Было одиннадцать часов, когда Джастин вернулся в Консет Мьюс. Его бабушка, писавшая письма в гостиной, подняла на него глаза, изумленная тем, как резко он вошел.

— Джастин… — Он увидел, как она покраснела — безобразное красное пятно под слоем тщательно наложенной косметики, — и внезапно ощутил тошноту, поняв, что это правда. Отец действительно ему писал. А она лгала ему все это время.

— Письма? — спросила она. — Из Канады?

— Он написал мне шесть писем. И прислал подарок ко дню рождения.

— Он так сказал?

Но это была лишь вялая попытка защититься. Она шагнула к нему, всплеснув руками.

— Я сделала это, потому что хотела тебе только добра. Я думала, это тебя расстроит — читать его письма, когда он бросил тебя, а сам улетел в Канаду.

— Ты читала эти письма?

— Нет, — сказала она быстро. — Нет, я…

— Ты уничтожила шесть писем, которые прислал мне отец, чтобы я думал, что он меня совершенно забыл?

— Нет, Джастин, нет, ты совершенно не понимаешь…

— Ты сама не получила от него ни одного письма, поэтому ты хотела, чтобы я тоже не получал.

— Нет, — сказала она, — нет, это было не так…

— Ты лгала мне, обманывала и мошенничала год за годом, день за днем.

— Это было для твоей же пользы, Джастин, для твоей же пользы…

Камилла опять села, как будто он лишил ее сил, и внезапно Джастин увидел, что она — старая женщина, с морщинистым лицом в пятнах от слез, ее плечи были горестно опущены, руки дрожали.

— Твой отец никогда ни о ком не заботился, кроме себя самого, — услышал он наконец ее шепот. — Он берет людей и использует их в своих интересах. Твоя любовь пропадает зря, потому что он не обращает на тебя внимания. Я была ему полезна время от времени, давая ему дом, когда он был юным, воспитывая тебя, когда он стал старше. Но я была ему безразлична. Сейчас ты будешь ему полезен, помогая вести дела в Канаде. О, не думай, что я не догадываюсь, зачем он хотел тебя видеть. Но ты никогда не будешь нужен ему сам по себе, его интересует только польза, которую из тебя можно извлечь…

— Ты не права, — сказал Джастин. — Я нужен ему. Ты не понимаешь.

— Не понимаю? Я слишком хорошо понимаю.

— Не думаю, что в свое время ты понимала его лучше, чем меня.

— Джастин…

— Я уезжаю с ним в Канаду.

Последовала минута полной тишины.

— Ты не можешь поступить так, — сказала она наконец. — Пожалуйста, Джастин, будь разумным. Ты говоришь о том, чтобы совершенно изменить ход своей карьеры, уничтожить все перспективы, которые ты имеешь в Лондоне, только из-за десятиминутной встречи этим утром с человеком, которого едва знаешь. Пожалуйста, пожалуйста, будь разумным, не делай этого.

— Я уже решил.

Камилла посмотрела на него, ей показалось, что она вернулась на много лет назад, а сидящий перед ней юноша — Джон, который произносит так же упрямо, тем же самым тоном, которого она так страшилась: «Я уже решил. Я собираюсь на ней жениться».

— Ты глупец, Джастин, — сказала она, ее голос внезапно зазвучал сурово и ясно. — Ты абсолютно не представляешь себе, что ты делаешь. Ты вообще ничего не знаешь о своем отце.

Он повернулся и пошел к двери.

— Я не буду это слушать.

— Конечно, — сказала Камилла. — Ты был слишком мал, чтобы помнить, что произошло в Клуги.

— Заткнись, — закричал он, резко поворачиваясь к ней. — Заткнись! Заткнись!

— Я там не была, но могу себе представить, что там произошло. Он толкал твою мать к смерти, ты это понимаешь, не правда ли? Предварительное расследование показало, что это был несчастный случай, но я всегда знала, что это было самоубийство. Этот брак исчерпал себя, и, когда она это поняла, ей больше ничего не оставалось. Конечно, любой мог предсказать, что этот брак долго не продержится. Она привлекала его только сексуально, и вполне естественно, что через несколько лет совместной жизни ему стало с ней скучно. Все та же старая история — она действительно любила его, он же никогда ее не любил, ему было нужно наслаждение, которое он получал с ней в постели. А когда скука вытеснила это наслаждение, оказалось, что она вовсе ничего для него не значит. Он начал оглядываться вокруг в поисках какой-нибудь другой женщины. Это должна была быть женщина совершенно другого типа, желательно равнодушная к нему и недоступная, — такое условие делало задачу покорения более интересной и захватывающей. И в тот уик-энд, когда умерла твоя мать, именно такая женщина оказалась в Клуги. Конечно, ты никогда не знал, что он и Мэриджон…

Джастин закрыл уши ладонями, защищаясь от ее голоса, спотыкаясь вышел в холл и с грохотом захлопнул за собой дверь. Потом он помчался вверх по лестнице, перескакивая через две ступеньки, вбежал в свою комнату, нашел чемодан и начал собирать вещи.

Был полдень. На шестом этаже «Мэйфер-отеля» Джон сидел в своей комнате, сочиняя объявление в «Таймс», и размышлял, есть ли какой-нибудь смысл в том, чтоб еще раз увидеться с Майклом Риверсом. Перед ним на столе лежала бумажка, на которой он карандашом записал номер телефона Евы. Мучаясь над решением неразрешимой задачи, Джон машинально взял этот клочок бумаги и сложил его пополам. Ему придется встретиться с Евой, чтобы добраться до самой сути дела с анонимным звонком. Если бы только сначала найти Мэриджон, тогда было бы гораздо легче выбрать, за какую именно ниточку ухватиться… Он отбросил клочок бумаги и сосредоточился на объявлении в «Таймсе», когда зазвонил телефон.

Он поднял трубку.

— Слушаю.

— Вас хочет видеть одна леди, мистер Тауерс.

— Она назвала свое имя?

— Нет, сэр.

Должно быть, это Ева, решившая открыть свои карты.

— Хорошо, я спущусь вниз.

Он повесил трубку, пересчитал деньги в бумажнике и вышел из номера. В лифте играла та же музыка. В бельэтаже он прошел в холл и пересек его, направляясь к кожаным креслам невдалеке от стойки администратора.

Мозг ощутил ее присутствие за мгновение до того, как увидели глаза. Он почувствовал облегчение, смешанное с безумной радостью, идя навстречу Мэриджон. А она улыбалась, глядя ему в глаза.

Во время путешествия через Атлантику Сара делила свое внимание между томиком стихов Джона Клэра и новым детективом известного автора криминальных романов. Вдруг она сообразила, что не поняла из прочитанного ни слова и что будет куда разумнее отложить обе книги, но она все еще держала их на коленях и время от времени смотрела на печатные строчки. Наконец внизу появились огни Лондона, простиравшегося так далеко, что едва хватало глаз, и она ощутила где-то под сердцем чувство нервного напряжения. Так было всегда, когда она думала о Джоне.

Она любила Джона и прекрасно знала, что хочет выйти за него замуж, но временами понимала, что он остается для нее загадкой. Это странное ощущение заставляло ее нервничать. Она называла это «отчужденным настроением». Сара понимала Джона, когда он был весел и энергичен, когда нервничал, когда музицировал, когда был печален, разочарован или просто упрям, но Джон в «отчужденном настроении» пугал ее, потому что она не знала ни причины этого состояния, ни как на него реагировать. Нервничая, она замыкалась, а это вызывало у нее ощущение неуверенности, которое было трудно объяснить.

Может быть, думала Сара, в Лондоне будет по-другому — Джон окажется далеко от тревог и неприятностей, связанных с работой, и, возможно, тогда она сможет сказать ему: «Джон, почему иногда ты становишься таким далеким, что я не знаю, как до тебя дотянуться, как общаться с тобой? Почему ты иногда бываешь резок, и я чувствую, что должна молчать из страха — вдруг ты выйдешь из себя и мы поссоримся? Это моя вина? Это потому, что я чего-то в тебе не понимаю или чем-то вызываю твое недовольство? Если это моя вина, скажи, что я делаю не так, чтобы я могла исправиться. Мне бывает очень тяжело, когда ты вдруг отдаляешься от мира, становишься к нему безразличным».