Потом мы шлепали домой, мокрые и несчастные. Я нес шест, хотя толком не знал, на что он мне теперь нужен. Ванько громко убивался по поводу тулупа: что скажет он отцу, когда морозы ударят? Но все это было давно, а сейчас я с нетерпением жду, когда начнется урок физики, потому что много наслышался об Иване Даниловиче, который преподает этот предмет.

Он появился в классе, как только прозвучал звонок. Легкой, пружинистой походкой подошел к столу, повернулся к нам, негромко, но так, что услышали все, поздоровался.

Одет он был необычайно аккуратно: вышитая рубашка со стоячим воротничком, черный пиджак и синие галифе — без единой морщинки, без единой складочки, словно только что вышел из-под пресса.

Но больше всего меня поразили сапоги. Никогда еще я не видел такие до зеркального блеска начищенные сапоги. И на них хоть бы какая-нибудь пылинка! А на улице такая пылюка, что серым маревом стоит.

Налюбовавшись сапогами, перевожу взгляд на лицо учителя. Оно строгое и сосредоточенное. Серые глаза внимательно изучают класс — парту за партой. Вот они остановились на мне.

— Новенький?

Я поднялся, кивнул головой.

— В следующий раз придешь как следует причесавшись. Или постригись, если расческой не можешь пользоваться. Школа — не улица.

Сгорая от стыда, сажусь на место. Теперь я уже жалею, что лохматил волосы, когда мама их так ласково приглаживала.

В это время Иван Данилович распорядился:

— Достаньте учебники.

Все, как один, быстро вытащили из парт и положили перед собой новенькие книжки.

— Откройте на тридцать шестой странице. Третий сверху абзац зачеркните. Там даны неточные определения некоторых физических явлений.

Он указал еще несколько абзацев, и мы с наслаждением их повычеркивали.

Урок он начал так:

— Вспомните, как вы купались этим летом. Забирались, наверное, на вышку или на крутой берег и прыгали в воду. Почему вы прыгаете вниз головой или ногами, а не животом, боком, спиной?

— Чтобы не убиться, — хором отвечает класс.

— Правильно, чтобы не ушибиться. Каждый раз вы стараетесь прыгнуть так, чтобы сопротивление воды было как можно меньше. То есть вы используете один из законов физики.

Ты смотри! До чего же здорово!..

Постепенно физика становится самым любимым предметом.

Иван Данилович терпеть не мог зубрил. Он никогда не спрашивал по учебнику, а, вызвав к доске, задавал какую-нибудь такую головоломную задачу, над которой надо было хорошенько помозговать.

Написав на доске условия, он сразу же садился за стол. Мы же поспешно хватались за ручки, потому что каждый из нас втайне хотел как можно быстрее управиться.

Почти всегда первой была Нина Рыбальченко. У нее не мозги, а какая-то счетная машина: наверное, не существовало такой задачи, чтобы она не могла ее решить. Щелкала их как семечки.

Мне никогда не удавалось вырваться первым, но и в последних не пасся.

В конце первого месяца, подводя итоги наших успехов, Иван Данилович вместе с Ниной Рыбальченко и еще несколькими учениками вспомнил и меня. Правда, он не назвал мою фамилию, но это и так было понятно, когда он сказал:

— Еще один из новеньких совсем не плохо осваивает материал.

И хотя в нашем классе было трое новичков, однако я был непоколебимо уверен, что Иван Данилович имел в виду только меня. Ну а если так, то как следует помозгую и обязательно открою новый закон, о котором никто не знал и не слышал. Да не просто какой-то там закон, а всем законам закон. Чтобы без него не только в воду сигануть, а и шагу ступить было нельзя. Чтобы Иван Данилович, уже совсем старый, седой и сгорбленный, свой первый урок в восьмом классе всегда начинал с моей фамилии:

«Вот за этой партой и сидел наш великий ученый. До сих пор не могу себе простить, что однажды забыл его фамилию и назвал просто „новенький“. А теперь вот вся физика основывается на его гениальном законе!..»

Чтобы в будущем легче было разыскать мою парту, вырезал на ней свои инициалы.

Возможно, что я и в самом деле стал бы физиком, если бы Иван Данилович не ушел из нашей школы.

Новый учитель физики был не столько обременен знаниями, сколько годами. Может быть, у него и были знания, но он их держал в строжайшей тайне и, отвечая на наши неожиданные вопросы, как щитом, прикрывался учебником физики. У нас сразу же возникло подозрение, что он преподавал совсем другой предмет, а за физику взялся лишь потому, что надо было хоть кем-нибудь заменить Ивана Даниловича.

Немного погодя мы проведали, что ему перевалило за шестьдесят и он ждет не дождется пенсии. Что единственная у него страсть — это цветы: дома не сад, а цветник, не комнаты, а оранжереи. Он сам рассказал нам об этом во время урока, и мы потом частенько злоупотребляли его увлечением. Поинтересуемся, бывало, откуда у нас появились розы. Или что-нибудь о тюльпанах спросим. И он тут же, забыв про физику, восторженно повествовал о редкостных цветах и опоминался лишь тогда, когда зазвенит звонок. Мимоходом заглядывая в учебник и уже совершенно другим голосом, безразличным и будничным, говорил нам, чтобы мы к следующему уроку выучили такой-то параграф.

Звали его Юрий Сергеевич, мы же окрестили Юсом, потому что он имел привычку начинать каждую фразу с непременного «ну-с»:

— Ну-с, так что же мы будем сегодня отвечать?

Сидит, слушает, кивает головой. Мели, что только в голову взбредет, только не сбивайся. Остановишься, а он все кивает.

— Все, Юрий Сергеевич.

— Ну-с, ладно… Давайте сюда дневник.

Отметки ставил в зависимости от того, что ты получил по предыдущему предмету. Ежели «удовлетворительно», то, сколько ни проси, сколько ни моли, более высокой отметки ни за что не добьешься.

— Юрий Сергеевич, я ведь вам все ответил!

— А вот это что у вас? — тыкал пальцем в дневник.

— Так ведь это по языку! При чем же здесь физика?

— А при том-с, что надо все как следует учить! — начинал сердиться Юс. — Все-с, молодой человек!

И что удивительно: мы даже не обижались на него. Попытайся какой-нибудь другой учитель с нами так поступать, так ого какой шум мы бы подняли! До самого директора дошли бы. А тут только плечами пожмешь и под веселый хохот товарищей садишься за парту.

Юс пробыл у нас до конца учебного года: додержался-таки до пенсии и, получив ее, весь отдался занятиям со своими возлюбленными цветами.

Такого серьезного парня, как Вася Гаврильченко, никогда в жизни я еще не встречал. Думается, что никто, даже мой заводной сосед Мишка Кононенко, в котором энергия так и бурлит, не сможет вывести его из равновесия. Когда, бывало, Мишка начинает к нему приставать, он никогда не рассердится, лишь пристально посмотрит и скажет:

— Ты мне мешаешь!

И Мишка, неугомонный Мишка, от которого не так-то легко отделаться, тут же отступает и только пробурчит:

— Тоже мне Сократ нашелся! Диоген в бочке.

Почему именно в бочке, никто из нас не знал. Доискиваться до логики в мышлении Мишки было совершенно напрасно: никаких правил он не придерживался, будучи по своей природе стихийным бунтарем и анархистом. Его будущее таилось в глубоком мраке, так же, впрочем, как и мое.

Сказать же так про Васю Гаврильченко было невозможно. Достаточно заглянуть в его книги и тетради, чтобы не оставалось никаких сомнений, кем после средней школы станет Гаврильченко.

На полях, на обложках, на промокашках — всюду красовались самолеты самых различных конструкций. От тяжелых бомбардировщиков до юрких истребителей. Самолеты на земле и в небе, самолеты в «мертвой петле» и падающие в пике, самолеты, которые заходят в хвост один другому и мчатся навстречу в лобовой атаке. Эскадрильи, армады крылатых машин заполоняли учебники и тетради Василия и не раз бомбили, сбивали с высоты хорошие, честно заработанные отметки. Так, например, Мария Федоровна, которая никак не разделяла Васино увлечение, каждый раз, возвращая тетрадку по родному языку, говорила укоризненно: