— Он младший компаньон одной из адвокатских контор здесь в городе и уже много лет живет в старинном семейном пансионе на Регюлирсграхт. Комната у него выходит в сад, но он с самого начала договорился с Фидлером, содержателем пансиона, что, как только освободится номер в бельэтаже окнами на улицу — четвертый номер, — он сразу же переедет туда. И вот вчера утром — первого декабря — приходит к нему Фидлер и говорит, что швед из четвертого номера внезапно уехал к себе на родину. Если Терборг не передумал, то может сегодня же перебраться. Так как мой знакомый должен был идти в контору, он быстренько собрал мелкие вещи в чемодан и договорился с Фидлером, что в течение дня прислуга перенесет его пожитки в четвертый номер. Вечером, в полшестого, вернувшись домой, он нашел свое новое жилище в полном порядке. Вот тут-то и начинается приключение…

Эверт облокотился на письменный стол и испытующе смотрел на шефа, чтобы не упустить, какое впечатление произведет его сенсационная новость на невозмутимого комиссара.

— Слушайте внимательно! Когда Терборг вошел в свою новую обитель и поздравил себя с удачей, взгляд его упал на плоский белый пакетик, лежавший на столе под лампой. Сверху был напечатан адрес табачного магазина, а в уголке карандашом написано: «Четвертый номер». Похоже, кто-то прислал ему коробку сигар. Но Терборг не курит и сигар не заказывал. Он хотел было уже позвать слугу и сказать, что произошла ошибка, но передумал, решив сперва посмотреть, что же в пакетике. Осторожно снял резинку, развернул бумагу и увидел металлическую коробку с этикеткой известной табачной фирмы. Она не была заклеена бандеролью, и Терборг открыл ее. Угадайте, что он там нашел?

— Фамильные драгоценности короля Фарука.

Когда коллеги шутки ради подсовывали Ван Хаутему загадки, он охотно принимал вызов и за словом в карман не лез.

Ван Хохфелдт вынул из кармана пиджака белый пакетик и протянул его шефу.

— Посмотрите сами…

Комиссар не спеша прочел адрес магазина, развернул бумагу и поднял крышку. Затем осторожно убрал слой белой ваты, обрезанный точно по размерам коробки и закрывавший ее содержимое.

Неяркое декабрьское солнце, едва поднявшееся над крышами, бросало на стол Ван Хаутема широкий косой луч. Свет упал прямо на открытую коробку и высек ослепительный сноп многоцветных искристых огней из сорока восьми довольно крупных бриллиантов. Как солдаты в безупречном строю, четырьмя рядами по двенадцати штук, расположились они на слое ваты. Все приблизительно одинаковой величины и огранки.

— Значит, все-таки фамильные драгоценности! — чуть слышно пробормотал невозмутимый Ван Хаутем.

Едва сверкающие камни открылись взору, как что-то сразу, точно по мановению волшебной палочки, изменилось в холодной, трезвой атмосфере служебного полицейского кабинета: буйная игра многоцветных вспышек ошеломляла, парализовала волю, казалось, она несла с собой ароматы торжественно освещенных зал и праздничной толпы в вечерних туалетах. Гипноз богатства давно был знаком Ван Хаутему, еще по прежним делам, когда, обнаружив тайник с добычей какого-нибудь крупного ограбления, он замечал, как присутствующие внезапно подавленно умолкали при виде драгоценностей. Да, у этих блестящих штучек много чего на совести! Много несчастий принесли они, возбуждая алчность в женщинах, падких на украшения, и неодолимо притягивая к себе всяких мошенников…

Пока он с грустью предавался этим размышлениям, дверь отворилась, и вошел его ближайший помощник Старинг. Еще с порога он уловил обаяние роскошной жизни, излучаемое бриллиантами, и слова утреннего приветствия замерли у него на губах. С комической гримасой он вскинул темные брови и на цыпочках подкрался ближе, чтобы в свою очередь попасть во власть искрящегося пламени.

Ван Хаутем не смог бы себе объяснить, отчего ему вдруг стало неприятно, что его помощник, человек трезвого ума, казалось, поддался очарованию бриллиантов. Слегка брюзгливо он заметил:

— Биллем, ты что, никогда не видал, как блестит «лед»?

Старинг добродушно улыбнулся комиссару, с которым давно был на дружеской ноге.

— Да, но лед-то коварный! Я мог бы назвать вам, менеер Ван Хаутем, десятка два надежных, честных парней, которые, однако, согласились бы отсидеть десять лет в одиночке, только бы погреть на нем руки. Ничего не поделаешь, человек слаб, вот и я, пожалуй, побоялся бы оказаться в таком положении, когда достаточно только протянуть руку, чтобы одним махом хапнуть столько, сколько за всю жизнь не заработаешь.

Помощник комиссара придвинул себе стул и иронически взглянул на Ван Хохфелдта: опытный сыщик, он тотчас уловил связь между драгоценностями на столе и практикантом, который за полчаса до этого поспешно пробежал в кабинет начальника.

— Вы что же, наконец применили свои теоретические познания на практике? — спросил он Эверта. — Ограбили оптового торговца бриллиантами? А теперь пришли поделиться добычей с коллегами?

Ван Хохфелдт, смеясь, покачал головой.

— Повтори-ка Старингу все сначала, — сказал Ван Хаутем, осматривая камни в карманную лупу. — Если эти блестящие штучки те самые, о которых я думаю, нам предстоят горячие деньки, — задумчиво добавил он.

Старинг внимательно выслушал повесть молодого юриста. Когда тот замолчал, комиссар убрал лупу и попросил Старинга достать из шкафа перечень крупных ограблений, совершенных прошлой весной в Южной Франции. Помощник вскочил и энергично ударил кулаком правой руки о ладонь левой.

— Ну конечно! Ограбление на Ривьере! Неужели все-таки напали на след?

Он быстро нашел в шкафу розыскные бюллетени французской уголовной полиции и положил их перед комиссаром. Ван Хаутем внимательно следил пальцем по перечню то задерживаясь, то опять отрицательно покачивая головой. Наконец он как будто бы нашел, что искал. Не отрывая глаз от бумаги, он снял телефонную трубку и велел соединить себя с Бернстейном, ювелиром, которого в подобных случаях привлекали в качестве эксперта.

— Подождем, что скажет Бернстейн, — заметил он, попросив эксперта прийти на Эландсграхт, — но я совершенно уверен, что бриллианты взяты из похищенной в Ницце тиары индийской магарани[2]. Если это верно, то в наши руки попала лишь мизерная часть колоссальных ценностей, похищенных в один и тот же день из сейфов нескольких отелей на Ривьере во время прошлого масленичного карнавала. Капля в море, конечно, но вместе с тем первый сигнал, что грабители, до сих пор невероятно ловко скрывавшие свою добычу от французской полиции, зашевелились… Ну, Эверт, давай… Послушаем, что было дальше!

— Терборг буквально окаменел, увидев, что лежало в коробке. — Ван Хохфелдт, убедившись в важности доставленных сведений и в неослабном внимании слушателей, продолжал свое повествование уже не так торопливо, как вначале. — Он не из самых сообразительных, но ведет уголовные дела и поэтому понял, что если открыть собственную контору на средства от продажи сомнительных бриллиантов, то это дельце будет дурно пахнуть. Но прежде всего надо спросить слугу, не он ли получил пакетик, и если да, то когда и от кого. Терборг аккуратно завернул коробку и позвал слугу. Тот объяснил, что в полдень у дверей позвонила солидная пожилая дама. На ней было дорогое меховое манто, и при ходьбе она опиралась на трость с серебряным набалдашником. Когда Бас — так зовут слугу — открыл дверь, она вручила ему пакетик и сказала: «Это небольшой сюрприз для менеера из четвертого номера. Будьте любезны, передайте ему». Слуга не нашел в этом ничего странного. Жильцам пансиона каждый день что-нибудь передавали. Поэтому он ответил, что все будет в порядке, и дама удалилась, опираясь на свою трость. Он подумал, что это мать Терборга — его родители живут в Амерсфорте — выбралась на денек в Амстердам и принесла сыну подарок к Николину дню[3]. Терборг немного успокоился и, заметив, что Бас уже посматривает на него с подозрением и, как видно, начинает сомневаться в том, что пакетик предназначался именно ему, отослал слугу, поблагодарив за разъяснения. Выходит, по какому-то недоразумению он сделался обладателем чужой собственности. Если бы он тотчас же пошел в ближайший полицейский участок и заявил о происшествии, он бы разом избавил себя от мучительных раздумий и забот. Но его жизнь небогата яркими впечатлениями, и он вообразил, что этот случай дает ему великолепный шанс блеснуть своим талантом сыщика. Совершенно очевидно, что бриллианты предназначались уехавшему утром прежнему жильцу четвертого номера, и Терборг решил написать ему письмо с просьбой сообщить, так ли это. Оказалось, Фидлер записал адрес отбывшего постояльца — некоего Фрюкберга: отель в Стокгольме. Терборг бодро принялся за письмо, но чем дальше, тем больше сомневался в правильности своего начинания. Вполне возможно, Фрюкберг — хотя он и производил впечатление порядочного человека — был замешан в укрывательстве краденого. Ведь не каждый день так вот запросто, на ступеньках подъезда и без расписки, слугам передают партии бриллиантов. Терборг, конечно, должен вести себя со шведом так, будто знать не знает, что находится в коробке, тогда Фрюкберг не почует опасности. Короче говоря, весь вчерашний вечер Терборг потратил на составление различных посланий, которые одно за другим отправлялись в мусорную корзинку, потому что он не имел понятия, как взяться за это дело. Только собираясь уже лечь спать, он сообразил в конце концов, в какое двусмысленное положение попал. Он не сказал слуге, что пакетик этот не для него, не сообщил Фидлеру, что получил бриллианты. Войди сейчас посторонний человек и найди в комнате эту злосчастную коробку, у него, несомненно, возникнет впечатление, что сам Терборг по уши увяз в некой сомнительной афере. Он всю ночь глаз не сомкнул и решил на следующий день, с утра, спросить совета у своего старшего компаньона. Но по некотором размышлении отверг и этот план. Без особого труда можно было догадаться, что именно ответит старший пайщик. И прямиком в полицию теперь не пойдешь. Уже самый факт, что он не сделал этого немедленно, наверняка вызовет подозрения. Тут он и вспомнил, что когда-то мы сидели в одной аудитории и что я теперь работаю в уголовной полиции. Этому мы и обязаны тем, что утром, во время завтрака, он ворвался ко мне и стал умолять помочь ему избавиться от сомнительного подарка. Я решил, что лучше всего отнести бриллианты сюда. К этому охотно добавлю: я искренне убежден, что, рассказывая о своем приключении, Терборг говорил правду. Между нами, он слишком бестолков, чтобы совершить преступление…