— Они даже на поезде никогда не ездили! А я четыре раза уже!

Федор теребил Сергея за рукав серой байковой кофты, шмыгал носом, требовал подтверждения:

— …Грибным супом пахнет. Чуешь? Чуешь?..

Гурум, поминутно вытирая проступавшие от жгучего ветра слезы, темпераментно разыгрывал перед своей новой подружкой (девчонкой с пустым аквариумом) только что сочиненную сцену из «Доктора Айболита».

— Ава как схватит купца за халат! Как дернет! Р-р-р-рав-ав!!! Все смотрят. А это, оказывается, и не купец!.. А Бармалей! И на рубашке у него фашистский знак!

— Значит, Бармалей — фашист? — ужасалась девчонка.

— Конечно! А разбойники его… Знаешь кто?..

Косые, жесткие капли, вспоров вспученное брюхо тучи, накрыли платформу. Сначала им бездумно обрадовались, протянули руки, растопыривая, подставляли ладони, зазывали.

— Еще сильней! Еще!!

— Ух, здорово!

— Дождик, дождик, пуще!

— Дам тебе гущи!..

— Ха-ха! Смотри, я его пью!

Но дождь хлынул не на шутку.

Взбесившиеся струи вмиг смели наивную радость, остервенело захлестали по головам и лицам.

Задрожали губы, расширились зрачки, руки инстинктивно потянули на лица жидкие одеяла, простыни, фуфайки, шапки. Сестры и няньки вразнобой бросились укрывать лежачих брезентом, подкладными клеенками, телогрейками, зонтами.

Ветер хлестал женщин по рукам и лицам взбунтовавшимися лоскутьями, рвал, уносил в клубящуюся мглу куски брезента, зонты и клеенки.

Закусив губу, вцепилась в ручку широкого, старого зонта Катька.

В голос плакала исхлестанная дождем Гюли.

Ливень припустился с удвоенной силой. Не выдержал, заревел Гурум. Плач подхватили с нескольких носилок.

Кинулась к Гуруму Маша, но не успела протиснуться к его носилкам, как со стороны последнего крытого вагона ворвался на платформу заносчивый поросячий визг, сменившийся уморительным, победным хрюканьем.

Прыгая с платформы на платформу, к постояльцам тридцать второй палаты приближался удивительный весельчак.

Туловище, скорее вся фигура весельчака, состояло из бесконечного тулупа с длиннющими танцующими рукавами. Вместо лица — румяная лакированная маска поросенка, на макушке — шапка мохнатая. Весельчак залихватски свистел, нелепо подпрыгивал, выделывая длиннющими рукавами умопомрачительные антраша. Перед тем как перепрыгнуть на платформу тридцать второй палаты, весельчак сорвал с головы шапку, подкинул, поймал локтем рукава, завопил вдруг частушку отчаянным ломким голосом Верка:

Первой заразительно захохотала девчонка в соломенном капоре. За ней Маша! Татьяна!! Вовка!!! Генка!! Галина!!!

Словно удивившись, приостановился, осекся ливень. А весельчак сбросил тулуп, оставшись в разрисованной ночной рубахе гигантских размеров, надетой поверх телогрейки, перелетел к своим на платформу, засунув ладони под маску, засвистел по-разбойничьи, в четыре пальца, пустился в неистовый пляс.

С платочком в руке подскочила к весельчаку молоденькая нянька с выпуклым лбом. Захлопали в ладоши Татьяна и Маша, мальчишка в обезьяньей шапке и Вовка.

Заходила ходуном, завизжала, ожила платформа.

Сквозь редкий, иссякающий дождь, набирая скорость, мчался, грохотал эшелон.

За спиной Сергея кто-то зашуршал фольгой. Запахло копченой рыбой, луком, духовитым сыром. Сергей едва не расхохотался, увидав, как сами по себе смешно ожили, задрожали ноздри маленькой женщины, сосредоточившейся над томом Юлиана Семенова.

— А где же были наши самолеты? — упрямо допытывалась Ленка, ухватив Катьку за руку.

— Их тогда еще очень мало было.

— Почему?

— Не успели понаделать.

— Вас, значит, потом второй раз эвакуировали? — подступилась Ленка с новым вопросом.

— Ну да… Я же рассказывала…

— Тебя и папу? Без дяди Сережи?

— Нет. Только меня. Папу твоя бабушка в деревню повезла. И Верок с ними поехала…

— Какая бабушка? — нетерпеливо перебила девчонка. — У меня никакой бабушки нет.

— Так была. — Катька беспомощно развела руками.

— Куда же она делась? — подозрительно нахмурилась Ленка.

— Умерла.

— Почему же я ее никогда не видела?

— Она задолго до твоего рождения умерла.

Ленка досадливо уставилась в пол, пытаясь, по-видимому, добиться максимальной четкости в череде происходивших событий. Что-то у нее явно не складывалось. Недовольно фыркнув, девчонка снова атаковала Катьку:

— Куда же увезли дядю Сережу?

— Никуда. Просто забрали родители домой. Так он всю войну в Москве и прожил.

Ленка недоверчиво посмотрела на Катьку, спросила:

— А до Омска долга вас везли!

— Три недели.

— Тебе без папы и дяди Сережи скучно было?

— Да… конечно…

Носилки с Сергеем взгромоздили на старый письменный стол. А стол придвинули вплотную к окну с уцелевшими стеклами.

В головах, под ножки носилок, подложили книги. Ноги плотно укутали бабушкиной шубой, которая была старше Сергея на двадцать шесть лет.

С высоты пятого этажа Сергей всматривался в обезлюдевший город. Ни одного прохожего. Даже на пустыре, за каналом, где билась на юру, уныло хлопая плавниками, китообразная колбаса-аэростат, Сергей не увидел поеживающуюся от холода девушку-часового с коротким карабином на плече.

— Бабушка, а куда все делись? — спросил Сергей, отгоняя подкравшийся страх.

— Так работают, милый, работают, — не взглянув на внука, отозвалась бабушка, пытавшаяся тощей подушкой понадежнее заткнуть кусок вылетевшего стекла у соседнего окна.

Сергей посмотрел на серые, затянутые чехлами кремлевские звезды, вернулся глазами к покинутому охраной аэростату, закусив губу, стал считать про себя только те трубы на потемневших двухэтажных домушках, над которыми еще вился дым.

Совсем мало таких труб осталось… Три… Четыре… Пять… Вон еще одна…

Почти все дымившиеся трубы выбрасывали крупную черную поземку. Ветер подхватывал черные клочья, мельчил, гнал по пустынным тротуарам.

— Почему так много черноты в дыме? — спросил Сергей.

— От книг, — пояснила Алена, возившаяся возле крутобокой железной печурки.

Печурку Сергей возненавидел сразу… Ворвавшись однажды на рассвете в комнату, это смрадное чудище на кривых ножках изрыгало чад и копоть, поглотило, изуродовало, изгадило все самое лучшее в его жизни. Нагло водворившись в центре комнаты, мерзкая печурка в мгновение ока отторгла от Сергея бабушку, мать и Алену, превратив их в покорных, безропотных рабынь своего ненасытного чрева…

Вчера днем, когда Сергей притворился, что спит, унылая соседка с четвертого этаж, заматывая грязный бинт вокруг морщинистой шеи, набубнила бабушке, что если немцы возьмут Москву, то в первую очередь расстреляют тех, у кого найдут политическую литературу… Вечером бабушка и Алена, перерыв весь книжный шкаф, выложили перед печуркой штабеля обреченных книг…

В прошлую среду мать неудачно его забинтовала…

Алена убежала за хлебом…

Бабушка стала разбавлять остатки риванола, и Сергей попросил перебинтовать его. Когда бабушка закончила перевязку, он взял ее за руку и спросил:

— Что будет, если придут немцы?

— Так не пустят их! Не пустят! — пряча глаза, замотала головой старуха.

— А если все-таки придут? — настаивал Сергей.

— Так чего?.. Поздороваются… — выдавив дергающуюся улыбку, попыталась отшутиться бабушка.

Глумливый страх прошелся по затылку Сергея.

Натянув на лицо одеяло, он отвернулся к стене…

Через два дня студеный ветер из разбитого окна распахнул дверь из комнаты в коридор. С высокой своей кровати Сергей увидел отразившуюся в настенном зеркале ненавистную спину их соседа.