— Когда я состарюсь и, в конце концов, умру, думаю, я снова стану ребёнком. И я буду продолжать жить на небесах, совсем как вы. Мы все станем почти как вороны Одина. И это будет благодатью…

— Ты в это веришь? — спросил Ариэль.

— «Ты в это веришь, ты в это веришь»? Что за вопросы?! Это ты должен знать!

Он лежал и покачивался в воздухе перед кроватью, загораживая старое жемчужное ожерелье и греческий календарь с кошечками.

— Нет, — сказал он уверенно. — И мироздание, и космос — это такие огромные загадки, что их не понять ни людям на Земле, ни ангелам на небесах.

— Тогда я могу с тем же успехом поговорить о них с папой или с бабушкой.

Ариэль кивнул:

— Потому что и они плывут куда-то в великой божественной мистерии.

Девочка взглянула на него.

— А ты встречался с Богом? Я имею в виду лично?

— Сейчас я сижу лицом к лицу с Его маленькой частицей. Потому что когда я вижу Его частицы и разговариваю с ними, я вижу Его и разговариваю с Ним.

Сесилия крепко задумалась:

— Если с Богом можно повстречаться только таким образом, то непросто будет треснуть его по башке.

Ариэль засмеялся:

— Тогда получится, что он побьёт сам себя.

В комнате на какое-то время стало совсем тихо, а потом ангел продолжил:

— Когда ты обвиняешь Бога в глупости, возможно, Он винит сам себя. Или ты забыла, что Он сказал, когда был распят на кресте?

Сесилия кивнула. Бабушка часто читала ей Библию в последнее время, но именно это она забыла.

— Ну говори!

— Он сказал: «Боже мой, Боже мой, для чего Ты меня оставил?»

Сесилию осенило. Об этом она никогда не думала. Потому что если Иисус был Богом, то получается, что Бог на кресте разговаривал сам с собой. Может быть, Он говорил сам с собой, когда беседовал с учениками в Гефсиманском саду. Они ведь даже не проснулись, когда Его арестовали.

— «Боже мой, Боже мой, для чего Ты меня оставил?» — повторила она.

Ариэль подлетел к ней поближе. Он посмотрел на девочку своими сапфирово-синими глазами и сказал:

— Просто произнеси это, Сесилия! Просто повторяй это ещё и ещё. Потому что во Вселенной действительно не всё в порядке. Что-то не то случилось со всем огромным рисунком.

Она попробовала собраться с мыслями.

— А ты правда больше ничего не знаешь о том, что там, с другой стороны? — спросила Сесилия.

Он покачал безволосой головой:

— Мы видим всё в зеркале. Сейчас ты мельком заглянула в зазеркалье. Я не могу начистить всё зеркало. Тогда ты, возможно, увидела бы больше, но в этом случае ты перестала бы видеть себя.

Она изумлённо уставилась на собеседника и заметила:

— Это очень глубокая мысль.

Он кивнул:

— И глубже этого в плоть и кровь проникнуть нельзя. Потому что плоть и кровь — это грунтовые воды. Я всё время вижу песок и камни на дне.

— Это правда?

Он кивнул:

— Плоть и кровь — это не что иное, как земля и вода. Но потом Бог вдохнул в вас частицу своего духа. Поэтому внутри вас есть нечто божественное.

Сесилия в отчаянии развела руками:

— Не знаю, что и сказать.

— Ты могла бы себя поздравить…

— Но мой день рождения не сегодня!

Ангел покачал головой:

— Ты можешь поздравить себя с тем, что ты — человек, которому дано совершить удивительное путешествие во Вселенной вокруг раскалённого Солнца. Здесь ты познала маленькую частицу вечности. Ты заглянула в космос, Сесилия! Таким образом ты оторвала взгляд от бумаги, на которой ты нарисована. Так ты увидела своё собственное величие в громадном небесном зеркале.

Ариэль говорил настолько торжественно, что Сесилия по-настоящему испугалась. Она сказала:

— Я думаю, тебе больше ничего не надо говорить. Боюсь, мне больше не выдержать.

— Только одно! Самое последнее! — Он посмотрел на неё глазами, более чистыми и глубокими, чем Эгейское море: — Все звёзды когда-нибудь падают. Но звезда — это всего лишь маленькая искорка костра, горящего в небе…

В следующее мгновение он исчез. А Сесилия, должно быть, снова заснула. Когда она проснулась, перед её кроватью сидели мама, папа и бабушка.

— Вы все здесь?

Все трое кивнули. Мама смочила её губы влажной тряпочкой.

— А где Лассе?

— Он гуляет с дедушкой. Они катаются на коньках.

— Я хочу поговорить с бабушкой.

— Нам с папой уйти?

Сесилия кивнула.

Родители выскользнули из комнаты. Бабушка взяла внучку за руки.

— Помнишь, ты рассказывала мне об Одине? — спросила Сесилия.

— Конечно помню.

— У него на плечах сидело всего два ворона, по одному на каждом плече. Каждое утро они улетали в мир, чтобы посмотреть как там дела. Потом вороны возвращались домой к Одину и рассказывали ему обо всём, что видели…

— Теперь ты рассказываешь мне, — сказала бабушка.

Сесилия замолчала, и бабушка продолжила:

— Но можно сказать, что это сам Один скитался по миру. Несмотря на то что он спокойно сидел на своём троне, он мог летать по миру на крыльях воронов. К тому же у воронов очень хорошее зрение…

Сесилия остановила её:

— Вот что я собиралась сказать…

— Что же?

— Мне хотелось бы иметь двух таких воронов. Или по крайней мере, быть одним из них.

Бабушка крепче сжала её руки.

— Давай не будем говорить сейчас о таких вещах.

— А ещё я начала забывать всё, что ты мне рассказывала, — сказала Сесилия.

— Мне кажется, ты всё прекрасно помнишь.

— Ты говорила, что мы печалимся, когда видим что-нибудь красивое? Или ты говорила, что мы становимся красивыми, когда видим что-нибудь печальное?

На это бабушка ничего не ответила, она просто держала Сесилию за запястья и смотрела ей в глаза.

— Под моей кроватью лежит дневник, — сказала Сесилия. — Можешь его достать?

Бабушка отпустила одну её руку и достала китайский дневник. Она нашла и чёрный фломастер.

— Ты можешь записать кое-что для меня? — спросила Сесилия.

Бабушка отпустила её вторую руку, и Сесилия начала диктовать:

— «Мы видим всё сквозь тусклое зеркало, гадательно. Иногда мы можем заглянуть по другую сторону зеркала и увидеть чуть-чуть из того, что там находится. Если бы мы начистили зеркало, мы смогли бы увидеть намного больше. Но тогда мы перестали бы видеть самих себя…»

Бабушка подняла глаза от дневника.

— Разве это не глубокая мысль? — спросила Сесилия.

Бабушка кивнула, и по щекам у неё побежали слёзы.

— Ты плачешь? — спросила Сесилия.

— Да, я плачу, дитя моё.

— Потому что это было очень красиво или потому что это было очень грустно?

— И то и другое.

— Запиши ещё.

— Продолжай…

— «Если бы я собиралась нарисовать что-нибудь и знала бы, что то, что это оживёт, когда я закончу рисунок, я бы вообще не решилась рисовать. Я бы никогда не осмелилась подарить жизнь чему-нибудь, что не может защитить себя от шустрых цветных карандашей…»

В спальне воцарилась полная тишина. Во всём доме тоже стало совсем тихо.

— Ну как? — спросила Сесилия.

— Хорошо…

— Можешь записать ещё?

Бабушка снова заплакала. Потом кивнула, и Сесилия снова принялась диктовать:

— «И мироздание, и космос — это такие большие загадки, что их не постичь ни людям на Земле, ни ангелам на небесах. Но во Вселенной что-то не так. Что-то не то произошло со всем огромным рисунком». — Она подняла глаза: — Теперь осталось записать совсем немного.

Бабушка снова кивнула, и Сесилия продиктовала:

— «Все звёзды когда-нибудь падают. Но звезда — это всего лишь маленькая искорка костра, горящего в небе».

Однажды днём Сесилия проснулась от доносившегося с улицы крика чёрного дрозда. Рядом с её кроватью сидела мама.

— А почему окно открыто? — спросила Сесилия.

— На улице так хорошо и тепло, погода почти весенняя.

— Снег растаял?

— Пока нет.

— И на реке есть лёд?

Мама кивнула:

— Но он уже совсем не прочный.