Боевая, напряженная служба укрепляла дисциплину в нашей караульной команде, повышала ее боеспособность. В мае она была преобразована из красногвардейской в красноармейскую часть. Команда быстро росла за счет добровольцев. Их тщательно отбирал районный военный комиссариат. Предпочтение отдавалось московским рабочим, главным образом из Рогожского района. Однако и из числа бойцов, присланных военкоматом, производился тщательный отбор. Логофет удалял из своей команды любителей играть в карты, недисциплинированных, малоразвитых...

Большую роль в укреплении воинской дисциплины и повышении политической сознательности бойцов играла партийная ячейка караульной команды. Коммунисты ежедневно читали вслух газеты, регулярно проводили беседы, доклады, собрания, создавали различные кружки. Районный комитет партии выделял для политической работы с красноармейцами лучших пропагандистов и агитаторов, давал много литературы.

Значительно хуже было со снабжением. До тех пор пока наша караульная команда была красногвардейской, питание ее лежало на Рогожском районном совете, и нам приходилось иметь дело с заведующим продовольственным отделом Мельниковым и заведующим хозяйством совета Калимановым. Оба они были старые большевики, рабочие заводов Рогожского района и проявляли большую заботу о том, чтобы посытнее накормить красногвардейцев. Но, когда караульную команду преобразовали в регулярную часть Красной Армии, ее питание и все снабжение перешло к военному комиссариату Москвы.

Городской военкомат больше внимания уделял частям, уходящим на фронт. Нашу же караульную команду он считал тыловой, и потому снабжение ее заметно ухудшилось.

Если нам не удавалось своевременно получить продукты, мы по старой памяти обращались в районный совет, и те же Мельников или Калиманов обычно шли навстречу и выручали нас.

Но как-то раз положение в команде сложилось особенно тяжелое. Шел уже двенадцатый час дня, а красноармейцы не только не обедали, но и не завтракали. [34]

В котел закладывать было нечего. Команда заволновалась.

Ко мне пришел Логофет посоветоваться, что можно сделать. В Совете получить ничего не удалось. Решили израсходовать по коробке мясных консервов из неприкосновенного запаса.

В этот момент вдруг дверь распахнулась, послышался крик, и в комнату влетел раскрасневшийся, с расстегнутым воротом, красноармеец Гражданников.

— Что же это такое? — крикнул Гражданников и осекся...

Он встретился с тяжелым взглядом Логофета. Командир, наклонившись над столом, в упор смотрел на бойца.

Гражданников опускает руки.

Командир медленно выпрямляется, все еще сидя на стуле.

Гражданников поправляет фуражку.

— Вы что же это, а?!

Гражданников вытягивается.

— Воротник!..

Гражданников быстро застегивает ворот.

— Пояс!..

Гражданников подтягивает ремень.

— Вы что же в таком виде входите в кабинет командира?

Гражданников берет руку под козырек.

— Простите, товарищ Логофет, простите, товарищ Моисеев...

Гражданников взволнован, ему очень неловко.

Логофет долго смотрит на него, а потом коротко бросает:

— Ступайте!

Гражданников четко повернулся кругом и, выйдя из комнаты, осторожно затворил за собой дверь.

Часа через два мы зашли в казарму. Там все обстояло хорошо. Красноармейцы более охотно, чем всегда, обучались ружейным приемам, а Гражданников, чувствуя себя виноватым, старался больше других.

Возникали в дни зарождения регулярной армии и другие проблемы, требовавшие разрешения. Одной из таких проблем были взаимоотношения между командирами и партийными организациями. В нашей команде коммунисты жаловались, что Логофет во многих делах не желает [35] считаться с партийной ячейкой. В свою очередь Логофет жаловался, что партийная ячейка вмешивается во все его военные распоряжения и не дает ему спокойно работать и установить твердую дисциплину. Когда отношения особенно обострялись, он приходил в военный комиссариат и подчеркнуто официально подавал мне маленькую четвертушку бумаги. В ней он обыкновенно коротко писал: «Прошу отправить меня на фронт, освободив от исполнения обязанностей начальника караульной команды».

Каждый раз я отвечал ему одно и то же: «Прежде всего, товарищ Логофет, разрешите разорвать ваше заявление и бросить в корзинку, а тогда будем говорить о деле».

Мне не хотелось ставить вопрос официально. Я рассчитывал, что все само собой уладится. Официальным же вмешательством опасался обострить и испортить отношения между командиром и партячейкой. Но в конце концов все мы пришли к убеждению, что этот вопрос надо решить раз и навсегда.

Лучше всего было обсудить положение с руководящим составом ячейки без Логофета, что и было сделано в саду райкома партии.

Ненависть к старой царской армии и ее офицерству порождала в те дни не всегда правильное отношение к воинской дисциплине. Само слово «дисциплина» приходилось подчас произносить с большой опаской. В это время у многих сложилась привычка вместо слова «дисциплина» говорить «порядочек».

Избегали и слова «командир». В документах тех дней, в различных инструкциях, запросах и т. д. вместо «командир» употреблялись слова «инструктор» или «организатор». «Организаторами» обычно называли командиров-коммунистов, «инструкторами» — военных специалистов, которые обучали красноармейцов, не не пользовались по отношению к ним никакой властью.

В нашей караульной команде создалась сложная ситуация. Возглавлял команду бывший офицер, и коммунисты чувствовали себя как бы обязанными вмешиваться в его распоряжения. Но Логофет и сам был коммунист. Из-за этого члены бюро ячейки просто терялись в догадках: «организатор» или «инструктор»?.. [36]

Совещание в райкомовском саду проходило долго и горячо. Выступления были острыми, много спорили. Наконец, как сейчас помню, поднялся секретарь ячейки Александров и задает мне вопрос:

— Ну что же, стало быть, в армии опять будут насиловать нашу волю?

Видимо, он ожидал, что я буду отрицать такое «насилие». Но я принял вызов и прямо ответил ему:

— Да, командиры будут навязывать и осуществлять свою волю. Без этого не будет армии.

Мы стали разбирать, в каких случаях и при каких обстоятельствах интересы революции могут заставить «насиловать волю» красноармейцев, и нашли много таких примеров. После этого совещания все стало на свое место: руководители партячейки решили не вмешиваться в военные распоряжения командира, тем более что подчас они и сами не знали, как лучше действовать.

В тот самый день, когда мы обсуждали в своей команде вопросы взаимоотношений партячейки с командиром, по соседству с нами, в другом полку нашего района, произошел более знаменательный случай.

Из 400 бойцов, отправленных на фронт отдельным эшелоном, сто человек были возвращены обратно в 1-й советский полк как совершенно недисциплинированные. Возвратившись с фронта в Москву, эти разболтанные бойцы стали держаться так, что им «сам черт не брат», возомнили, что могут вести себя так, как захотят.

Однако обстановка была уже иной. По приказанию командира полка Афоничева всю сотню бузотеров немедленно разоружили и стали усиленно обучать строю отдельно от других.

Большинство из них присмирело, но некоторая часть продолжала упорствовать. О том, что произошло дальше, мне рассказал сам Афоничев.

— Пришли сегодня ко мне в кабинет эти вояки, кричат, ругаются и даже угрожать стали. Вывели они меня из себя. «А ну, — говорю, — посадить их всех на гауптвахту!». Гляжу и впрямь потащили их красноармейцы, как миленьких. Прошло два часа. «Ну-ка, думаю, погляжу, держат их под арестом или нет?» Иду по двору. Как будто невзначай прохожу мимо караульного помещения, заглянул в окошко. Вижу — сидят. Наступил вечер. Я опять в караульное помещение. Оказывается, сидят, [37] а в караулке и журнал заведен для записи арестованных. Все чин по чину.

Афоничев помолчал, наблюдая, какое впечатление произвел на меня его рассказ, а в заключение заметил: