— Мя-я-яу!!!!! — все более истошно кричит кот. Вторая пощечина становится такой же неожиданной, как и первая. Но на этот раз Кеша отвечает в том же духе, изо всех сил шлепнув по пальцам своей ладонью. Некоторое время продолжается эта странная молчаливая борьба, пока пальцы, изловчившись, не впиваются в Кешин нос. Боль пронзает все тело, однако Кеша не может выдавить из себя ни звука. Желая оторвать от себя это чудовище, вцепившись в гипс двумя руками, он начинает вращать его круг за кругом, причиняя себе еще большие страдания. Он чувствует, как опухает нос и начинают слезиться глаза. Наконец, пальцы разжимаются и опускаются ниже, на уровень его шеи. Они подбираются все ближе и ближе к Кешиному кадыку, и самые скверные предчувствия сбываются: вцепившись мертвой хваткой, пальцы сдавливают шею железным кольцом.

Задыхаясь и теряя сознание, не в силах кричать, Кеша издает какие-то нечленораздельные хриплые звуки. Уши жужжат, словно целый рой пчел.

Сделав последнее отчаянное усилие, Кеша, наконец, отрывает от себя руку. Та мгновенно взмывает в воздух и начинает кругами носиться вокруг него, пронизывая воздух залихватским свистом, норовя каждое мгновение врезаться с лету в Кешину голову. Уворачиваясь, он прикрывается двумя руками, крутится волчком на одном месте, не в силах удрать. И неминуемое случается: со всего размаха тяжеленный гипс падает Кеше в лоб, угождая между глаз.

— Ха-ха-ха! — кричит кто-то кошачьим голосом.

Наконец, из несчастной Кешиной груди тоже вырывается крик, и он пулей летит назад, туда, откуда появился — на Горбунковский балкон. Однако он видит, что это еще не

конец. Рука снова настигает его, и он понимает, что второ­го такого удара не перенесет.

И тут очередной крик, крик смертельно раненного жи­вотного, заставляет его проснуться. Открыв глаза, он пони­мает, что кричал он сам, что находится в собственной постели, в собственной квартире, лежит под собственным одеялом.

На его лбу выступили капельки пота, все тело начала бить мелкая дрожь. Вспомнив недавнее «мя-я-яу!», он рез­ко поворачивается к креслу, стоящему недалеко от кровати и зовет:

— Кис-кис!

Кот, растянувшийся в кресле, только слегка шевелит ушами.

Кеша вдруг замечает, что его ажурная сеточка для сохранения прически во сне сползла со лба, и ее жесткая резинка больно пережимает нос. Закинув руку за голову, он рывком стаскивает с себя сеточку и, негромко всхлипы­вая, прикладывает ее к своей распухшей щеке.

Постепенно рыдания все больше завладевают им, и он откидывается на подушку, кляня и свою окаянную судьбу, и Лёлика, и Семена Семеныча, и этого самодура шефа.

Немного успокоившись, Кеша бросает взгляд на боль­шую икону, укрепленную в углу комнаты и украшенную белыми полотняными рушниками. Перед иконой рукою одной из Кешиных поклонниц когда-то были вереницей выстроены белые мраморные слоники, мал-мала-меныые. Кеша начинает автоматически считать слоников и неза­метно для себя снова засыпает.

Однако кошмары продолжаются. Он вертится вьюном на кровати, ставшей вдруг жесткой и неуютной, ему жарко, неспокойно, лихорадка бьет все тело. Он мечется, словно дикий зверь, заточенный в клетку.

— За это убивать надо-о-о! — кричит ему во сне разъ­яренный Лёлик.

Кеша в ответ жалобно молит друга:

— Лёлик, не надо, я все исправлю! Только без рук! Однако Лёлик непреклонен:

— Шоб ты издох! Шоб я видел тебя в гробу у белых тапках!

В ушах разливаются какие-то булькающие звуки, слов­но кто-то щиплет одним пальцем струну диковинного ин­струмента. Кеша вращается, словно уж, едва не падая с кровати. Из этого страшного забытья его выводит лишь последнее, но самое бесчеловечное проклятие Шефа:

— Чтоб ты жил на одну зарплату!

Рывком вскочив с подушки и усевшись в кровати, Кеша, обхватив колени руками, плачет навзрыд.

* * *

Лидия Петровна тщательно следила за тем, как Степан Степаныч, сухонький старикашка из третьего подъезда, прикалывал кнопками новое объявление. Оно гласило:

ТОВАРИЩИ ЖИЛЬЦЫ!

СЕГОДНЯ, 30 ИЮЛЯ, В КРАСНОМ УГОЛКЕ НАШЕГО ЖЭКа СОСТОИТСЯ ЛЕКЦИЯ О МЕЖДУНАРОДНОМ ПОЛОЖЕНИИ. НАЧАЛО В 19.00

Явка всех обязательна!

Актив.

— Степан Степаныч, куда же вы смотрите! — укориз­ненно сказала Лидия Петровна.

— А в чем дело, Лидия Петровна? — не понял стари­кашка. 

— Видите: левый угол значительно выше правого. Не­порядок. Это нужно поправить.

— Хорошо, сейчас я исправлю.

И он, повынимав только что воткнутые в деревянный щит кнопки, приколол их обратно:

С видом строгого цензора Лидия Петровна стояла ря­дом, неторопливо переминаясь с ноги на ногу и следя за каждым движением Степана Степаныча.

Она была необычайно хороша в своем светлом платье в мелкий цветочек и широкополой шляпе, перетянутой шелковой ленточкой, завязанной на кокетливый бантик. Ее строгое, но красивое лицо немолодой женщины было при­пудрено, накрашенные губы ярким пятном выделялись на бледно-матовой коже. Вся ее стать была наполнена созна­нием собственной значимости и незаменимости.

Неожиданно за спиной у Лидии Петровны отрывисто залаяла собака. Она резко повернулась, словно ошпарен­ная кипятком, и суетливо зашарила глазами по окрестным кустам. В нескольких метрах от нее стоял низкорослый мопс и что-то внимательно обнюхивал. Он был сосредото­чен и деловит, словно решал чрезвычайно важную собачью проблему, одному ему ведомую. И какое ему дело было до этой странной дамы в шляпе, которая глядела на него сейчас как на лютого врага! В нескольких шагах от мопса, держа его на кожаном поводке, стоял хозяин, Виктор Нико­лаевич Селезнев, всеми во дворе уважаемый кандидат наук и вообще очень интеллигентный человек.

Возмущению Лидии Петровны при виде этого безобраз­ного зрелища не было предела:

— Виктор Николаевич,— строго сказала она,— вы что, читать не умеете? А?

Она значительно указала пальцем на большую, чтоб было заметно, табличку, установленную на газоне: «ГУЛЯТЬ СОБАК ВОСПРЕЩАЕТСЯ!»

Виктор Николаевич извиняющимся тоном объяснил:

— Да вот, Лидия Петровна, погулять вышли. Вырвался с работы, чтобы Дусю вывести...

— А вы посмотрите вон туда, Виктор Николаевич,— женщина многозначительно указала подбородком в сторо­ну таблички.— Вы видите, что там написано?

Хозяин мопса повернулся в указанном направлении, довольно долго изучая табличку, а скорее, придумывая, что бы ответить строгому управдому. Но, не придумав ничего убедительного, спросил:

— А где же ей гулять?

Однако Лидия Петровна была непреклонна:

— Вам предоставлена отдельная квартира — там и гу­ляйте!

Собака резко рванула за поводок, увидав пробегавшую кошку. Виктор Николаевич смешно дернулся за нею, едва удержавшись на ногах.

— А где же ей гулять, то есть где же ей...

Он хотел еще что-то сказать, но Лидия Петровна, эта ярая блюстительница порядка и гигиены, не стала его дослушивать и разразилась каскадом слов, которые в основном являли собою глаголы в инфинитиве, то есть в повелительном наклонении.

Опередив родителей и брата, первой выскочила из подъезда шустрая Танюшка. Она сразу же бросилась к ограждению крыльца и стала на него карабкаться. Она вела себя, словно ягненок, только что отпущенный с привя­зи и опьяненный свободой. Сходу преодолев сразу несколь­ко перекладин, девочка перегнулась через перила и радо­стно защебетала, увидав на земле огромного черного жука:

— Ой, какая большая божья коровка! Мама, смотри!

Подоспевшая Надя поспешно стащила дочку с огражде­ния и начала отряхивать ее новое белое платьице:

— Ой, ну разве можно так?! Сколько раз я тебе говори­ла,— не пачкайся! И потом — ты ведь могла свалиться с этих перил, смотри, какие они высокие!

Из подъезда вышла мужская половина семьи Горбунковых. Отец — в новых бежевых брюках и с курткой на плече на случай, если испортится погода, и сын, разодетый под ковбоя, в джинсах, голубой жилетке с бахромой и огромной шляпе, которую могли носить только представители дикого Запада.