ГЛАВА ТРЕТЬЯ Сиз XII знакомит нас с родной сестрой Мармусией, спрашивает три чашечки кофе коро-хоро
Они прошли в боковую комнатку, которая походила на низкий подвальчик, и уселись в мягких креслах.
— Мармусия! — позвал Сиз. — Прошу вас, принесите нам кое-что из тех запасов, из светлячковых мальков и гибридов, которые мы показываем только лучшим гостям. А заодно приготовьте три чашечки кофе коро-хоро.
Вошла высокая, прямая, необычайно сухопарая стоусиха. Не сказать бы, что ей девяносто лет, ну разве что от силы семьдесят. Она была вся в чёрном, только белый воротничок облегал её тонкую шею. Да ещё белые серебристые волосы были гладко зачёсаны назад. Говорили, что в молодые годы она ездила в Юхландию, училась там в королевском колледже и, наверное, оттуда привезла некоторую холодность, горделивую осанку и нестоусовскую сдержанность в разговорах и жестах.
— Коро-хоро приготовьте, дорогая Мармусия, так, как я люблю: густенько, густенько и с жёлтой пеночкой! — напомнил ей Сиз.
— Вы хотите сказать, — холодно переспросила Мармусия, — чтобы я влила туда берёзового сока?
— Верно, верно, берёзового сока!
— И добавила каплю тернового молочка.
— Вот, вот, вот! Именно тернового молочка.
— И всыпала немножко тминных зёрен!
— Да-да-да! Именно немножко тминных зёрен!
— И приправила сверху тёртыми орехами?
— Правильно! Правильно, Мармусия! Именно так: когда кофе закипит и начнёт уже густеть, тогда сверху посыпьте, натрясите толчёных орехов, легонько посыпьте, чтобы они, знаете, пудрой, пудрой лежали на жёлтой пенке. Особенно на краях!
— Так вот! — выпрямила спину Мармусия и холодно глянула на Сиза. — Всё это я знаю сама. Знаю с шестнадцати лет, с королевского колледжа. И пора понять: не нужно подсказывать вашей сестре, которая всю жизнь готовит кофе коро-хоро и подавала его самому Чуй-Головану.
Мармусия поджала губы и вышла из комнаты. За ней повеяло холодом и неприступностью.
— Деда, — тихо шепнул Чублик. — А кто такой был Чуй-Голован?
— О-о! — встопорщил брови Вертутий. — Это был величайший на свете сорвиголова, отчаянный смельчак, спортсмен-тарзанник. Прыгал на тарзанке через пропасти. И что вытворял! Однажды, помню, осенью это было, кхе-кхам! Собралось полно лесного народа. И вот он летит на тарзанке, над головами, аж вихрь несётся за ним, и вдруг — хоп! — подхватил Мармусию на лету и через глубоченный каньон на руках перенёс. В воздухе! М-да-а, отлетался, голубчик… Сломил себе голову. Мармусия (слышал, что она была его наречённой) вот уже пятьдесят и ещё тридцать лет не снимает чёрного траурного платья…
Посидели немного молча, каждый углубившись в своё: кто вспоминал рыбу с хитрющим фонариком на носу, кто представлял себе, как сейчас толкутся орешки и сыплются в густой ароматный кофе. А кто просто сидел и философски приговаривал в потолок: «Кхе-кхам!.. Оно что же… Оно, конечно, если то, то оно, конечно, может-таки, и это…»
После долгой паузы Вертутий откашлялся и, всё ещё сладко и задумчиво глядя в потолок, спросил с присущей ему прямотой:
— Сиз, давно я вас хотел спросить: вот для чего вы разводите светлячков? Ну вот вы ездите по свету (и новые калоши кажется загубили в болотах Берберии, и крокодил вам откусил половину плаща и сьел шапку), а вы всё ездите, собираете всяких светлячков, выращиваете их в теплицах, а потом…
— Как?! — подпрыгнул Сиз, и его седая шевелюра гневно и грозно встопорщилась. — Как?! — повторил он. — Я вас не расслышал, Вертутий, или мне, может, показалось? Вы спросили: зачем? Позвольте, позвольте! А почему я вас не спрашиваю: зачем, так,
так, зачем вы разводите свои ветрячки, и уже сорок лет их разводите, и уже развели их пять тысяч семьсот, или семь тысяч пятьсот, и вот скажите мне: за-чем?..
— Ну-у, — прогудел озадаченно Вертутий, видно, не ожидая, что своим простым вопросом накличет на себя такую бурю и гром.
— Вот вам и «ну»! Вот вам и «ну» после вашего позорного «зачем!» Хе, «зачем» спрашивают! Да вы знаете?..
Сиз даже опёрся на локти, пронизывая Вертутия насквозь своим возмущённым взглядом. Усы и седая шевелюра у Сиза ощетинились белыми колючими иголками. (Когда-то мне в Африке знаменитый путешественник Васько Дегаман сказал: «Если у льва поднялась щёткой шерсть и вздыбилась грива, не подходи, обойди его стороной, ведь он не собирается с тобой шутить». Что-то подобное творилось сейчас и с нашим Сизом…) Но Сиз вдруг откинулся на спинку кресла, засмеялся и уже другим тоном, с горькой прохладой после взрыва, промолвил:
— А что до меня… Ну что ж, позволю пояснить, если это неясно некоторым довольно несмышлёным головам. Слушайте. Я могу без грохота, без дыма, без проводов залить всю землю светом. Да, да, не шевелите бровями, Вертутий, не удивляйтесь. У меня везде: в залах, в галереях, в доме, на лестницах к озеру — везде у меня светит, вы думаете, что? — простые лесные светлячки. А если развести их, то знаете, можно осветить не только все дома и постройки на Длинных озёрах, а и дальше, аж до Щербатых скал. И каким светом! Не гремящим, не дымящим, не давящим, а настоящим, просто ласковым светом. Это первое. А второе. Хотите: я могу весь мир завалить рыбой. Вкуснейшей, питательной рыбой. Именно, именно, не делайте круглые глаза, Вертутий! Вы видели у меня рыб, которые фантастически светят в морской воде. Так вот, они могут мне приманивать, привлекать в мои сети целые табуны отборной сардины, сайры, ставриды. А когда надо, они отгонят от хищников ту самую рыбу, сберегут её для потомства. А третье, хотите, я могу…
Мы так и не узнаем, на что ещё способен наш мудрый Сиз XII, что он может сделать, загибая третий, четвёртый, пятый и десятый пальцы, ведь тут зашла в комнату его сестра Мармусия. В одной руке она несла серебряную тарелку с чашечками, а в другой — перламутровый ящичек, накрытый сверху белым ватным облачком.
И то и другое поставила на стол.
Белое облачко ваты сняли. И вот!..
Чублик поразился, до ушей запылал, запылал на лице медовым жаром, не мог отвести глаз. Потому что в том ящике, в мягких гнёздах на белой вате лежали… Нет, не лежали, а сияли, смеялись, горели — вишнёво, карминно, лимонно! — маленькие светлячки. И видно было, что они с простых деревьев, а только же — какие краски и какая неожиданная, какая сильная игра света!
— Это я сам! Это я сам вырастил. В подземной теплице. Таких светлячков в лесу нет. Нет таких в мире! — горячо шептал Сиз и влюблённо глядел на блеск, на сияние выращенных им светлячков, которые лежали один к одному в белых ватных гнёздах. — О-о, там у меня, Чублик, в подземной оранжерее, есть такие чудеса чудные, я потом тебе покажу. Ну как, понравились? Правду скажи!
Разве нужно было спрашивать? Чублик утопал глазами в этих сокровишах, в этих синих, золотых, пурпурных угольках-огоньках.
— Что ж, я дарю их тебе, Чублик! Бери! Ты их разложи дома в фонариках, в комнате на стенах. Увидишь, как загорится и засияет у тебя в доме царство ночных светлячков. Держи! Только водой намочи вату, не забудь!
Чублик взял за днище этот ящичек и к деду Вертутию взглядом: как же его? Куда же его? Может, от свечения, а может, от неожиданного счастья Чублик сам вдруг заполыхал и засветился, как ночной светлячок в темноте.
— Сиз! — поднялся из кресла Вертутий. — Ты меня прости, кхе-кхам, может, я и не то, и не это что-то брякнул, всё это от душевной простоты, оно у меня бывает. А только же я вижу… Вот внук радостный, и у меня на душе — просто сияние. Теперь позволь и нам, значит, скромный наш подарок… тебе и дорогой нашей Мармусии, где он, о!
Вертутий развернул свёрток и поставил на столе… Поставил перед глазами Сиза и Мармусии весёлый, живой, золотистый ветрячок. Именно золотистый, ведь сделан он был из сухого, хорошо высушенного на солнце камыша.
— Ветрячок, кхе-кхам, скажу вам, с большим секретом. Я бился над ним двадцать два года. Вот дуньте на него, дуньте! Все ветрячки на свете крутятся как? За ветром крутятся, клянусь вам честью, только за ветром. А я соображал, и так и сяк приделывал крылья и вот сделал, сделал всё-таки — против ветра крутится! Ага, попробуйте дуньте сильнее! Не бойтесь!
Дунул Сиз, даже строгая Мармусия подошла, сложила губы граммофончиком и легонько дунула (и тут же холодно отступила, показывая, что она далека от таких детских забав!).
Вертячок зафурчал, золотистое колесо замигало-запело на столе.
Сиз радостно встопорщив брови, смотрел, и кто знает, или он и вправду верил, что этот ветрячок — единственный на свете! — крутиться наоборот, против любого ветра, или просто радовался: есть у него ещё один славный ветрячок! Он сказал, что будет беречь его, поставит на крышу рядом со старым ветрячком, и пусть они крутятся вместе: один за ветром, а другой против ветра!
Камышовый ветрячок быстро лопотал, золотым клубком накручивал тихую песню. Мармусия спохватилась, напомнила брату:
— Приглашайте гостей. Кофе остывает.
Сказала и стала вежливо в сторонке, с рушником на плече.
Ах, какой это был кофе! Губи слиплись, а от запаха кружилось в голове! Я пил такой кофе только в Багдаде, в тени под верблюдом, с одним аравийским заклинателем змей, который доливал в чашечку капель десять чёрной кипящей смолы. То был вкус, то был запах, а это!.. Чублик пил и причмокивал, дед Вертутий пил молча и сопел, а Сиз XII отхлёбывал из чашки маленькими глотками, и счастливые слёзы катились по его щекам.
Поблагодарили Мармусию, поставили чашки на серебряную тарелку, и тогда Вертутий сказал, что он приглашает Сиза к себе в гости на Верхнее озеро, покажет ему новые ветрячки.
И Сиз, который недавно, как нам кажется, что-то такое выкрикивал про эти бесполезные тарахтелки-ветрячки, встал, с великою радостью расцеловался с Вертутием и сказал, что он знает большей радости, чем посидеть у него на берегу, отдохнуть сердцем, послушать, как распевают на все голоса сотни его мельниц и ветрячков.