Сесилия сказала:

— Ты помнишь нашу поездку на Крит?

Он попытался улыбнуться.

— Как же я могу её забыть?

— Вот глупый! Я имею в виду, помнишь ли ты сам полёт?

Папа кивнул:

— Я даже помню, что мы ели цыплёнка с картофельным салатом по дороге туда и котлеты в соусе из паприки, когда летели обратно…

— Не говори о еде, папа. Я имею в виду, что я смотрела из окна. Смотрела вниз, на землю.

Больше Сесилия ничего не сказала. Но она думала о том, что сидела высоко в небе и смотрела вниз, на земной шар, со всеми его городами и дорогами, горами и пятнами полей. По дороге домой они сначала летели над облаками. Девочке казалось, что она находится ровно посередине между небом и землёй. Они прилетели домой, в Норвегию, поздно ночью. Перед приземлением в Гардемуэне, аэропорту города Осло, они спустились сквозь всю эту «рождественскую вату», и под ними открылась сказочная страна, украшенная электрическими лампочками всех цветов.

Сесилия сказала:

— Когда мы приходим в мир, мы получаем целый мир в подарок.

Папа кивнул. Казалось, ему не нравится, что у дочери столько тем для разговоров.

— Но не только мы приходим в мир. Можно с тем же успехом сказать, что это мир приходит к нам.

— Это ведь почти одно и то же.

— Я думаю, мне принадлежит целый мир, папа.

Он взял и вторую её руку.

— Некоторым образом принадлежит.

— Не только этот дом… и Равнеколлен… и река внизу. Мне принадлежит кусочек плоскогорья Ласити на Крите… и весь остров Санторини. Мне кажется, что я когда-то жила в старинном Кносском дворце. Мне принадлежат луна и солнце, и все звёзды на небе. Потому что я всё это видела.

Папа взял колокольчик с тумбочки и позвонил. Зачем он это сделал? Он ведь не заболел?

Девочка продолжала:

— Никто не может у меня отнять ничего из этого. Это всегда будет моим миром. Это будет моим миром на веки вечные.

В комнату вошла мама. Папа поднялся со стула и ринулся из комнаты. Он так долго просидел у её постели, что ему, конечно, уже захотелось в туалет.

— Сесилия?

Она повернулась к маме и посмотрела на неё с укором.

— Сесилия!

— Ты не могла бы просто сделать мне укол, мама? Нам совершенно необязательно болтать.

Шприц тут же вонзился в неё, и скорее всего Сесилия снова заснула, потому что когда она проснулась в следующий раз, на стуле перед кроватью сидел Ариэль.

Она чувствовала себя намного лучше, чем когда мама с папой были здесь. Может быть, находясь рядом с ангелом, она поправлялась?

— Ты хорошо спала? — спросил он.

Девочка поднялась и села на край кровати, посмотрела в окно и увидела, что на улице светло.

— День, — сказала она. — Иногда у меня в голове всё переворачивается.

Ариэль загадочно кивнул:

— Земной шар крутится и крутится.

Сесилия рассмеялась, она толком не понимала почему, но сейчас ей казалось особенно занятным думать о том, что земной шар крутится и крутится. Она заметила:

— Кто-то сказал, что весь мир — это театральная сцена. Должно быть, крутящаяся сцена.

— Конечно, — заключил Ариэль. — Но ты, наверное, не знаешь, почему?

Она пожала плечами.

— В общем-то это не имеет значения, ведь я не чувствую, что он крутится. Я была бы не против, если бы он крутился, как карусель. Только подумай, что было бы… тогда для колёс обозрения во всём мире наступили бы плохие времена.

Ариэль поднялся со стула, задумчиво пролетел по комнате и уселся за письменный стол. Он посмотрел на Сесилию.

— Земной шар крутится и крутится, чтобы все люди на Земле смогли увидеть Вселенную во всех направлениях. Так вы можете видеть почти все звёзды и всё остальное, что там есть, независимо от того, где именно на Земле вы живёте.

— Об этом я никогда не думала.

Он решительно кивнул и продолжил:

— Живёте ли вы в Йессхейме или на Яве, ни малейшей частицы небесной благодати не должно быть скрыто от вас. К тому же было бы ужасно несправедливо, если бы только половина человечества, живущего на Земле, могла чувствовать тепло солнечных лучей на своём лице — или, например, если бы половина человечества никогда не увидела месяца на небе. Но и Солнце, и Луна принадлежат всем людям на Земле.

— Правда, что Бог создал такую круговерть именно из-за этого?

— Да! Но не только из-за этого…

— Рассказывай!

— Он сделал это для того, чтобы все ангелы небесные могли увидеть весь земной шар, независимо от того, на каком небесном теле они находятся. Ведь намного легче приглядывать за шаром, который крутится и крутится, чем за шаром, который повёрнут к тебе только одним боком.

Сесилии показалось, что ангел Ариэль слишком оживился. Он говорил и говорил. А теперь он ещё начал болтать ногами.

— Думаю, я уже рассказывал, что у нас рентгеновский взгляд, — сказал он. — Но я точно не говорил, что у нас телескопический взгляд.

— Ты хочешь сказать, что вы можете видеть людей на Земле, даже если вы сидите на какой-нибудь идиотской планете в далёком космосе?

— Именно. И там, наверху, происходит не так уж много вещей, о которых можно поговорить. Но когда мы сидим, удобно устроившись на какой-нибудь идиотской планете, и смотрим на земной шар, мы можем следить за небесным театром, независимо от того, разворачивается ли действие на Крите или в Клёфте.

— «Небесный театр»?

Он кивнул:

— Земной шар, Сесилия. Человеческая жизнь на Земле — это как нескончаемая театральная пьеса. Вы приходите и уходите. Длинный, длинный ряд…

Несколько секунд Сесилия сидела на краю кровати совершенно неподвижно. Потом она сказала:

— Это всё очень дурно пахнет!

Она сильно пнула стул.

— Если бы это было правдой, это было бы ужасно несправедливо.

Ариэль выглядел слегка растерянным, но не настолько, чтобы перестать болтать ногами. Он сказал:

— Тогда мы больше не будем говорить об этом.

— Не уверена, что я вообще хочу ещё с тобой разговаривать.

На какое-то мгновение Ариэль перестал болтать ногами.

— Ты злишься, Сесилия.

— И что?

— Поэтому я здесь.

Она уставилась в пол.

— Я просто не могу понять, почему мир нельзя было устроить немного по-другому.

— Мы уже говорили об этом раньше. Я уверен, что с тобой так бывало много раз: ты пытаешься нарисовать что-нибудь красиво, но рисунок получается не совсем таким, как ты его задумала…

— Так происходит почти всегда. И именно это очень интересно — ты никогда не знаешь наверняка, что же у тебя получится.

— Тогда выходит, что ты не всесильна по отношению к тому, что рисуешь.

Сесилия очень долго молчала и потом наконец сказала:

— Если бы я собиралась нарисовать что-нибудь и знала бы, что это потом оживёт, я бы вообще не решилась рисовать. Я бы никогда не осмелилась подарить жизнь чему-нибудь, что не может защитить себя от шустрых цветных карандашей.

Ангел пожал плечами:

— В любом случае, фигуры, нарисованные тобой, смогли бы понять лишь часть целого. Они бы не смотрели в лицо друг другу.

Она тяжело вздохнула:

— Все эти твои тайны начинают действовать мне на нервы.

— Жаль. Всё было задумано иначе.

— Был один такой придурок, который сказал, что самое важное — это быть или не быть. На самом деле я всё больше и больше с ним соглашаюсь. Или с ней — но ты ведь говорил, что разница между полами и всё такое прочее не имеет значения в духовном мире…

— «Быть или не быть?» — повторил Ариэль. — Хорошо сказано, потому что среднего не дано.

— Я хочу сказать, что мы приходим на Землю всего лишь один раз. И мы никогда не вернёмся обратно!

— Я знаю, что ты очень больна, Сесилия…

Она перебила его:

— Но я запрещаю тебе спрашивать, что у меня болит. Об этом никому не позволено говорить, даже ангелам небесным.

— Я просто хотел сказать, что пришёл сюда, чтобы утешить тебя.

Девочка фыркнула:

— Ой, Боже ты мой!

Ариэль вспорхнул с письменного стола и теперь разговаривал с Сесилией, летая по комнате. Она сказала: