Тут он вспомнил о красной кнопке и, решив испробовать все сразу, нажал ее. На смену ликованию пришел страх высоты. Валентин Игнатьевич разом вспотел, подкатила тошнота. Он задергался, не в силах видеть приближающуюся землю. Заметив его состояние, японец тотчас переключил кнопки.

— С красной осень осторозно, — сказал он. — Мозет плёхо консица…

— На кой ляд сделали! — в сердцах воскликнул Гладков. — Голубой кнопки, что ли, мало?

— Все время хорсё — тозе плёхо, — гость улыбнулся. — Отрисательные эмосии тозе нузни.

Поблагодарив за покупку, «фирмач» уехал.

С этого дня в жизни Валентина Игнатьевича начался новый этап. После работы он спешил домой, плюхался в кресло перед Каёдзой, надевал на голову кольцо с серебристыми рожками и погружался в события. Он мог стать кем угодно: от знаменитого хоккеиста до обаятельного разведчика, перехитрившего генштаб рейха. Запахи и ощущения уводили его так далеко, что, возвращаясь, он часто испытывал удивление, словно впервые видел свою квартиру. Красную кнопку Гладков никогда не трогал, считая, что это ни к чему.

Елизавета Сергеевна новый телевизор недолюбливала. К некоторым передачам даже ревновала мужа. Когда, например, шел фильм про любовь, она возражала против того, чтобы супруг смотрел в режиме ощущений. По этому поводу они несколько раз ссорились. В конце концов, Валентину Игнатьевичу удалось убедить жену, что Каёдза тем и хороша, что муж, если даже изменяет, то лишь мысленно. После этого они стали вместе смотреть «про любовь» в режиме ощущений, и Гладков постоянно помнил, что за партнершей маячит жена.

Прошел год.

Как-то вечером, в субботу, жена поехала в гости к подруге. Гладков, оставшись в доме один, привычно уткнулся в Каёдзу. Экран заняли скрипачи. Пожилые люди, склонив головы к инструментам, дружно взмахивали смычками. Жалобно плакали скрипки.

«Какие тут могут быть запахи, — с грустью подумал Валентин Игнатьевич. — А тем более ощущения…»

Ансамбль скрипачей сменила передача «В мире животных». Гладков оживился, надел на голову кольцо, поудобней устроился в кресле. Показывали отлов носорогов в Африке. Зрелище было великолепное. Желтые «лендроверы» мчались за грозными животными по саванне. Загорелые люди всаживали в них пули со снотворным, и через некоторое время носороги засыпали. Их связывали и отправляли в крупнейшие зоопарки мира. Возбужденный Валентин Игнатьевич, высунувшись по пояс из кабины «лендровера», целился в одного из носорогов. В охотничьем азарте он машинально нажал красную кнопку и в ту лее секунду получил под лопатку заряд снотворного…

Проснулся он в незнакомом месте. За высокой оградой стояли дети и взрослые. Они ели мороженое и с интересом смотрели на Валентина Игнатьевича. Экскурсовод что-то быстро говорил на чужом языке.

«Где я»? — с тревогой подумал Гладков и вдруг обнаружил, что вместо носа у него торчит мощный рог. Он застонал и потерял сознание…

Очнулся Гладков в больнице. Врач, склонившись над ним, укоризненно сказал:

— Что же вы так, Валентин Игнатьевич… С Каёдзой надо поосторожней!

Через неделю его выписали. Елизавета Сергеевна, взглянув на мужа, заплакала.

Вернувшись домой, Гладков взял в сарае топор, вошел в комнату и, мрачный, долго стоял у Каёдзы. Потом, пожалев рубить вешь, отнес ее в чулан. Привычный «Электрон» вернулся на старое место.

Постепенно Валентин Игнатьевич оправился от потрясения, жизнь вошла в привычное русло.

Однажды под вечер в мастерские притащили измятый «Москвич». Его владелец, заведующий какой-то базой, доверительно шепнул Гладкову:

— Хотите иметь «Суперлюкс»? Получено семь штук на весь город…

Валентин Игнатьевич о «Суперлюксе» слышал впервые в жизни. Отказаться было невозможно…

«Здравствуй, дорогой Толик! Почему ты молчишь? Ни одного письма за три месяца. Я понимаю, тебе тяжело, но нельзя падать духом.

В городе до сих пор обсуждают нашу свадьбу. А ведь как хорошо было! Помнишь, как неслись на „Волгах“ с бубенцами? А потом — Дворец, кольца, шампанское, банкетный зал… Спиртного, конечно, было многовато, но первый вальс мы с тобой еще танцевали. Ты пригласил меня на дамское танго, но Никодимов наступил тебе на руку, а ты обиделся. Никодимову уже гипс сняли, но он еще не разговаривает.

Очень жалко Федора Ивановича, тамаду. Он после нашей свадьбы стал „с приветом“. Весь месяц ходил по улицам с фужером и произносил тосты „за молодоженов“. Когда за ним приехала „скорая“, он с криком „Горько!“ бросился целовать врачей.

Ну, хватит о грустном писать. Лучше я тебя развеселю.

Помнишь магазин „Дары природы“, в который ты въехал на самосвале? Его недавно открыли после ремонта, в городе его теперь называют „Дары Толика“. А вот зоопарк, где ты ловил павлина, до сих пор закрыт. Звери разбежались по всей области. Тигры, которых ты выпустил из клеток, забрались в столовую, съели тефтели, а к утру померли. Крокодил, говорят, дополз до речки, а когда понял, что там не вода, уже было поздно.

На днях разговаривала с адвокатом насчет помилования. Он считает, что шансов практически нет. Вот если бы ты высыпал гостей из самосвала в реку не просто так, а в борьбе со стихией (к примеру, прорвало бы плотину), тогда еще можно было бы надеяться. Но ты, милый, не переживай. Эти годы пролетят быстро.

Угадай, кто к нам вчера приходил? Контрабасист Собакин! Он у нас на свадьбе играл. Ты его высыпал в реку вместе с контрабасом. Остальных гостей выловили, а Собакина не нашли. Ни тела, ни инструмента. Объявили его погибшим, а он, оказывается, на своем контрабасе до моря Лаптевых дошлепал. Целый месяц полированной древесиной питался.

А знаешь, сколько нам всего надарили! Кое-что уцелело. От японского сервиза, который ты на счастье бил, осталось блюдце с чашечкой. Из ковра получилось пончо. Зато холодильник без единой царапины, хотя не можем найти агрегат. Телевизор ты, конечно, ударил зря. Глупенький, тебе не понравилось изображение, а ведь ты смотрел на него с обратной стороны.

Толик, у меня с твоей мамой спор. Она хочет повесить твой портрет в гостиной, а я считаю, что он должен быть в нашей спальне. Напиши, где ты хотел бы висеть.

Толик, помнишь Ирку Пожарскую? Такая пухленькая, она у нас на свадьбе с Игорьком крутила. В пятницу Ирка выходила замуж. Я свидетельницей была. Представляешь, у нее на свадьбе, кроме шампанского, ничего не пили! Скукотища, одни разговоры, даже не побалдеешь. Нет, у нас с тобой веселей было.

Встретила на улице Костю с твоей работы. Товарищи шлют тебе привет. Когда ты вернешься, они нам серебряную свадьбу обещают устроить. Еще лучше, чем была.

Письмо, дорогой, кончаю. Пиши. Целую. Твоя Ксюша».

Пантелееву не повезло. Накануне его защиты специальное постановление заклеймило порочную практику проведения банкетов.

Первопроходцам всегда тяжело. Традиции и рефлексы не сразу подчиняются постановлениям. Желудочный сок продолжает выделяться у членов Ученого совета при слове диссертант. И обманывать томление почтенной публики так же рискованно, как нарушать постановления.

Защита была в разгаре. Пантелеев взволнованно суетился у плакатов. Результаты его расчетов располагались достаточно близко к авторитетным кривым, претендуя на хорошее согласие, и в то же время недерзко удалялись от классиков, говоря об уточнении имеющихся данных.

В партере дремали члены Ученого совета, друзья Пантелеева и институтские зеваки.

Маховик-Михайлов, оппонент, бодрствовал. Он с пристрастием разглядывал соискателя, оценивая его возможности.

«Кажется, парень неглупый, — думал оппонент, — пробивной на вид, расторопный, без банкета оставить не должен. И работа стоящая…»

В этот момент глаза их встретились.

«Пойдет или не пойдет? — соображал Пантелеев. — Ребята говорили, что он банкеты любит. Правда, до постановления все любили…»

«Глаза чего-то бегают, — разочарованно вздохнул Маховик-Михайлов, — струсит, шельма, побоится постановления. С интегралами, между прочим, в приложении напутал…»