Балль тоже заметил всё это, и отмахнулся от беспокойства, как от назойливого пса. Блеск богатств кнорра ослепил его, а юнец — всего лишь юнец, он сделал всё так, как и предполагал Балль, и, хотя у него за спиной маячил великан, в руках были копья, разноцветные глаза и столько спеси, что он даже на Сгоревшего человека посмотрел, не вздрогнув. Балль был разочарован — при виде Каупа северяне всегда облизывали вдруг пересохшие губы, и мальчишка просто обязан был хотя бы моргнуть.

А затем он увидел то, что поначалу посчитал их товаром, и чуть не обделался. Оцепенев, Балль едва не рухнул на месте.

Потому что они несли вовсе не какие-то товары, а Гриму.

Мар и Кауп заворчали, зрелище настолько потрясло остальных Красных Братьев, что они вздрогнули, словно от брошенного камня по воде пробежала рябь. Грима, который как они полагали, утонул, вернулся, он восседал на кресле, которое несли вооруженные до зубов воины, его охранял великан, а перед ним шествовал...

— Принц Олаф, сын Трюггви, — громко представился юнец. — Я пришел, чтобы поддержать рухнувшие с небес опоры власти Гримы. Пришел вернуть ему законное место среди тех, кто попытался его подло убить.

Вот это была настоящая удача для тех, кто умел распознать ее. Грима упал в море, не имея за душой ничего, кроме рубахи, и вот он, вышел сухим из воды, вместе с принцем и воинами под своей командой.

Истинное благоволение богов, если кто-то его вообще видел, улыбнулось Гриме в полной мере, ну а человеку, что пытался его убить, было не до смеха: его воины, и христиане, и те, кто придерживался веры в асов, отшатнулись от Балля. Он почувствовал, что люди расходятся от него, гнев переполнял его, и был так силён, что заменил собой мужество.

Но затем Грима пошевелился в кресле, и Балль почувствовал некоторое облегчение, увидев, что старик ослабел и находится при смерти, он заметил пропитанные кровью перевязи на его руках. А ещё он приметил невысокого человечка, что вдруг появился из-за спин облачённых в кольчуги воинов, несущих креслом. Под ногами коротышки крутилась жёлтая псина.

— Берто, — крикнул Кауп, не отдавая себе отчета, сколько радости было в его голосе — ему нравился этот невысокий человечек.

Берто поприветствовал Каупа, подняв руку, и скривил рот при виде Балля, который чуть не набросился на Берто. Мелкое заносчивое дерьмо! Жалкий трэлль дерзко уставился на него...

— Я говорю за Гриму, — произнес Берто, прижав подбородок к груди, чтобы голос звучал более грубо. То, что трэлль вообще заговорил, настолько поразило Балля, что у него отвисла челюсть, и он пару раз попытался закрыть рот.

— Он вызывает Балля на поединок за право быть предводителем Красных Братьев, — продолжал Берто. — Он заявляет, что Балль — жалкий трусливый ягненок, который каждую девятую ночь подставляет зад, чтобы им пользовались как женщиной его же прихвостни, которые помогли выбросить Гриму в море.

Послышалось ворчание, и шелест, будто все разом вдохнули, потому что прозвучало оскорбление, которое невозможно пропустить мимо ушей. В наступившей за этим тишине, размеренное морское дыхание казалось оглушающим ревом, чайка завопила, будто брошенный младенец, и юнец-предводитель задрал голову взглянул на неё.

— Я принимаю вызов, — ответил Балль, — а после того как одержу победу, тебе, венд, не поздоровится.

Затем он скривился в ехидной улыбке, глядя на Гриму.

— Ты вообще, можешь подняться, чтобы я подошел и убил тебя? — спросил он, понимая, что сражаться ему придется явно не с Гримой.

Грима чуть пошевелился в кресле.

— Нет, — прозвучал тихий шёпот, но ветер разнес его слова гораздо дальше, так что услышали все. — Однако, тебе не удастся убить меня, Балль. Я переживу тебя.

Воины осенили себя защитными знаками, и даже Балль едва сдержался, чтобы не перекреститься, либо прикоснуться к молоту Тора, что оказалось бы такой же слабостью, как рухнуть на колени и вымаливать прощение.

— Я займу его место, — сказал юнец с парой копий в руках.

Когда юноша произнёс это, Мар посмотрел на Балля, и увидел, как у того внезапно изменилось выражение лица.

Мар сообразил, Балль думал, что сражаться будет тот великан, и обрадовался, что одолеет юнца. Несправедливо, что юноша будет сражаться с таким здоровяком Баллем, ведь даже его имя предостерегало, и означало "опасно дерзкий"; он был самым лучшим бойцом среди Красных Братьев. Даже лучше, чем тот великан с бородатым топором. Мар внимательно изучал юношу, но не увидел в нём ничего, что говорило бы о его величии, или о том, что он принц. Он видел перед собой высокого светловолосого юношу с копьем в каждой руке, и больше ничего. Понятно, что Балль думал точно также.

— Если ты веришь в бога, — прорычал он низко и отрывисто, — самое время попросить его о помощи.

— Бог со мной, — заявил юноша, — и я посвящаю ему тебя. — Я требую, чтобы Красные Братья подчинились Гриме, а ты будешь жертвой. Так ты готов сражаться, или просто отойдешь в сторону?

Кауп заметил тревогу, на короткий миг промелькнувшую на лице Балля, будто искра от кресала. Но этого оказалось достаточно. Балль проиграет, и юнец уже знал это. Но лицо молодого принца оставалось столь же невинным, как покрытое платком лицо христианской монахини.

Балль плюнул в ладони, перехватил топор с длинной рукоятью и поиграл плечами, тем самым продемонстрировав ответ. Юнец улыбнулся, в его голосе разлился восторг.

— Внемли мне, Один, — принеси мне победу, и возьми этого Балля в жертву. Я, принц Олаф, по прозвищу Воронья Кость, из Обетного Братства Орма Убийцы Медведя, говорю это.

Раздался шум, скорее шорох, будто ветер пронесся сквозь невидимые ветви деревьев, то зашевелились и зашептались воины. Знаменитое Обетное Братство вдруг оказалось здесь, средь бела дня и спокойного моря, ошарашив всех, словно удар молота Тора. Мар взглянул на Каупа и облизал высохшие губы, потому что ухмылки облаченных в кольчуги воинов в шлемах, из верхушек которых струился длинный конский волос, показались еще более зловещими, чем раньше.

Балль тоже ощутил, как холодок страха лизнул его, но сразу же устыдился этого, гнев запылал в нём, словно пламя в кузнечном горне. Он поднял топор на длинной рукояти и прикинул расстояние между собой и юнцом, а затем жестом потребовал, чтобы Мар передал ему свой щит.

Мар застыл на мгновение, а затем всё же отдал щит с таким видом, который вызвал у Балля ярость. Он запомнил этот презрительный взгляд, и когда всё закончится, пусть Мар пеняет на себя. Но без головы уже будет поздно, подумал Балль.

Кауп внимательно наблюдал. Он собирал и хранил в голове все обычаи северян, и знал, что предстоящий поединок — не "хольмганг", или бой по правилам, в ограниченной области, это будет "эйнвиги", — беспощадный бой безо всяких правил. Тут боги бессильны, хотя считалось, что Улль, пасынок Тора, бог удачи, наблюдает за ним, — но всё будет зависеть от мастерства и боевой удачи поединщиков. Кауп знал, что в давние времена, когда его народ был еще молод, они поклонялись ложным богам, — Бесу и Апедемаку, богам войны, которые и руководили такими делами.

Кто бы из Асов сейчас ни наблюдал за ними, Кауп понимал, что Балль, с большим топором на плече и щитом, прикрывающим большую часть тела, выглядит более внушительно, чем юнец с двумя метательными копьями. Противники стояли лицом к лицу на безымянном берегу, где кричали и суетились морские птицы, выискивая что-то в черной грязи, посеребренной тусклым светом уже уходящего дня.

— А ты здоровяк, — Кауп услышал, как принц Олаф невозмутимо обратился к Баллю, — полагаю, Грима ценил тебя, пока Локи не подговорил тебя на предательство. Я хоть и вполовину меньше, но для Гримы я вдвое полезнее и втрое искуснее тебя в бою.

Балль чуть моргнул, услышав оскорбление, сплюнул, и одной рукой стащил с плеча топор. Все видели в Балле опытного воина, ему не терпелось броситься на юнца, вооруженного всего лишь двумя метательными копьями и саксом, болтающимся на бедре.