— Кумекаем, — тревожно следя за начальницей, поддакнула Паша. — Большую кабалу взяли?

Татьяна скривилась, отмахнулась рукой.

— Ладно… Недели две продержимся… — Она еще быстрее заходила из угла в угол, дыша на захолодевшие пальцы. Встретившись глазами с помрачневшей Пашей, Татьяна добавила: — Еще продукты пообещали… Но одним спиртом здесь не отделаться… Одеяла тканьевые просят.

— Да что их?! По башке колом огуляли?! Тканьевые! — затрясла кулачищами Паша. — А детей чем нам греть?!

Паша бешено сплюнула, но, взглянув на замкнувшуюся начальницу, растерев плевок валенком, опустилась на узкий топчан, прикрыла уши вспухшими ладонями. Заговорила не сразу. Сдавленно, точно из-под пресса:

— И без лука никуда не денешься. У Маринки весь рот в кровище сызнова. Федор ночью благим матом заходился. О, господи! А может, в кладовке еще пошуровать?

— Расшуровано все давно, — безжалостно оборвала Татьяна.

— А если из бумаг мне… еще чего подписать?.. Ты скажи только.

— Наподписывались мы с тобой уже на всю катушку… Давай-ка лучше по чутку… Замерзла я как пес бездомный…

— Согласная! Согласная! — Привскочила, заулыбалась Паша. — По чутку — святое дело!

— Этот, что ль? — обернулся к Вовке Сергей, подходя к запыленному «газику».

— Не угадал, — замотал головой Вовка. — Вон наша стоит… В кузове давно небось не катался?

— Давно, — признался Сергей. — А может, он нас и до Пригоршина хутора довезет? Ну, подкинем ему еще…

— Нет… Спешит. Еле-еле уговорил до Василева крюк сделать…

— А вас Татьяна и Паша так и не заметили? — потянула Катьку за руку растревоженная Ленка.

— Ну почему же… Заметили.

— Паша вспомнила? — попыталась угадать Ленка.

— Нет… Все позже было… Когда летчики прощаться пришли…

— Какие летчики?

На двух сдвинутых тумбочках, покрытых старой простыней в неотстирываемых потеках, тесно сгрудились банки с американской колбасой, кучки поломанного шоколада, чугунок с картошкой в мундире, галеты, два промерзших серых огурца, потемневшая крупная, как зерна гречихи, соль в спичечном коробке.

Приземистый майор с перебитым носом уравнял количество спирта в разномерной посуде. Поднял свой граненый стакан, кашлянул и, шумно набрав воздух в легкие, объявил:

— Я теперь за женщин выпить предлагаю. Потому что они земля нашей — душа и суть.

— Спасибочки, — зардевшись, первой закивала Паша.

Силясь отдарить летчика добрым словом, Паша от усердия даже кружку со спиртом в ладонях чуть сплющила, но, так ничего и не сложив в голове, только боднула лбом воздух, проникновенно выдохнула:

— Спасибочки.

Сошлись, ударились кружки и граненый стакан.

— Опаздываю! — Скользнув взглядом по часам майора, вскочила с табуретки Ксения — молоденькая порывистая сестра из соседнего госпиталя. Нервная, переменчивая, она была похожа на подростка и чаровала сильный пол с первого взгляда.

— Гера, ты что, спятил? — напустилась Ксения на лейтенанта, схожего с молоденьким кенарем, который неумело попытался поцеловать ее в щеку. — Пусти! Я же сказала, что еще приду… проститься… Если меня подменят, конечно…

— А кто у вас из врачей сегодня в ночь? — беря гитару, нежно сощурилась Татьяна.

— Горская.

— Ну эта… сама поспать не любит, — подтягивая струну, успокоила подружку Татьяна Юрьевна.

— Убедила! — уже в дверях крикнула Ксения, послав воздушный поцелуй лейтенанту.

— Танюша, а можно «Калитку»? — попросил майор, придвигаясь к ней поближе.

И тут Татьяну точно страшным воспоминанием прошило. Ссутулилась, задрожала, руки по струнам сбивчиво шарить стали, лицо съежилось, потемнело. Того гляди взвоет от муки непосильной.

Лицо ее лишь Катька видела, потому что от тех, кто сидел за столом, Татьяна отвернуться успела.

— Таня… Таня! — всполошился канареечный лейтенант. — Давайте все вместе эту… ну… — И, отхлопав себя по груди и коленкам, запел ломким тенорком:

Песню не поддержали. Лейтенант удивился, уставился на кусок колбасы, который все выскальзывал из Пашиных пальцев. Перехватив взгляд лейтенанта, Паша заподозрила в нем отзывчивого слушателя.

— Они думают — мы воруем… Простыни эти крадем… Понимаешь?.. И приказали только половину простыни на покойника выдавать… Иначе, говорят, под суд пойдете… Ну и пойдем! — внезапно взъярилась нянька, грозя кулаком невидимому врагу. — Пойдем! Ишь чего вздумали — полпростыни!.. Сами потому что жулье! Вот чего детям вместо овоща подносят!

Нянька подсунула под нос оторопевшему лейтенанту здоровенный кукиш.

— И не надоело тебе о них? — мотнув головой, словно стряхивая случайный сор, спросила Татьяна Юрьевна. — Давай-ка, Пашенька, лучше о людях поговорим. — Татьяна нежно улыбнулась майору.

— Так кто же, окромя бога да нас с тобой, о них подумает? — удивилась Паша.

— Мне лично давно на них наплевать, — почти спела Татьяна, продолжая чаровать майора. — Мне людей жалко… Вот Лексеевича моего. — Татьяна протянула руку, нежно погладила по щеке майора. — Ну почему ему в огонь идти?.. Больных спасаем, а таким, как Лексеевич, в огонь… Разве справедливо?.. Я вот его, его от смерти увести хочу! А мне говорят — их выволакивай! А я — несогласная!.. Я хочу, чтоб здоровые, настоящие мужики, человеки на свете жили!.. Вот такие!.. И за них, за таких вот… я с радостью любую пытку… хоть смерть приму!..

Волна буйной нежности захлестнула Татьяну. Кинувшись к майору, она уткнулась лицом в его грудь, не стыдясь, громко заплакала.

Потерявшийся летчик осторожно гладил ее худые лопатки, трудно выталкивая из себя корявые, никчемные слова:

— Тань… ты это… не надо… Чего же раньше времени хоронить?.. Мы же знаешь какие? Да, лейтенант?.. Ты… Гера, Гера… Разливай давай… Тань, не надо… А?..

Ярко-желтый лейтенант, хлопая длинными бесцветными ресницами, точно загипнотизированный, таращился на Татьяну и майора, на ощупь вышаривая флягу со спиртом на шатком столе.

Переругиваясь с собственными потрохами, что-то свирепое пробурчала Паша и тихо пошла к двери.

Выплакавшись, Татьяна чуть отстранилась от майора, заговорила мечтательно:

— Я все-таки на фронт отпрошусь… За тобой вслед… Я уже давно хочу. Я стреляю хорошо. В снайперы пойду… Вылежу свое, вылежу… Хоть в снегу, хоть в грязи. В живот целиться буду. Пусть дохнут…

— А может быть, все-таки не будем ждать?.. Вернемся к вокзалу и наверняка что-нибудь найдем до Василева, — предложил Сергей, нетерпеливо откидывая надкусанную травинку.

— Пока туда-сюда проходим, еще больше времени потеряем, — убежденно ответил Вовка. — Он с минуты на минуту появится. Увидите. Интуиция подсказывает… Кать, а какая это Ксения?.. Что-то я ее по санаторию не помню.

— Так она в Омске только ходить к нам стала, — объяснила Катька. — А сама она, кажется, из Полоцка родом. Что-то все про Полоцк рассказывала… Вот что именно?.. Не помню…

Пела Татьяна с такой самозабвенной грустью, что Катька не сдержалась и заплакала. А чтобы не услышали ее, на нос сначала простыню, а потом и одеяло натянула.

Татьяна еще не закончила куплета, как дверь дернулась и в комнату влетела пунцовая от морозного ветра, заснеженная Ксения.

Лейтенант бросился навстречу Ксении, схватил ее на руки, как щенок-обалдуй, взвизгивая от радости, закружил девушку по комнате.

Татьяна отложила гитару, вытащила из валенка ключ, открыв кладовку, игриво затолкала в нее лейтенанта и Ксению, что-то нашептывая им поочередно.