Грэйс Мэндлин было всего тридцать восемь лет. Ну разве это справедливо, что она уже начинает стареть?! Или, может быть, надо просто-напросто уметь достойно относится к своему возрасту?

Гален Ричардс все-таки приехал встречать ее. Она ведь просила его не беспокоиться. Грэйс уже побывала во многих аэропортах, и поэтому знает, что может разобраться во всем сама, без посторонней помощи. А он все равно встречает ее. Ну ладно, это даже неплохо, ведь иногда так устаешь от своей независимости. Иногда хочется, чтобы к тебе относились как к слабой, беззащитной и нежной женщине, которой необходимо надежное плечо, на которое можно уверенно опереться. С тех пор как Томми бросил ее, у Грэйс было много мужчин. Но всякий раз, когда она полагала, что уже достигнута достаточно тесная близость, и признавалась мужчине в этом своем тайном и неудержимом желании быть опекаемой и поддерживаемой, ее всегда поднимали на смех: «Это ты-то слабая и зависимая?!» За этими словами подразумевалось: «Это ты, ломовая лошадь?»

А Гален над этим никогда не смеялся. Да и с чего бы ему, собственно говоря, смеяться? Ведь он, по всей видимости, даже не понимал, о чем речь! Ведь этот мальчик еще совсем ребенок — ему всего двадцать семь. У него еще вся жизнь впереди. И зачем она только связалась с этим младенцем?

— Привет, — сказал он, когда она наконец пробралась к нему сквозь толпу обнимающихся людей и слегка прильнула к его груди. Его рука неловко обняла Грэйс вместе с висящей через ее плечо дорожной сумкой: По пути к автостоянке он взял у нее сумки и спросил: — Трудно было?

— Достаточно.

В дороге они мало разговаривали, просто обменивались маленькими порциями информации: какая пришла почта, что записал автоответчик. Временами Грэйс ловила его восхищенный взгляд, размышляя: почему она не может просто принять его любовь, его поклонение?

То ли потому, что слишком много раз обжигалась, то ли потому, что никак не может поверить, что ее мечты могут стать явью? Эх, мечты, фантазии. Гален Ричардс словно сошел с обложки одной из ее книг. Он имел как раз такую внешность, какую, по представлению писательницы, и должен иметь герой любовного романа.

Гален молод (опять это навязчивое слово, раздражающее Грэйс), волосы у него своеобразного песочного оттенка — не блондин и не шатен. Но фотомоделью ему никогда не стать, потому что у него что-то не в порядке со ртом — постоянно искажен саркастической гримасой. Именно это выражение сарказма в первую очередь и привлекло внимание Грэйс к Галену. Она вначале подумала, что он смотрит на жизнь так же, как и она. Но Грэйс ошиблась — это выражение оказалось обманчивым, все в этом мире он принимал за чистую монету. Возможно, он и знал, что означает слово «сарказм», но никогда не употреблял его. Гален мог проявлять тупость, но никогда — сарказм.

В его карих глазах всегда сквозила тревога, как будто он ждал какой-то беды. Пока, насколько помнила Грэйс, никакой беды еще не случилось.

Ей нравилось его тело, и не только потому, что оно служило хорошим приложением к ее постели. Просто на него было приятно посмотреть. Гален не был толстым. Большинство мужчин ее возраста, кое-как доковыляв до тридцати восьми лет, начинали раздаваться в талии. И хотя наличие живота ей не казалось отталкивающим, — в этом Грэйс даже находила некоторую прелесть, — ей нравилась упругость тела Галена, нравилось ощущать его ребра. Но ее злило, что над поддержанием своей формы он совсем не работал — она просто держалась сама собой.

На автостоянке Грэйс обнаружила, что Гален приехал на своем разбитом микроавтобусе. Он ведь знал, что ему разрешено пользоваться ее машиной, так нет же, притащился на своей развалюхе, нещадно воняющей красками. И теперь придется сидеть, высунув нос в окно, чтобы голова не болела от противного запаха. Грэйс порой даже думала, что Гален уже не чувствует этого запаха, настолько он притерпелся к нему. Кстати, у Галена Ричардса была еще одна отличительная особенность — он все еще не мог смириться со своей судьбой. А Грэйс со своею смирилась. Он не хотел быть коммерческим художником, простым художником-оформителем. А она уже поняла, что больше, чем на коммерческую литературу, на ширпотреб, она не способна.

Она познакомилась с Галеном в городке Найаке, штат Нью-Йорк, в тот прекрасный солнечный день, когда по Гудзону плавали парусные лодки, а сам городок был наводнен туристами, приехавшими поглазеть на произведения художников. Помнится, тогда Грэйс сразу обратила внимание на рот Галена, а не на его картины. Картины были неинтересными, какая-то абстракция — то ли пузыри внутри кубов, то ли кубы внутри пузырей. Во время первой встречи Гален долго объяснял ей свою концепцию — что-то о формах и свободных формах, о сжатии и расширении. Но для Грэйс все это так и осталось лишь пузырями да кубами. Помнится еще, женщина приблизительно такого же возраста, как и Грэйс, спросила у Галена, нет ли у него такой же картины, но только побольше и выполненной в коричневых и золотистых тонах. Грэйс, увидев выражение глаз Галена, улыбнулась — как же забавно это выглядело! Уже тогда можно бы было понять, что Гален — идиот, или идеалист, если употребить эвфемизм. Ему следовало бы всучить той женщине свою визитную карточку со словами, что заказ принят. Но Гален не догадался сделать даже этого. Он просто сказал вежливо: «Нет, извините, сегодня у меня нет ничего в коричневых и золотистых тонах».

Когда женщина ушла, Грэйс подошла к Галену и сказала:

— Зря ты так ей ответил. Ведь она могла заплатить неплохие деньги за то, что ей надо.

— Она хочет купить картину, которая подошла бы к ее ковру, — ответил Гален. — А вы что хотите?

Грэйс признавала свое невежество в изобразительном искусстве. И в художниках тоже. Да, ведь даже после того случая она продолжала приходить на берег смотреть на картины Галена. Он быстро ее приметил и однажды поинтересовался: не желает ли она подойти сюда через несколько часов, чтобы послушать его лекции по искусству во время совместного ужина? Она засмеялась — так завязывающееся знакомство слишком уж походило на те, которые она выдумывала в своих книжках. Может быть, стоит воспользоваться этим реальным примером для будущих книг? Для большей правдоподобности предполагаемого описания Грэйс решила принять предложение Галена, хотя и была совершенно уверена, что сможет все хорошо описать и без этого опыта. И так ведь известно, как будут развиваться события. Он пригласит ее в какой-нибудь ресторанчик с видом на Гудзон, может быть, из окна даже будет виден Таппан-Бридж. А куда еще податься в Найаке? В этом ресторанчике они закажут бутылку холодного белого вина. Он будет объяснять ей порывы своей горячей души. Потом, возможно, она позволит ему отдохнуть у нее на груди. Позволит, если только он окажется интересным рассказчиком, — ведь Грэйс была большой любительницей смачных историй.

Когда Грэйс вернулась на это место через несколько часов, он уже складывал свои художества в отвратительный микроавтобус.

— У меня есть свой автомобиль, — сказала она.

— Я довезу тебя до него, — ответил он.

Вот тогда-то она и попала впервые в эту мерзость на колесах, насквозь пропитанную «ароматами» красок, от которых у Грэйс разболелась голова.

Вместо ожидаемого ресторана он отвез ее в забегаловку «Бутербродный король», расположенную около автомагистрали вдали от реки. Отведать здесь можно было лишь гамбургеров.

— Мне нравится это кафе, потому что тут рядом есть ларек, где продаются пирожные с кремом, — объяснил ей Гален.

Пирожные? Гамбургеры? О, этот мальчик так молод! Его устраивает второсортная кафешка, а Грэйс предпочла бы стакан холодного и прозрачного белого вина, горячий суп, теплый хлеб, белую скатерть. Разве это можно назвать роскошью? Нет, это просто цивилизованность.

— Я коммерческий художник, — признался Гален сквозь бутерброд во рту, — и работаю в Нью-Йорке пять дней в неделю, а в субботу и воскресенье выезжаю продавать свои картины в какой-нибудь утолок штата.