Кузьма стоял, обнажив голову, прохладный ветер шевелил волосы, качал сосны, длинные тени подбегали к ограде и уходили неслышно назад. Кузьма сел на лавочку и не спуская глаз с алюминиевой дощечки, стал думать. Вспоминал фронт. Война многому научила — дружбе, честности, глубокой любви к родине. Дважды солдаты вытаскивали его из-под огня на шинели, и дважды он сам тащил на себе раненых, истекавших кровью. Был у него замковый, — совсем еще молоденький солдат, — он все хотел отличиться. Но как-то не было случая представить его к награде. И вот его ранило. Осколок попал в грудь, он умирал. Кузьма снял со своей груди орден Ленина и, встав на колени, подал его замковому: «Миша, наградили тебя! — крикнул он. — Вся батарея награждена! От генерала прислали…» Миша взял орден, прижал его к сердцу и так, с орденом в руках, умер.

Потом Кузьма вспомнил своего отца, активного селькора. Его убили кулаки, убили ударом топора в затылок, когда он возвращался из волости. Кузьме было тогда девять лет. Тело отца привезли на санях и положили в бане. Через неделю Кузьма увидел людей, которых называли убийцами, врагами народа. Он думал, что это какие-то страшные люди с черными бородами, с руками в крови, но это оказались соседи — дядя Ваня, дядя Петя, дядя Коля. Дядя Петя даже баловал его: однажды он вырезал свисток из ивы, положил в него горошину, и свисток получился с трелью.

Кузьма сидел, низко склонив голову, потом решительно встал и пошел в райком.

Поднимаясь по каменной холодной лестнице на второй этаж, он встретил Щекотова. Степан Парамонович спускался вниз. Холодно взглянув на Кузьму, он прошел мимо.

В приемной комнате было тихо, в открытое окно виднелось громадное, залитое солнечным светом сверкающее озеро, на нем белыми чайками блестели паруса рыбачьих баркасов, на берегах росли высокие сосны с бронзовыми стволами. За столом технического секретаря никого не было. Кузьма подождал немного и постучал в дверь Емельянова.

Костя вышел в полдень, а теперь солнце уже клонилось к западу. Он нес большой самодельный пакет с протоколом комсомольского собрания. Костя никак не мог понять, зачем этот протокол так срочно понадобился Кузьме Иванычу, но он и не рассуждал по этому поводу. Если Никандр велел лететь пулей, значит, надо лететь. И вот он летит. Конечно, это не полет пули, даже на полет птицы мало похоже… И как назло, ни одной попутной машины.

А Никандр строго наказал поспеть к шести часам, он даже не пригрозил ничем — значит, не может быть разговора о том, что Костя опоздает.

На развилке дорог он повстречал человека в старой замызганной шинели.

— Дядя, который час? — спросил Костя.

— А чорт его знает, — сердито ответил тот и, взглянув на небо, добавил: — часов шесть, наверно, будет.

Костя рванулся вперед. Человек что-то крикнул ему вслед, но Костя был уже далеко.

«Опоздаю, как есть опоздаю!» — с ужасом думал он.

Дорога вышла в поле, у обочины ее качались метелки. Они попеременно становились то серебристыми, то темными. Разноголосо пели жаворонки. Где-то за холмом рычал трактор. Солнце шло книзу. Косте очень хотелось пить. Озеро было всего в каких-нибудь ста метрах, но сто туда, сто обратно… Нет, надо терпеть.

Когда Костя вбежал в городок, у него подгибались ноги. На высокой остроконечной башне он увидел часы, — стрелки показывали восемь.

Уполномоченного обкома партии ждали на завтра, но он приехал в район днем раньше. Это был человек высокого роста, с крупным лицом. Говорил он негромко и немного. Емельянов знал его давно, с ним вместе он и на фронте был.

— Ну, что у тебя нового? — спросил уполномоченный обкома и приготовился слушать, а Емельянов начал подробно и обстоятельно рассказывать обо всем, что происходит в районе. Уполномоченный обкома слушал, чуть склонив голову, а Емельянов рассказывал, ставя на бумаге цифры и отделяя каждую жирной скобкой. Потом он подошел к карте района и стал указывать на отдельные точки, называя колхозы, в которых сев уже закончился.

— На четыреста гектаров подняли земли сверх плана. Неплохо обстоит и с животноводством. Скот прибыл в район истощенным, больным. Нам же удалось почти полностью его сохранить. Теперь стада вышли на пастбища. С каждым днем все больше увеличивается удойность. Многие колхозы за зиму построили новые скотные дворы.

Затем Емельянов рассказывал о промышленности района, о кирпичных заводах, бумажной фабрике, о строительстве одной мощной и двух местного значения электростанций.

— Заводы вот помогают, почти над всеми колхозами взято шефство. Не плохо было бы, если б такое же шефство взяли институты. Докладчиков у нас в районе мало, а людям хочется послушать специалиста. Если б приехали преподаватели, студенты, как бы это подняло политическое и культурное воспитание…

В дверь постучали.

— Да-да! — разрешил Емельянов, предполагая, что стучит Елена Васильевна, технический секретарь.

Вошел Кузьма.

— Можно к вам, товарищ Емельянов?

— Подожди немного, — ответил Емельянов.

Кузьма закрыл дверь.

— Кто это? — спросил уполномоченный обкома.

— Председатель колхоза «Новая жизнь», Петров…

— Это тот колхоз, который взял встречное обязательство?

— Да…

— Как у них дела?

— Дела хороши. На второе место вышли. На первом — колхоз, где председателем Герой Советского Союза Чистяков… — Емельянов постучал пластмассовой, прозрачной вставочкой и внимательно взглянул на представителя обкома. — Хороший парень этот Петров, но горяч. Война многому научила его, привык он крупными масштабами действовать, а на мелочах иной раз подсекается, недавно он решил огородами пренебречь, лишь бы выполнить встречное, вывести свой колхоз в передовые. Сам, без людей, все решил. Плуг не дал одному колхознику, Щекотову. Тот хотел ночью вспахать свой огород, так он не разрешил. Пришлось вмешаться. Ну, ничего, выравнялось это, так теперь у него нелады со Щекотовым, никак не могут сдружиться. Оштрафовал его Петров, а Щекотов председателем колхоза был у себя на родине. Вчера ко мне явился и категорически заявил, что работать в колхозе не будет. Жалуется на Петрова…

— Позови-ка его сюда.

Емельянов нажал кнопку звонка.

Кузьма снял шинель, фуражку, одернул китель.

Емельянов сидел в глубоком кожаном кресле, позади него во всю стену висела карта Ленинградской области с очерченным красным карандашом Карельским перешейком. Спиной к дверям стоял высокий, плотный человек в черном костюме. Когда Кузьма вошел, он медленно повернулся.

— Здравствуй, Петров, — сказал Емельянов, привставая в кресле, — знакомься.

Кузьма взглянул в серые узкие глаза уполномоченного обкома; рука сама собой потянулась вдоль брючного шва, но тут Кузьма вспомнил, что он теперь «на гражданке», и несколько неуклюже протянул руку вперед.

— Кем вы были в армии? — спросил уполномоченный обкома, приглашая Кузьму сесть.

— Капитаном, товарищ. — Он прямо смотрел ему в глаза.

— Это боевой товарищ, у него вся грудь в орденах, — улыбнулся Емельянов, — а сегодня почему-то даже без колодок явился.

— Когда в райком вызывают, ордена ни при чем, — усмехнулся Кузьма.

— Да, старые заслуги не выручат, если сегодня провинился. Вы что же, считаете себя виноватым?

— Нет, — быстро ответил Кузьма, — но ордена, по-моему, ни при чем, когда чувствуешь себя и правым.

Емельянов рассмеялся:

— Не язык, а бритва. Недаром Щекотов хочет бежать от тебя.

— Не от меня он бежит. И пускай уходит!

— Это почему же вы так разбрасываетесь людьми? — тихо спросил уполномоченный обкома. — Я слыхал, Щекотов хороший землероб.

Кузьма перевел взгляд на Емельянова, взглянул в глубину его серьезных, умных глаз:

— А что же мне делать, если человек мешает работать?

— Расскажите подробнее, что у вас там вышло.

И Кузьма рассказал все: и про тот вечер, когда он познакомился со Щекотовым, и про борьбу за встречный («нам дорога честь своего колхоза, и лучше взять меньше, да выполнить, чем ославиться на весь район»), и про «хитрый прозапас», и про «середнячковый колхоз».