— Я здесь, Кеша! Я сейчас! Я иду!

Кощеев поддернул штаны — без ремня совсем не держались. Схватив с полу винтовку и фонарь, бросился осматривать бункер. Химические элементы фонарика были на последнем издыхании. Что-то можно было рассмотреть не более чем в шаге от рефлектора. Но полуприкрытую дверь он увидел сразу. Из щели несло прохладой. Еще один ход сообщения?

Он пробежал по этой галерее несколько десятков метров, натыкаясь на завалы земли и щебня. Впереди забрезжил дневной свет, и он кинулся назад, в бункер.

Японца на месте не было…

Кощеев обругал себя, что не догадался связать ему ноги. Забьется в какую-нибудь нору или чего доброго взорвет себя вместе с бункером!

Словно кто-то толкнул в спину — бежать! На поверхность! Подальше от бункера!..

Японца он поймал в «каптерке» — тот сидел на корточках в одной из ниш и перетирал путы о жестяную обивку ящика с солдатскими шлепанцами. И среди ящиков, как упругая змейка, замершая перед броском, — бикфордов шнур японского типа (с тонкой проволокой в оплетке). Кощеев поднатужился и вырвал шнур с «корнем».

Посудин больше не кричал, и Кощеев заподозрил неладное.

— Студент! — выкрикнул он, сложив ладони рупором. — Ты живой?

— Живой… Застрял тут… — послышался сдавленный голос.

— Сейчас приду! Отдыхай!

Кощеев первым делом отыскал свою шинель. Потом более основательно связал руки японца воспламенительным шнуром. Ремешок забрал. Теперь с брюками был порядок, и эта малость явилась той каплей, которой ему не хватало для полного счастья.

Он повел японца в бункер. Японец был мал ростом и щупл, ноги его были сильно искривлены в коленях. Мешковатый мундир солдата императорской армии скрадывал его худобу, но делал фигуру комичной. Если бы не диковатая борода и морщины — походил бы на подростка. И еще не детскими были огромные лепехи ладоней, будто взятые с другого тела.

В бункере Кощеев пробыл недолго. Вывел японца на поверхность через пролом в подземном ходе сообщении. Пролом оказался далеко в стороне от амбразуры, в которой застрял Посудин.

— Студент! — Кощеев поднял над головой винтовку и пронзительно завизжал: — Э-ей-ей-ей! Дуй сюда, студент!

Но Посудин беспомощно сучил в воздухе ногами. Когда Кощеев с японцем подошли, Посудин нервно выкрикнул:

— Это ты, Иннокентий? Это ты? — голос его отдавался, как в бочке.

Кощеев потащил его за ноги, но безуспешно. Наконец, добравшись до поясного ремня, с силой вырвал его из амбразуры под громкий треск шинельного сукна.

— Спасибо, — прошептал Посудин, сидя на земле и держась руками за поясницу. Хотел еще что-то сказать, но увидел японца и онемел.

— Хлебни, студент, — Кощеев протянул ему японскую баклажку, увитую тонкими ремнями, и засмеялся.

Да, в жизни Мотькина произошла крутая перемета — отстранили от кухонного дела. Обед приготовила санинструктор Кошкина. О первом — борще с бараниной — солдаты отзывались с теплотой, о втором — гречке со шкварками — с восторгом. До компота очередь не дошла, так как в лагере появились Посудин, Кощеев и связанный японец. Посудин доложил капитану, что искали пилотку рядового Кощеева и по счастливой случайности нашли самурая. Потом прибежал старшина. Одет он был в старый комбинезон и телогрейку, выпачканную в ржавчине и мазуте. Доклад Посудина повторился.

— Молодцы! — искренне восхитился Барабанов. — Верно, товарищ гвардии капитан? Как по заказу! Теперь взыскание можно снимать со спокойной душой. Ведь могут, стервецы, когда сильно захочут? А, товарищ капитан?

Японец произвел на всех большое впечатление, хотя вид его был совсем не геройский. Стоял на сильно искривленных ногах, равнодушный ко всему, полуприкрыв черные тяжелые веки. Кощеев не нашел в бункере его шинель, зато там было несколько одеял. Теперь пленный был закутан в ярко-желтое, правда, грязное одеяло из верблюжьей шерсти. По двум бронзовым звездочкам на его красной петлице определили: солдат первого разряда, то есть старослужащий императорской армии.

Капитан тут же под навесом из циновок произнес короткую, но прочувствованную речь:

— Товарищи бойцы! Все вы знаете, что оболваненные империалистической пропагандой простые японские парни зачастую дрались ожесточенно и с легкостью жертвовали своими жизнями. Чем меньше молодой японский парень знал, пережил, видел, тем с большей легкостью он шел на смерть. И вот наглядный пример глупого фанатизма таких оболваненных людей: война давно закончилась, а они все еще воюют, выползают но ночам из бетонных нор и убивают мирных жителей, советских офицеров, солдат интендантских и хозяйственных служб, обстреливают КПП и проходящие машины. Они вынуждают и нас продолжать войну. Нужно быть начеку, товарищи бойцы. Нужно вылавливать смертников, обезвреживать их. И если потребуется — уничтожить без всяких колебаний. Неизвестно, сколько преступлений совершил вчера, позавчера, неделю назад этот японский солдат…

Потом старшина скомандовал «смирно» и торжественно объявил.

— За проявленную, значит, храбрость при поимке самурая рядовым Кощееву и Посудину снимаются ранее наложенные взыскания.

— Служу Советскому Союзу, — сказал Кощеев с наглостью в голосе.

А Посудин явно был растерян.

— Спасибо… — пробормотал он, сначала побледнев, затем покраснев. — Но при чем тут я? Он задержал… рядовой Кощеев…

Старшина удержался от объяснений.

— Обедайте, отдыхайте, товарищи бойцы, — капитан отдал честь и вместе с Барабановым пошел в «канцелярию».

Санинструктор Кошкина, повязанная поверх щеголеватой шинели не очень чистым передником Мотькина, поставила перед героями дня полные котелки невообразимо ароматного борща.

— Кушайте, ребятки. Займусь я, кажется, вами, а то смотреть на вас — скиснуть можно: тощие, зачуханные. Даже ты, Иннокентий, уж на что самостоятельный, семейный…

Бойцы полегли со смеху — это про Кощея-то так?

А Посудин размышлял… После встрясок и волнений мысли всякие приходили в голову как бы сами собой, так уж был он устроен. «Личный риск Кощеева, и на тебе — результат общественный, — думал он. — Ермак, допустим, или Софья Перовская тоже свои личные подвиги совершали на пользу всем… Выходит, все дело не в окраске поступка, а в конечной цели? Выходит, опять это самое — цель оправдывает средства? Значит, нельзя Кощеева квалифицировать героем, ой, нельзя. Он не понимает, что творит. И мы все часто — никакого разумения…»

Получил котелок и пленный. Кто-то сунул ему в руку ложку.

— Они палочками жрут, — авторитетно заметил Мотькин. — Палочки надо ему выстругать. — Он сидел тут же с солдатами и уже не переживал из-за перемен в своей биографии.

Ему возразили, что палочками с борщом не справиться.

— Много вы понимаете! — с наслаждением говорил Мотькин. — Они палочками даже чай хлебают. Они могут палочками даже блоху поймать. Палочка для них — первейший инструмент. Хоть дома, хоть на службе. Не могут долго жить без такого орудия… Оттого этот самурай и кислый. Жисть ему без палочки не в радость.

— А пилотку не нашли, — Посудин старательно выливал в куцую алюминиевую ложку последние капли из котелка. — Все обыскали.

— Пенсне надень, студент, — Кощеев похлопал себя по голове. — Если это не пилотка, то я «студебекер», так и быть.

Солдаты засмеялись.

Посудин уронил ложку…

— Но это же Мотькина пилотка!

Мотькин пристально посмотрел на Посудина, потом на Кощеева.

— Вы меня в свои делишки не путайте. И вообще…

— Он теперь начальник, — пояснил Зацепин, кивнув на Мотькина. — Вроде министра. И портфель дадут, старшина обещал.

— Писарчуком вин став, — сказал Поляница. — Ось бачитэ? Самый перший на свити грамотей Левчик Мотькин. Глаголы у Казани варыты будэ, пунктуацией размишуваты.

Солдаты опять засмеялись, и Мотькин вместе со всеми. Японец вздрогнул, забормотал.

— Чего это он?

— Волнуется.

— Японскую маму вспомнил.

— Нельзя тебе ни в чем верить, Кощеев, — грустно проговорил Посудин.