Гривастый детина с размалеванными щеками и приставным носом, стоя в коляске мотоцикла, вещал в мегафон суетливым фальцетом:

— Только четыре дня! Самая веселая программа! Медвежий оркестр! Под куполом воздушные гимнастки — сестры Капитоновы! Весь вечер на манеже музыкальные эксцентрики Кисель и Клюква! Дрессированные обезьянки под руководством Натали Коломба! Заслуженный артист Чечено-Ингушской АССР, иллюзионист Леван Алимзян! Спешите! Спешите на цирковое представление «Солнцу и ветру навстречу»! Если вы еще не успели купить билеты…

— Дядя Сережа! Посмотрите только! — схватив Сергея за рукав, перебила цирковых зазывал взбудораженная Ленка. Заглатывая на ходу пирожок с повидлом, девчонка тащила Сергея за собой, возбужденно приговаривая: — Я таких ни разу в жизни не видела! Даже в мультфильмах!..

Перед прилавком с большим козырьком гомонили, толкались ребятишки. Десятки цепких, пронырливых глаз разбойно уставились на Сергея, едва он протиснулся к необычному товару.

Выщупывая наглой улыбкой, косоротилась лыковая кикимора.

Раки, сотворенные из желудей и смолистых шишек, пялились зелеными зенками — полированными пуговицами на черных дрожащих пружинках.

Запахнувшись в пегие бороды из стружек, восседали за жестяным самоваром сучковатые домовые. Таращились шишковатые свистульки-головастики. Набивал трубку хромоногий медведь-бродяга с ожерельем из малиновых бусин.

Колдовали над берестовым раструбом граммофона заскорузлые водяные, сотканные из зеленого бисера и крохотных ракушек.

— Ой! Смотрите, тетя Катя и папа! Смородину покупают! — радостно запрыгала Ленка. — Папа! Ау!! — завопила девчонка, замахала руками, бросилась через гудящую толпу к обернувшемуся Вовке.

— А мы к той дурацкой столовой вас искать ходили, — оправдывалась запыхавшаяся Катька. — Потом решили на базар, чтобы хоть какую-нибудь еду… Вот! Попробуй! Забористые! — Отряхивая рассол, Катька протянула Сергею несколько упругих малосольных огурцов. — Да! Самое главное!.. Вовка с попуткой до Василева договорился!.. А там, говорят, три версты всего до этого… Пригоршина хутора…

Огрызком химического карандаша Катька рисовала на ширме «волшебный город в осаде». Высокие минареты соседствовали в городе с кремлевскими башнями, монументальные крепостные валы, схожие с шахматными ладьями, спокойно уживались с островерхими домиками, украшенными резными флюгерами. Со стен и башен грозно смотрели противотанковые пушки и тяжелые пулеметы. Из бойниц выглядывали чьи-то огромные, настороженные глаза.

Заерзал ключ по замку двери. Катька бесшумно подтянулась вверх по койке, прильнула к щели между створками ширмы.

Первой в комнату втиснулась заиндевевшая Татьяна Юрьевна. Распахнув темный тулуп, стала стягивать с шеи, складывать на стол чем-то туго набитые на концах странные шарфы. Вслед за хозяйкой в кабинет втерся невзрачный малорослый дядька с крупными оспинами на лице. Загнанно всхрапывая, дядька свалил с плеча на пол два плотных мешка, сорвал с головы кудлатую шапку, прикрыв вялый рот, зашелся в свербящем, сухом кашле.

— Тихо ты! — зашипела на дядьку Татьяна, поспешно кидаясь запирать дверь.

В ответ дядька только промахнул по воздуху левой рукой и тут же забился в новом приступе. Он стоял спиной к Катьке, и она отчетливо видела, как с каждым новым накатом багровеет, наливается облезлый его затылок.

Между тем Татьяна Юрьевна, сбросив на пол тулуп, отомкнула увесистый замок кладовки, приоткрыв дверь в темный провал, зло обернулась к дядьке.

— Ну хватит бухать! Заволакивай.

Тот смахнул слезы с покрасневших век, зажал шапку зубами, крякнув, подхватил мешки, поволок в темень кладовки.

Татьяна Юрьевна пропустила его вперед. В кладовой что-то обрушилось, загремело. Татьяна гусыней на дядьку зашипела, судя по чахлому отсвету, засветила фонарь.

Теперь Катька их только слышала.

— …да не напирай так! — негодовала Татьяна. — Картошки три пуда здесь, говоришь?

— Так взвесь, — огрызался дядька.

— Леший с тобой. Поверю… А вот лук взвешу!..

— Так чего… — снова закашлялся дядька. — Десять кил, как договорено… Масло-то куда ставить?

— Сколько здесь масла?

— Полторы литры… Мерить будешь?

— Буду! — рявкнула Татьяна. — Давай-ка мензурку… Вон, на полке слева.

— Меряй, меряй на здоровье… Слышь, а одеялец не уступишь? — в голосе мужичка проклюнулась елейная нотка. — Я б тебе за пару тканьевеньких три фунта сала отвалил да яичек десяточек в придачу…

— Одеял не дам! Наперечет все! — отрубила Татьяна. — Вот спирт. Осторожней, черт косолапый! Постой, заверну… Держи.

— А точно тута?.. Не разбавленный?

— По себе, что ль, судишь?! — злилась Татьяна.

— Ну, ладнысь, будет… Не серчай… Так что… с одеяльцами? — снова замурлыкал дядька.

— Сказала — нет!

— Ну хочешь… хочешь за них капустки вилковой подкину… Или медку? — распалился дядька.

— Все!.. Бинты, зеленка, йод, риванол, стрептоцид… А для бабы твоей вот здесь… Ремень вернуть не забудь!

— Не опасайся. Не прижмем, — пятясь задом из кладовки, заверял дядька.

— Упаковался? — нетерпеливо торопила Татьяна.

— Кажись, да…

Татьяна погасила фонарь, заспешила к двери.

— Уходи через черный. Не перепутаешь?

Дядька затряс головой.

Неслышно отведя замок, Татьяна чуть приоткрыла дверь, всмотревшись в коридор, приказала:

— Иди.

— До среды, значит, — зашептал, напяливая шапку, дядька.

— До среды, до среды, — почти вытолкнула гостя Татьяна.

Заперев дверь, что вела на черный ход, послушала, как ухнет она, тяжелая, на неподатливых пружинах.

Наскоро поправив растрепавшиеся волосы, вернулась в кладовку и провозилась там минут семь.

Возвратилась с оттопыренными карманами на халате. Навесив замок на кладовку, опустила ключи в валенок, подошла к застекленному шкафу с медикаментами.

Кто-то с разбегу ткнулся в дверь, настойчиво забарабанил.

— Кто там?

— Я говорил — приехала! — раздался за дверью ломкий голос Павлика. — Открывай! Это мы!

Облегченно вздохнув, Татьяна впустила сыновей.

— Чего привезла? — повис на шее у матери Павлик.

— Ничего, — целуя младшего, слукавила Татьяна.

— Да ну тебя! — надул губы Павлик.

— Ладно, — примирительно ущипнула мать за щеку малыша. — Вот вам по луковице. Только ешьте здесь, при мне… Куда прячешь? — схватила Татьяна за руку Генку, пытавшегося засунуть в карман материнское подношение.

— Я за нее сверху знаешь сколько возьму! — затараторил Генка, пробуя увернуться от цепких рук. — Для разживы мне же надо хоть что-то иметь.

— Нет! — грозно насупилась Татьяна. — Ешь или отдавай!

— Ну ладно, ладно… Я съем, — пошел на попятную Генка…

— Мам! А у Марика еще два зуба вылетели, — затарахтел Павлик. — И у Маринки новый выкрошился. — Он ловко очищал луковицу.

— Другие вырастут, — отмахнулась Татьяна, вдевая нитку в иголку, чтобы пришить мотавшуюся пуговицу на куртке младшего.

— У Марика не вырастут, — ухмыльнулся Генка. — Потому что не молочные уже… Вот если бы…

В дверь постучали.

— Кто? — помедлив, спросила Татьяна, коротким рывком выхватив из рук Павлика луковицу, которую он уже очистил.

— Я это, — объявилась за дверью Паша. — Одна…

— Ну, как тут? — устало спросила Татьяна, впуская Пашу.

— Твои шкодили, — без обиняков покатила бочку на братьев Паша. — Такой сыр-бор заварили, думала, богу душу отдам.

— Ладно. Вечером подытожим, — поджав губы, Татьяна отпихнула от себя сыновей. — А сейчас убирайтесь!

— Мам… А как же? — попытался было вернуть очищенную луковку Павлик.

— Я сказала — вон! — прикрикнула Татьяна.

Сникшие братья поспешили ретироваться.

— Поделом, поделом, скаженным! — забурчала Паша, когда дверь за мальчиками захлопнулась. — Это… Шиповник-то весь у меня вышел. И черемши с гулькин нос… Чего делать-то будем?

— Мне лука достали немного. — Заложив руки за спину, широкими, нервными шагами стала мерить кабинет Татьяна Юрьевна. — Сама понимаешь, не за спасибо…