорогая, что вы думаете о баронессе Фицгилберт?

Графиня Бёрлингтон задумчиво пожала плечами. Через несколько секунд она опустила глаза на рукоделие, чтобы вколоть иглу с жемчужной бисеринкой в бархатное саше, слегка вытянула губы от сосредоточенности, и, уже вытянув иглу с нитью, ответила:

– Она очень милая женщина. И она была совершенно искренна, когда говорила, что была счастливы с Эдвардом. Он был действительно прекрасным человеком, и очень порядочным. Исключительно порядочным человеком. А она была ему достойной партией: более преданной жены мне не приходилось встречать. Она боготворила его и относилась к его деятельности так, что вызывала уважение не только дам, но и джентльменов. Она сумела привить эти чувства также и детям, что, конечно, характеризует её самым лучшим образом.

– Значит, у неё не было совершенно никаких причин желать смерти своему мужу?

– О, разумеется, нет! Я не могла бы и подумать такое.

– Что же, это понятно. А что вы скажете о мадам Мелисанде фон Мюкк? – спросила Ива, не сводя глаз с графини.

Сесилия воткнула иглу в свою работу наугад, уколола палец и вздрогнула от боли, или не от боли, но отдёрнула руку и посмотрела Иве прямо в глаза с каким-то ожесточением.

– Мой муж от неё в восторге.

– Она в самом деле замечательная певица, – с мягким нажимом заметила Ива.

– Да, у неё прекрасный голос, – напряжённо подтвердила графиня, откладывая рукоделие, – но она сеет своим талантом зло. Она… она отвратительна! Не могу поверить, что мой муж… – голос её дрожал.

– Вам нечего опасаться, дорогая Сесилия, – мягко заверила Ива и взяла графиню за руку дружеским, сочувствующим жестом, – она не причинит вреда вам. О, да, она вызывающе безнравственна, но вас это не коснётся.

Графиня Бёрлингтон всхлипнула, а затем разразилась слезами.

– Ну-ну, дорогая, вы стали жертвой светского ужаса перед этой женщиной. Все эти слухи, перешёптывания… Успокойтесь. Постарайтесь, всё же, составить какое-нибудь мнение о ней. Вы считаете, что всё её зло лишь в чувственной несдержанности?

Графиня отёрла слёзы, задумалась, поглаживая ровные ряды бисера на своём вышивании, и через некоторое время ответила:

– Ива, дорогая… Вы всегда утешаете меня. Конечно, она всего лишь избалованная обществом примадонна.

– Да-да, без сомнения. И всё же, что вы думаете о ней?

– Знаете ли, Ива, я вовсе не считаю, что Мелисанда – несчастная жертва в этом разводе, – заговорила графиня доверительно. – При её поведении… Кем она была до брака с бароном фон Мюкк? Да, прекрасный голос и выразительные данные, но ведь мы с вами прекрасно понимаем, что в закулисном мире это совершенно не гарантирует успеха. Деньги. Шикарные туалеты, бриллианты, дорогостоящие турне, лучшие гостиницы, – говорят, в Милане он скупил за свои деньги все цветы в городе и оплатил клаку, чтобы ей устроили овацию. Он покупает ей бенефисы, оплачивает оркестр. Кем бы она была, не будь она баронессой фон Мюкк? Голосистой хористкой? Теперь, получив такую славу, видимо, она считает, что более не нуждается в муже. У неё остаются деньги, драгоценности, титул, известность, обожатели. А за что мы ненавидим барона? Только за то, что он немец? Но этого недостаточно для того, чтобы ненавидеть его и сочувствовать Мелисанде. Она могла бы хотя бы из чувства благодарности выказывать ему большее уважение. О, если бы она вела себя несколько скромнее, не ввязывалась в отвратительные, неблагопристойные скандалы…

– Как вы правы, Сесилия. Вы удивительно благоразумны. А что, барон фон Мюкк сейчас в Лондоне?

– Да, насколько я знаю, – графиня вернулась к своему вышиванию вновь с выражением изумительного спокойствия.

* * *

Коронерский суд, назначенный лишь на третий день после убийства (в связи с неординарными его обстоятельствами), был, тем не менее, в значительной степени формальным и чрезвычайно кратким. Инспектор Гэйбл кратко и сухо изложил факты, медицинский эксперт высказал своё мнение о причинах смерти, которые и без того были очевидны, допросили свидетелей, и то не всех. Баронессу Фицгилберт освободили от дачи показаний, за неё коротко отчитался её адвокат, за князя Урусова представительствовал какой-то господин из посольских. Женщин также не стали слушать. Жюри практически не совещалось и вынесло однозначный вердикт, не проливавший никакого света на произошедшее. То, что Фицгилберта убили, было и так ясно, что неустановленным лицом – также не подвергалось сомнению.

Тем не менее, на суде было полно зрителей и журналистов. Инспектор Суон наблюдал за происходящим из последнего ряда и вообще держался так, словно дело его вовсе не касалось. Мисс Ива, сидевшая неподалёку, в плотной вуали, окутывавшей её маленький тюрбан густым туманом, с интересом рассматривала публику. Как только заседание закончилось, журналисты устремились к участникам процесса, особенно плотно обступив мадам Мелисанду фон Мюкк, явившуюся в суд в белом пальто и в огромной шляпе с цветами.

Баронессу Фицгилберт увели через боковую дверь, Суон быстро пошёл за ней, Ива также поторопилась за ними. Увидев её движение, Суон помедлил, придерживая дверь, пропустил её в служебный коридор суда и решительно захлопнул дверь перед самым носом юркого журналиста, который собирался проскользнуть за ними.