Музыку к спектаклю написал Валерий Гаврилин, на мой взгляд, самый талантливый из наших современных композиторов. К великой скорби, он рано ушел от нас. Музыка, то раздольная, то ритмичная, народная по своему звучанию, будоражила чувства, настраивала на нужный лад: у каждого скомороха была своя музыкальная тема. Музыка была сильной стороной спектакля.

Основной упор был сделан, конечно, на главного героя — Степана Разина. Мы постарались максимально приблизиться к шукшинской трактовке этого образа. Разин идет к добру через страдание, в котором испытывается, изламывается его душа. Дорога его к правде трудна, он взвалил на себя тяжкую ношу. Он призывает, молит, угрожает, творит расправу над врагами и с ужасом видит, что те, ради кого он поднял восстание, отходят от борьбы, предают его. К своему страшному концу он приходит один…

За каждый спектакль я терял килограмма два. Были, конечно, физические нагрузки: к примеру, по ходу действия я впрягался в телегу и тащил ее. Но, думаю, нагрузки иного рода, духовного, душевного, были потяжелее.

Константин Михайлович Симонов, посмотрев «Степана Разина», заметил: «Ну, ты уж так надрываешься, что жалко смотреть. Не сорвался бы ты». Его, видимо, поразила моя истовость. Но я не мог иначе играть эту роль, самую для меня желанную, не отдавая ей всего себя.

Алексей Баталов замечательно сказал о традициях русского актерства: «Мы, актеры русской школы, не можем существовать от роли вдалеке: вот это роль, а вот — я. Мы все, что имеем, бросаем в топку этой роли. Сжигаем себя. В этом особенно мощно проявляется именно русская школа актерства. Прекрасные актеры Запада, они как-то умеют отстраняться… Хочется сказать, ведут роль на холостом ходу: да, блестяще, технично, виртуозно, но не отдавая своего сердца. У нас же — свечой горит жизнь актерская».

Зрители приняли спектакль сдержанно. В театре тоже оказалось много не приемлющих «Степана Разина», в их числе был и Е. Р. Симонов: все-таки это не вахтанговская стезя — такая эстетика, сила страстей, неприкрытость страдания. На худсовете возникли споры, что естественно в творческом коллективе. Как естественно и то, что попытка взглянуть своими глазами на сложившиеся о чем-либо представления всегда вызывает непонимание, неприятие, протест. Но нет другого пути в театре, чем путь непрестанного поиска. И нет ничего радостней и мучительней, чем этот поиск.

…Художник и время. Сложнейшая, запутанная многими толкованиями проблема. Почему один художник понят людьми и нужен времени, а другой нет? Я затрудняюсь это объяснить. Скажу лишь, что, допустим, Шукшин и Высоцкий родились точно в то время, когда они были нужны. Их творчество отразило доминанту нашей жизни.

Я счастлив, что Василий Макарович Шукшин мой современник. Через его творчество мне удалось что-то сказать. Услышан я, не услышан — вопрос другой. Для меня существенно было высказаться.

В начале моей работы в театре и кино я играл роли, не выходя за рамки своего амплуа социального героя, иначе говоря, среднестатистического гражданина нашего общества: Каширин в фильме «Дом, в котором я живу», Саня Григорьев в «Двух капитанах», Бахирев в «Битве в пути», Трубников в фильме «Председатель»… Сыграл и Георгия Константиновича Жукова, героя не столько по почетному званию, сколько по сути своих дел и характеру. Но он тоже типизированный представитель определенной эпохи. В этих своих ролях, естественно, я отражал время независимо от своей воли, просто потому, что и сам я из этого ряда, потому что такова моя психика и внешний вид. Это и позволяло зрителям поверить в моих героев как в своих современников.

Но дальше моя актерская жизнь складывалась так, что в ней появились короли, императоры, вожди: Ричард III, Цезарь, Наполеон I, Ленин, Сталин… Почему? Вряд ли есть ответ на этот вопрос: актер роли не выбирает, он подвластен обстоятельствам, репертуару, воле режиссера. Допустим, все сложилось в мою пользу, и я король, император, вождь. Все равно, кого бы из великих мира сего мне ни поручили исполнять, прежде всего я должен увидеть в каждом из них человека. Затем уже идет психологический анализ личности, художнический расчет, интуиция. Об изучении эпохи, в которую действовал мой герой, я уж не говорю. Помимо прочего, для меня в основе работы над характером того или иного властителя лежит моя общественно-политическая позиция.

Ленин в ряду моих сценических вождей стоит особняком. Великое множество актеров играло его. Его образ доведен до обожествления. По существу Ленина сделали большевистским богом.

Однажды у меня был интересный разговор со священником. Я ехал на машине отдыхать в Прибалтику. По дороге остановился на день в Псковско-Печерском монастыре. Знакомил нас с жизнью монастыря святой отец. Рассказывая о священных обрядах, он заметил:

— У нас все так же, как и у вас, большевиков: у нас — литургия, у вас — торжественное собрание. У нас — заутреня, у вас — партучеба…

Святой отец в прошлом был полковник и знал жизнь и по ту и по другую сторону монастырских стен.

Что касается Ленинианы, то как бы нам ни хотелось откреститься от нее — ничего не получится. Это целый пласт в истории нашей культуры. Не только одно громыхание славословия — здесь было и искусство, много талантливого, были открытия.

Важной вехой в Лениниане было явление Ленина народу в лице Бориса Васильевича Щукина, великого актера столетия. Он сыграл Ленина в фильмах «Ленин в Октябре», «Ленин в 1918 году», а в театре — в спектакле «Человек с ружьем».

Парадокс состоял в том, что вахтанговец Щукин был актером мягких комических красок. До этого он блистательно сыграл Тарталью в «Принцессе Турандот» и Синичкина в спектакле «Лев Гурыч Синичкин». Были у него, правда, и роли большевиков. Но что бы он ни играл, все у него было замешано на комическом человеческом материале. Внимательный глаз профессионала заметит это и в художественных приемах, которые использовал Щукин, играя вождя, — в интонациях, жестах, нюансах…

Щукинское решение образа Ленина, найденные актером краски были канонизированы, утверждены идеологами партии на все дальнейшие времена, и все исполнители этой роли как бы уже не Ленина играли, а Щукина в его роли. Своего апогея это подражательство достигло в пору подготовки к 100-летию со дня рождения Владимира Ильича. Мы вообще тогда здорово переборщили, играя Ленина и в его заветы.

Как-то на одном заводе меня попросили загримироваться под вождя пролетариата и обратиться к рабочим с выступлением, с которым он когда-то обращался к народу. Просьба была вполне серьезной, на партийном уровне. Я опешил. Что это? Восстание из гроба? Ленин с томиком Ленина в руках? Как же надо не уважать взрослых людей, не верить в их умственные возможности, чтобы до такого додуматься!

В семидесятые годы у нас много было таких ритуальных действ, игр всерьез. Одна из них — игра в бригады коммунистического труда. Мы, вахтанговские актеры, тоже были распределены по бригадам комтруда завода «Динамо». Я был в бригаде Бориса Козина. Боря — кстати, хитрый мужик, — хоть и играл, как все, в «коммунистический труд», но «помнил свой кисет»: пользуясь моим «членством» в его бригаде, пробил себе и гараж, и холодильник — он меня науськивал, чтобы я ходил и все это клянчил у директора завода, благо я был к нему вхож. И не один Боря был таким. Он не лучше и не хуже других, жил нормально. Глупо было не воспользоваться моментом, ведь тогда все про все приходилось «доставать».

Ну, а наша, так сказать, витринная жизнь в бригаде комтруда заключалась в том, что артисты и рабочие как бы отчитывались друг перед другом в проделанной работе, в своих достижениях: я им про театр рассказываю, они мне — про выточку деталей. То-то всем нам интересно было!

И вот посмотрела бригада у нас в театре «Человека с ружьем», где я играл Ленина.

Никаких открытий в этой роли я сделать, понятно, не мог: не в моих то было силах, как не по силам и времени моему. И тем не менее я старался убрать из характера Ленина ту навязчивую улыбчивость, добротцу, простотцу, какую-то подчеркнуто назойливую человечность, которой как бы в нос зрителя тыкали: вот видишь, какой гуманный, а ведь гений. Я играл Ленина жесткого, угрюмоватого, сосредоточенного. И вот мой бригадир, отечески снисходительно взяв меня за плечо, памятуя о необходимости делиться опытом, сказал: