Меналеон пристраивается позади, и мы вчетвером преспокойненько набираем ход. Вот и одураченные беглецы. По громкой команде Азафрана «квиковский» эскорт в последний раз «рвет когти», прикрывая нас, пока мы обходим соперников, а затем потихоньку расслабляется и, естественно, их стопорит. Вся эта великолепно исполненная эскапада занимает считанные секунды. Теперь уже наша очередь круто ускоряться, только в отличие от «козимовцев» мы не тратили силы попусту. Дуралеи-то выдохлись, а мы свободны.
— Догоняем Потоцкого, босс?
Никак не разберу: может, этот Агаксов прикидывается таким простачком, а на самом деле — очень тонкий стратег? Хотя вряд ли. Кажется, он видит мир состоящим из нескольких разноцветных квадратов: знаете, как делают в вечерних новостях, когда не желают показывать важного свидетеля.
— Молодчина, Акс, — отзываюсь я. — Только без истерик, давай просто разгонимся и закончим спуск.
Здоровый он парень, а соображает порой туговато. «Догоняем Потоцкого, босс?» Бедняга. Раньше коровы станут прыгать по скалам, словно козочки. Вот съехать вместе с нами с горы — это ему по силам. Но стóит нам разлететься вверх по склону, Агаксов превратится в тяжелый камень, медленно ползущий на веревках шкива. Потоцкого ему в этом заезде уже не видеть.
А пока что я качу за этим исполином, глядя, как мелькают его дрожащие от напряжения ноги. Акс напоминает ломовую лошадь, затянутую в лайкровый костюм. Всякий раз, когда он пускается полным галопом, цепь соскакивает еще на одну звездочку. В конце концов я вижу, как силач озадаченно дергает и дергает рычаг скоростей. Дружище, ты считать-то умеешь? Свободных звездочек не осталось. Пятьдесят три — одиннадцать, сумасшедшая скорость, а ведь мы только в самом низу.
— Тише. — Если героя не угомонить, он, как и положено ломовой лошадке, не успокоится, пока не рухнет наземь и не испустит дух, давясь собственной пеной. А впереди довольно резкий подъем. — Ага, так вот и держись, полегче, полегче…
Начинается восхождение. Агаксов сразу же отходит, словно душа мертвеца в преисподнюю. Непременно похвалю за ужином, заслужил. Несколько минут Меналеон едет впереди, но и он быстро выдыхается. Остаемся мы двое: Саенц и маленький Азафран, рыцарь и оруженосец.
Настало время потрудиться по-настоящему. Разумеется, я сильнее, но и таких людей, как Патруль, еще поискать. Я вполне серьезно, Саенц не расточает похвалы направо и налево. Может, скромный сельский парень Азафран и не блещет знатной родословной, зато тщеславия ни капли, а ума — побольше, чем у многих. Впервые вижу, чтобы простой самоучка так толково разбирался в машинах, компьютерах, спонсорах, контрактах, даже в женщинах. Мало того, с ним можно иметь дело и на горной трассе.
Итак, в бой. Мы тут же разгоняемся до уровня, когда тело еще не страдает от перегрузок, но уже близко к этому. Каждый мускул, от лодыжки до спинного хребта, в животе, груди, руках, плечах кричит о том, что предел недалек, что бездна физического истощения — пусть временного, по сокрушительного — призывает нас в железные объятия. Так и должно быть. Мы созданы, чтобы ездить по краю. И мы делим шальной ритм, словно рабы на галерах: каждый круг, описанный педалью, подобен удару дубового весла о волны. До перевала — четыре тысячи таких кругов, то есть восемь тысяч мышечных сокращений.
Проходит еще пять минут. Продолжаем работать. Мы знаем собственную грань возможностей, и Яна знаем тоже. Природу не обманешь. Судя по компьютерам, мы «наматываем» двадцать семь км в час — невероятная скорость, если учесть крутизну дороги. И, судя по состоянию наших тел, ни один человек не в силах ехать быстрей. Еще тридцать пять минут — и вершина. Сейчас мы наверстываем примерно девять секунд за минуту, а значит, через двадцать минут настигнем Яна, который наверняка начал уставать. А дальше — либо пронесемся мимо, либо, если соперник заупрямится, проедем рядом несколько сотен метров и все равно обгоним.
Так, посмотрим, что между нами за разрыв. Два пятьдесят, не больше, верно?
Но машина сопровождения выдает странный показатель: три с половиной минуты. Боже, нет. В сердце недобро щемит. А ведь нам и без того тяжко.
Вскоре подтверждается самое страшное. Потоцкий опережает нас еще на тридцать секунд.
Бывают в жизни мгновения, когда все идет кувырком, совсем не так, как надеешься. И не в каких-то там пустяках. Вдруг выясняется, что лучшие друзья смеются за твоей спиной. Или что тебе грозит рак. Или что любимая женщина давно встречается с другим.
Подобные вести больно бьют по сердцу. В прямом смысле слова. Поэтому вдвойне страшно услышать такое на трассе, когда сердце и без того работает на пределе.
Осознание пало на меня с небес хищным ястребом, который внезапно затмевает крыльями солнце. Неужто я, Саенц, не войду в плеяду лучших гонщиков истории? Неужели мою пятую победу в «Тур де Франс» похитит выродок, что покоряет сейчас крутой склон, опережая на десять секунд в минуту любого мастера на спуске?
Тогда-то меня впервые охватил ужас. Того рода, что навеки застревает в глубине души — то беспокойно дремлет в своей норе, то пробудится и примется горестно выть. И так до скончания дней. Руки и ноги мои затряслись.
Азафран, казалось, тоже потерял голову. Только что выглядел нормальным — и внезапно, без предупреждения, привстал в седле, осыпая меня самыми незаслуженными проклятиями:
— Давай-давай, жирная скотина! Уделался, гомик поганый? Шевели своей грязной задницей — и вперед, змей чесоточный!
Только удалившись на сотню метров от обозленного товарища и оказавшись недосягаемым для его площадной брани, я сумел взять себя в руки. Не все потеряно. Я взбираюсь по склону одной из самых крутых седловин со скоростью, недоступной большинству смертных даже на ровном месте. Я мчусь так стремительно, что ветер треплет майку лидера где-то за плечами. Еще никто не уходил от Акила Саенца.
Пять минут спустя с командной машины сообщают, что Потоцкий по-прежнему опережает меня на три двадцать семь.
Стараюсь держаться невозмутимо, а в душе благим матом ревет зверь ужаса.
Нет, Яну не просто везет. Любой профессиональный гонщик знает, о чем я: случаются такие дни, дни преображения, когда велосипедист ни с того ни с сего обретает немереную силу в ногах и побеждает с невозможным отрывом в двадцать секунд. А назавтра приходит к финишу сто сорок пятым.
Однако в Яна вселилось нечто более постоянное. Безо всякой видимой причины парень вдруг выбился из второсортных спортсменов и стал… я, конечно, не пораженец, но… он стал непобедимым. Вопреки всем законам природы.
Ох уж этот Саенц. Послушаешь его иногда — пуп земли, да и только. А впрочем, не так уж сильно он и приврал. Сдался ли Акил в той гонке? Конечно, нет. И разумеется, выиграл. Париж встречал его как победителя пяти Grandes Bouck[2], равного лучшим. Отныне Саенц уверенно возглавлял Пантеон великих гонщиков, таких как Анкетиль, Копии, Меркс, Ино, Индурайн[3]. В следующем году парень заберется на плечи прославленных предшественников, это как пить дать, пророчили газетчики.
Что творилось в голове Потоцкого, пока тот не слетел с катушек, теперь уже трудно установить. Сказать честно, мастер по спускам из Яна — как из Арнольда Шварценеггера балерина, и за последние месяцы его неуклюжесть заметно усилилась. Поглядишь на обращение Яна с тормозами, на опасные вихляния на дороге, и диву даешься, как это он до сих пор не сломал шею.
Одним хищным броском Саенц сократил разрыв на целых две минуты. И вот — последние километры перед финишем. Довольно гладкая и просторная сельская дорога ласково вьется между столетними деревьями, подступающими к самой обочине. Уклон почти не чувствуется. И все же Акил делал добрых шестьдесят пять км в час, когда на полной скорости пролетел мимо Потоцкого, который задумчиво стоял у дорожного указателя.