Директор остановился около стола. Если бы не стол, он, наверное, проскочил бы наш класс и стрелой вылетел во двор — так был разгневан.

— Кто?! — грохнул кулаком по столу.

Молчим, вроде немые. Ведь, если узнают, кто это сделал, Кима из школы обязательно выгонят, без всяких разговоров.

— Я вас спрашиваю: кто?!

Снова гробовое молчание. Сидим, подавленные несчастьем, что нежданно-негаданно свалилось на нас.

— Староста класса!

Нина встает, бледная и решительная Нина.

— Назовите хулигана, который ударил Анжелику Михайловну.

— Иван Корнеевич, я ничего не видела.

— Вы что, в это время не были в классе?

— Была.

— И ничего не видели?

— Ничего…

Голос у Нины дрожит, но она твердо стоит на своем. Мы втайне ею любуемся и думаем, какая же она храбрая: такую хоть к стенке ставь, хоть из нагана в нее стреляй — не признается!

— Садитесь, мы с вами еще поговорим! — разгневанно бросает ей директор. И снова обращается ко всему классу: — Кто видел хулигана, который ударил Анжелику Михайловну? Поднимите руку!

Хулигана?! Да какой же Ким хулиган? Вон он сидит ни живой ни мертвый, и нет во всем мире сейчас несчастнее его человека.

В наших сердцах растет протест. Протест и обида. Сейчас мы не только что Кима — вообще никого не назвали б! Вон и девочка, что сидит рядом с Кимом, напряженно следит, чтобы он себя чем-нибудь не выдал.

Не дождавшись протянутой руки, Иван Корнеевич начинает нас вовсю ругать. Нам становится известно, что такого невыносимо плохого класса, как наш, не было и не будет. Что все мы, без исключения, злостные нарушители дисциплины и порядка. Школу давно надо было избавить от нас, и только его доброта мешала это сделать. Но теперь и его терпение лопнуло. Он сейчас даст нам последний шанс доказать, что у нас еще осталась хоть капля порядочности: до конца урока подумать, а на перемене подойти к нему и назвать преступника.

— Это сделает староста!

Директор выходит. Следом за ним Дон Кихот, который ни одного слова не проронил, лишь укоризненно кивал головой.

Мы остаемся наедине со своей совестью. С той самой каплей порядочности, о которой только что говорил директор.

Внезапно Ким подхватывается, выбегает из-за парты.

— Ты куда?!

Добрый десяток рук сразу же хватает его за полы.

— Пустите! Я к директору!

Но его держат еще крепче. Обступают со всех сторон, уговаривают не делать глупостей.

— Я не хочу, чтобы из-за меня весь класс… — изо всех сил упирается Ким.

Голос его срывается, он вот-вот заплачет. Мы же продолжаем его уговаривать, чтобы не смел идти к директору, который всему классу ничего сделать не сможет, а его, Кима, запросто вытурит…

— Ну и пусть, — продолжает упираться Ким. — Пусть выгоняет!..

Тогда Вася Гаврильченко спокойно спрашивает:

— А ты о своей матери подумал?

Ким сразу же сникает, перестает вырываться из наших рук.

— Что с его матерью? — тихо спрашиваю Мишку.

— Сердечница она. Как узнает, что его из школы выгнали, непременно помрет…

Вдруг Васька, отпустив Кима, поворачивается к Калюжному, со злостью выпаливает:

— Все через тебя…

— А я тут при чем?

Костька хотел еще что-то сказать, но мы ему не даем, накидываемся на него со всех сторон.

— Ребята! Хватит вам, ребята! — утихомиривает нас Нина. — Да плюньте на него, нам сейчас вовсе не до него.

Постепенно мы утихаем. Лишь потрясенный нашим неожиданным нападением Калюжный растерянно и жалобно бубнит:

— При чем тут я?

Но мы уже не обращаем на него внимания. Беспокоит нас другое: скоро звонок. Нина должна идти к директору, а мы до сих пор так и не решили, что же ей говорить.

— Весь класс из школы они не выгонят, — произносит Вася Гаврильченко. — А Кима называть нельзя…

На том и решили: Нина пойдет к директору и скажет, что класс так и не знает, кто запустил в Анжелику Михайловну тряпку…

И тут-то мы сразу подумали об учительнице, обиженной нами, — до сих пор мы думали только о Киме.

— Надо перед ней извиниться, — предлагает Мишка, и все с этим соглашаются.

— Только чтобы не весь класс шел, а несколько человек, — добавляет Гаврильченко. — Пойдем, например, я, Мишка, Анатолий и… девчата.

Но к нашему удивлению, девочки отказываются. Все, как одна. Говорят, что ни за что не пойдут, а если нам не терпится снова подлизываться к этой зазнайке, то можем без них отправляться.

Выясняем, что Анжелика Михайловна сразу же после случившегося из школы ушла. Решаем завтрашнего дня не дожидаться, а идти к ней сейчас же домой.

По дороге, конечно, торгуемся, кто начнет. В конце концов соглашаемся на том, что разговор будет вести Вася, а мы — поддакивать.

Вот и домик, в котором квартирует Анжелика Михайловна. Он такой же веселый, такой же приветливый, как наша любимая учительница. Сияет белыми стенами, синей и красной краской, весь утопает в саду.

Потоптавшись у ворот, осторожно открываем калитку. Идем гуськом по прямой дорожке, стелющейся к самому крыльцу.

— Вы это к кому, ребята?

Из сада выходит пожилой мужчина, нами ранее не замеченный. В руке он держит лопату, которая поблескивает в лучах багрового заходящего солнца.

— Анжелика Михайловна дома?

— Дома, дома, — отвечает мужчина и сразу же кричит в открытое окно: — Анжелика Михайловна, тут к вам пришли!

— Кто такие?

— Да какие-то парнишки!

— Сейчас выйду…

Мужчина втыкает в землю лопату, вынимает из кармана кисет, скручивает козью ножку, берет ее в рот, а потом достает фитиль и огниво — вещи такие древние, что мы рты пораскрывали от удивления. Закурив, мужчина хитро прищуривается и спрашивает:

— Из девятого небось?

— Из девятого, — отвечаем удрученно, даже не удивляясь тому, что мужчина сразу же догадался, кто мы такие.

— Ну и молодцы: учительнице чуть глаза не повыбивали!

Мы совсем падаем духом. А в прищуренных глазах мужчины — то ли от табачного дыма, то ли от солнца — время от времени вспыхивают искорки, а полные губы причмокивают миролюбиво и дружески.

— Ведь надо додуматься!.. — покачивает головой. — Вот и ваша учительница! — восклицает неожиданно и вполголоса добавляет ободряюще: — Ну, теперь держись, казаки! А я пошел, не то и мне перепадет…

Увидев нас, Анжелика Михайловна сразу помрачнела. Была будто высветлена солнцем, а теперь как в тень вошла. И чем ближе подходила к нам, тем более темной и холодной становилась эта тень. Нашу учительницу не узнать — такое у нее сейчас недоброе лицо.

— Ну? — неприязненно спрашивает она.

Мы растерянно топчемся на месте, никак не решаясь начать.

— Чего же вы молчите?

Неужели это она? Наша всегда веселая, всегда улыбающаяся, с ее звонким, как песня, голосом?

Первым собирается с духом Вася Гаврильченко.

— Анжелика Михайловна, — выдыхает он, и голос его аж звенит от волнения. — Мы пришли… От всего класса принесли вам извинения. Мы вас просим…

Ему так и не удается сказать, чего же мы просим, — Анжелика Михайловна обрывает его раздраженно и властно:

— Кто бросил тряпку?

— Анжелика Михайловна, мы никак не можем это сказать.

— Вы для этого пришли?

— Мы пришли… принести извинения всего…

— Не нужны мне ваши извинения! — взрывается учительница. Лицо ее покрывается пятнами, заостряется и на глазах дурнеет. — Вы должны назвать мне хулигана!

— Анжелика Михайловна, он вовсе не хотел попасть в вас… — Бедный Вася даже вспотел. — Честное комсомольское, не хотел! Если директор узнает кто, то выгонит его из школы. Мы вас, Анжелика Михайловна, все очень любим…

— Вижу, как любите, — саркастически усмехается учительница. Потом гасит усмешку и говорит ледяным тоном: — Так вот. До тех пор, пока не назовете того, кто меня ударил, я с вами разговаривать не хочу. Все! Прощайте!

Резко повернулась и пошла к крыльцу.

Анжелика Михайловна! — растерянно выкрикивает ей вслед Вася. — Анжелика Михайловна, у него ведь мать сердечница!..