Я попытался пристроиться к ней сзади, но эта позиция оказалась неудобной. Мне не удалось войти в нее, несмотря на то, что она послушно расставила бедра. Тогда я погрузил палец в ее чудесную маленькую п…ду, а когда я его вытащил, он был весь мокрый от любовного нектара. Я снова попытался ввести напряженный член, однако усилия мои оказались бесплодными.

— Сюзон, — пробормотал я, раздосадованный тем, что увлеченность, с какой она наблюдала за соседями, не позволяла мне получить желаемое удовлетворение, — хватит уже, довольно. Иди ко мне. Мы можем насладиться не хуже них.

Когда она обратила на меня взор, глаза ее радостно блестели. Я нежно обнял ее и уложил на кровать, причем она развела бедра в разные стороны, не дожидаясь моей просьбы. Я уставился на крохотную алую пуговку, выглядывавшую из золотого руна, частично скрывавшего холмик, нежный оттенок которого едва ли воспроизвела бы самая изощренная кисть.

Недвижимая, но переполненная желанием, Сюзон ждала доказательств страсти, которые мне не терпелось преподнести ей. Однако в беспримерной неуклюжести я метил то слишком высоко, то чересчур низко, посему попытки мои оказались тщетными. В конце концов ее изящная ручка взяла на себя роль провожатого, и я почувствовал себя на этот раз в нужном месте. Но мне пришлось испытать неожиданную боль на том пути, что, по моим представлениям, должен был быть усыпанным цветами.

Сюзон попискивала и подрагивала — отсюда я вывел, что она терпит похожие страдания. Но ни она, ни я не сдавались. Сюзон помогала моим усилиям расширить тропку, а я совершал все более упорные толчки. Мне казалось, что я уже на полпути к цели. Щеки у Сюзон порозовели, и она часто и тяжело дышала. Мы терлись потными телами. По чувственному выражению лица Сюзон я понял, что ее восторг подавляет боль. То же, впрочем, происходило и со мною. Я барахтался в предвкушении близившегося блаженства.

О небо! Отчего такие божественные минуты нарушаются вмешательством жестоких непредвиденностей? Мы уже погружались в эротический экстаз, как моя кровать, которой, согласно моим горделивым расчетам, предстояло исполнить роль ложа победы и услад, предательски подвела меня. В результате энергичной скачки сломались перекладины под матрасом, и мы, производя ужасающий грохот, повалились на пол.

Падение могло бы помочь мне преодолеть последнюю преграду, но Сюзон испугалась и начала предпринимать отчаянные попытки освободиться из моей хватки, а я, распаленный желанием и неудачей, лишь крепче стискивал ее, за что нам пришлось заплатить дорогую цену.

Туанетта, встревоженная грохоток, отворила дверь и вошла ко мне в комнату, застав нас in flagrante. Зрелище не для материнских глаз! Она окаменела от изумления и возмущения. Она пожирала нас взглядом, в котором горел не гнев, но похоть. Рот ее открылся было, да так ни одного слова из него и не вылетело.

Сюзон лишилась чувств. Я то с негодованием смотрел на Туанетту, то с жалостью — на бедняжку Сюзон. Осмелев по причине неподвижности и молчания матери, вызванных, несомненно, крайним удивлением, я решил спасти от крушения столько, сколько смогу. Я шлепал и тормошил Сюзон, пока она не начала приходить в сознание, что выражалось в глубоких вздохах, похлопывании ресницами и покручивании ягодицами. Очнувшись, она сразу же оказалась на вершине наслаждения, которое захлестывало ее настоящим потоком. Столь бурный экстаз вызвал и во мне похожие эмоции.

В наивысший миг меня схватила за плечи Туанетта, и я спустил на живот Сюзон.

В комнату вошел отец Поликарп, также любопытствующий о причине шума, и широко раскрыл глаза на то, что увидел: обнаженная Сюзон лежала на спине, прикрыв одной рукой глаза, а другой — вместилище стыда. Но разве можно было таким образом скрыть свои прелести от похотливого служителя церкви? Я тоже не мог отвести взгляд от столь соблазнительной картины, и некто незваный горделиво поднялся торчком, восстановив изначальное мужество.

Ни страх, ни гнев, ни растерянность не могли охладить мой пыл. Опустив глаза, я увидел, как яростно подрагивает мой твердый, точно железо, член. Туанетта взирала на него с неприкрытым вожделением, а потом перевела взгляд на меня, причем по выражению ее лица я понял, что она мне все простила. Едва ли я понимал, что она выводит меня из комнаты. Когда это дошло до меня, нахлынули нехорошие предчувствия, однако я, как был голый, покорно следовал за ней. Мы не обменялись даже парой слов.

Когда мы вошли в ее комнату, она заперла дверь. Внезапный страх вывел меня из оцепенения. Я хотел бежать, искал какого-нибудь укрытия, но не нашел ничего лучше постели, в которую и забился. Догадавшись о причине, вызвавшей мои страхи, Туанетта принялась разубеждать меня.

— Не беспокойся, мальчик мой дорогой, — утешно говорила она. — От меня тебе не будет никакого вреда.

Я не верил ей и по-прежнему держал голову под подушкой. Она начала тянуть меня, и тогда я не устоял, ибо за какой член она меня тянула, как вы думаете? Правильно! Не было никакой возможности сопротивляться, и мне пришлось покинуть укрытие.

Свыкнувшись с белым светом, я широко раскрыл глаза, поскольку увидел ее такой же, как и я, обнаженной. Она была голая, точно новорожденное дитя.

Не выпуская из руки признак моей мужественности, она дала понять, что в скором времени не намерена расставаться с ним. От ее умелых ласк он опять поднялся и стал твердым как никогда. Мысли о Сюзон улетучились, ибо теперь все мои желания были направлены на женщину, что сидела передо мной, и в особенности на некое обрамленное пушком место.

Туанетта, не ослабляя своей хватки, возлегла на постель и силой заставила меня лечь сверху.

— Иди ко мне, мой маленький Адонис, — приговаривала она, целуя меня в щечку, — седлай меня, не бойся. — Когда я не без проворства подчинился, она вздохнула и удовлетворенно произнесла: — Вот хорошо.

Вскоре я без всякого труда дошел до самого донышка. Излияние оказалось столь обильным, что я чуть не упал в обморок, как раньше Сюзон. Ну и женщина! Юноша вроде меня на первое время не мог бы желать о лучшей. То, что я наставил рога папаше, ничуть меня не беспокоило.

Какую пищу для размышлений может дать мое повествование тем, кто не испытал эротических безумств! Ну да пусть эти читатели следуют своим пристрастиям в нравственности. Что до меня — я люблю совокупляться.

Я не менее Туанетты склонялся к тому, чтобы повторить представление, но как раз в эту минуту из моей комнаты донесся ужасный вопль. Туанетта сразу догадалась о том, что происходит, поднялась с постели, быстро оделась и, приказав мне спрятаться под кроватью, выбежала из комнаты, на ходу выкрикивая что-то отцу Поликарпу.

Как только она удалилась, я немедленно приник к смотровому отверстию. В него я увидел монаха, очевидно, пытающегося взять Сюзон силою. Теперь она была одета, но ее нижняя юбка, равно как и облачение монаха, была задрана до пояса. Понятно, что вопли Сюзон объяснялись поразительным размером органа отца Поликарпа. Член его был слишком толст, чтобы как следует войти в такую, как у Сюзон, маленькую миловидную п…ду.

Появление Туанетты положило конец этой схватке. Одним прыжком она достигла насильника и его жертву, вырвала последнюю из рук святого отца и неоднократно шлепнула ее по заднему месту. Затем она вытолкала Сюзон из каморки.

Вы, конечно, подумаете, что Туанетта обрушилась на отца Поликарпа с гневными упреками. Отнюдь. Она лишь смотрела на него, часто и трудно дыша. Не забывайте о том, что монашеская порода дерзка и нагловата. Тем не менее, отец Поликарп чувствовал себя униженно, оттого что его застали в момент неудавшегося совокупления с Сюзон, и поэтому он внутренне трясся в ожидании оскорблений, которые, по его убеждению, Туанетта непременно обрушит на его голову. Он то краснел, то бледнел и отворачивал глаза. Как ни странно, но Туанетта казалась не менее смущенной.

Я на своем наблюдательном посту готовился стать свидетелем жестокой перебранки, но ничего подобного не случилось. Даром что монах оробел, лук его оставался напряженным. В самом деле, разве покидает когда-либо священнослужителя его мужественность?