А там, внизу, принц Эужен атакует, продвигается вперед. Филипп творит чудеса, находясь всегда в самой гуще боя, с хладнокровием, которого не могут не видеть и не ценить окружающие; его пример всех заражает… Он не покинул поле боя даже когда был ранен — сначала довольно легко в бедро, а затем уже тяжелее в руку чуть повыше запястья. Генрих IV в Иври был более удачлив, но и он не проявлял столько героизма и ловкости. Да и сам Генрих IV не сумел бы справиться со всеми ошибками, совершенными из угодничества.

Все отступают, все бегут. Тяжело раненный, Марсан попадает в руки противника. В палатке, куда он был перенесен, он просит передать герцогу Орлеанскому письмо, которое так и не отправил в Версаль, зовет священника и умирает, унося с собой тайну своего бездействия, оказавшегося фатальным.

Сначала его обвиняли только в том, что он пожертвовал всем из желания угодить Ла Фейаду, готовя этому деспотичному зятю министра лавры победителя. Позже возникнет вопрос, не повиновался ли он секретным инструкциям герцогини Бургундской. В настоящее время это подозрение с прекрасной принцессы снято, но загадка остается.

Понимая, что битва проиграна, герцог Орлеанский собирает свою артиллерию, обозы и готовит отступление. Отступить можно было прямо во Францию и в Ломбардию. В первом случае французская армия покидала Италию совсем, оставляя ее императору, поэтому Филипп решился на дерзкий шаг — двинулся в Ломбардию, втайне надеясь соединиться там с частью французской армии, только что одержавшей победу при Кастильоне, и окружить принца Эужена под Турином.

Узнав об этом плане, Ла Фейад и бол ьшая часть его генералов, немало награбившие в Италии и мечтавшие лишь о том, чтобы поскорее доставить свое добро в надежное место, подняли страшный крик. Раздраженно принц приказывает им замолчать и готовиться к отступлению, но предательство снова, во второй раз, путает ему карты. Пока солдаты выступали в сторону Милана, конвои с припасами направились в противоположную сторону. Пришлось дать приказ остановить отступление войск; тут же, одно за другим, стали поступать сообщения о якобы многочисленных засадах врага впереди. Что можно было противопоставить этому всеобщему заговору? Измученный, тяжело страдавший от раны, неудачливый герой сел в карету, сказав, что его могут везти куда угодно.

Отступление через Альпы происходило в ужасном беспорядке. Оно превратилось бы в настоящее бедствие, если бы не усилия принца, из-за которых его собственная жизнь оказалась в опасности.

У ворот Гренобля Филипп узнает, что нежная и неподражаемая графиня Аржантонская вместе со своей подругой остановилась в одной из тихих гостиниц города. Понимая, насколько это на руку его недругам, Филипп имел мужество просить передать графине, что она должна спешно покинуть город. Но она остается — и побеждает. В первый же вечер герцог Орлеанский, превозмогая боль, встает с постели и, выскользнув через заднюю дверь, скоро оказывается в объятиях своей любовницы.

Последовавшая неделя была самой прекрасной за все время их любви. На нежной груди своей возлюбленной он наслаждался отдыхом от полевой жизни, вполне довольный собой, своей судьбой, даже своей болезненной слабостью, и чувствовал опьянение Ромео, долгое время лишенного любовных утех. После шести лет верности он восхищался Марией-Луизой д’Аржантон так же, как в день их первого поцелуя, заново открывая для себя ее великолепное тело.

В Версале уже было известно об этом безрассудстве. Сен-Симон был недоволен, а мадам герцогиня, высоко подняв свою веселую головку, изощрялась в злословии. Ее злобная сестра, возможно, из ревности — разве не тронула она когда-то сердце Филиппа? — со своей стороны старалась изо всех сил. Герцог Орлеанский появился как победитель. Людовик XIV принял его лежа в постели — он был нездоров — и выказал ему самые теплые чувства, на что тут же откликнулись все придворные.

Таким образом, проигранная Туринская битва обернулась для Филиппа победой. Впервые его достоинства перевесили предубеждение, преследовавшее его с детства, впервые он почувствовал себя независимым — чары злой феи были преодолены.

И когда следующей весной он назначается — теперь уже без всякого ментора — верховным главнокомандующим армии, которая направлялась в Испанию на помощь Филиппу V, он больше не сомневается в своей звезде.

Направляясь в Испанию с подобающей пышностью, герцог Орлеанский размышлял о значительности возложенной на него задачи. Ему предстояло укрепить двадцать три короны, которые вот-вот готовы были соскользнуть с головы Филиппа V, примирить Испанию с королем из дома Бурбонов, вдохнуть силу и волю в эту страну, чтобы она следовала одной дорогой с Францией, сбросить в море две австро-английские армии… Но иногда облачко набегало на красивое, хотя и не по возрасту одутловатое лицо принца: он думал о флоте противника, блокировавшем все побережье, и о его основных войсках, занимавших добрую треть полуострова. Нет, на поле боя он никого не боялся. Но будет ли он так же бесстрашен при испанском дворе, который вот уже несколько веков являл собой одно из самых странных зрелищ в Европе и мрачную атмосферу которого не смогло развеять появление на испанском троне французского монарха?

Как был бы полезен Дюбуа в этих обстоятельствах! Но король запретил ему брать с собой наставника: после злосчастной поездки в Лондон настороженное отношение его величества к изысканному аббату только увеличилось.

Филипп V, как и герцог Орлеанский, имел несчастье родиться младшим братом наследного принца. И пока он не взошел на испанский престол, его воспитатели, как когда-то наставники Месье, делали все, чтобы вырастить из него человека, не способного встать на пути старшего брата. Но если наставники Месье поощряли его пороки, то наставники герцога Анжуйского поощряли его достоинства, особенно набожность, доведя ее до крайности, почти до безумия. И когда было получено неожиданное завещание, короля начали мучить угрызения совести. Но было поздно! Карл II завещал Испанию безвольному монаху.

Чтобы вдохнуть жизнь в этого мрачного юношу, его заставили жениться на сестре герцогини Бургундской, обольстительной девушке, изяществом манер не уступавшей савойским принцессам, обладавшей упорством и мужеством, не свойственным ее возрасту. Но пышные формы будят в принце сладострастие, которого он сильно испугался: без сомнения, его искушает дьявол. Дабы удовлетворить свой плотский голод и не попасть в сети зла, он не разлучается со своей женой ни днем, ни ночью, становится ее рабом.

Тринадцатилетней королеве, обладающей такой огромной властью, необходим был ангел-хранитель. На эту роль Людовик XIV и мадам де Ментенон выбрали принцессу Орсини, француженку до такой степени, что она даже изменила свое имя на Юрсин. Она была урожденная Латремуй, дочь участника Фронды, дважды вдова; ее первым мужем был непокорный изгнанник, а вторым — римский синьор. За тридцать лет, проведенные при папском дворе, она прекрасно овладела искусством дипломатии, интриги и обольщения и знала, как заставить поступить по-своему сильных мира сего. Главная камеристка, она не только завладела сердцем Марии-Луизы Савойской, но подчинила себе двор, испанских грандов и министров. Формально управлял король, но им правила королева, а королевой — принцесса д’Юрсин.

Трясясь по дорогам в своей карете, украшенной прекрасной живописью, герцог Орлеанский с иронией вспоминал эту престарелую даму, привыкшую к тому, что ее малейший каприз приводит в смятение государственных советников. Влияние этой «феи» распространялось как на Мадрид, так и на Версаль. Разве не видел он сам, как в свой последний приезд мадам д’Юрсин прогуливала спаниеля по апартаментам короля, а Людовик XIV долго ласкал эту собаку?

Принцессу д’Юрсин связывала с мадам де Ментенон тайная договоренность, заключенная в потайных комнатах дворца Марли. В обход министров и послов мадам д’Юрсин информировала свою приятельницу обо всем, что происходило при испанском дворе; она рассказывала о стратегических планах, о настроениях в провинции, о туалетах королевы, о том, как проводят ночи молодые монархи. Маркиза представляла полный отчет его величеству и тут же давала ему советы и наставления, а Людовик XIV поздравлял себя с тем, что может руководить своим внуком. Он не замечал, что нередко им самим руководит ловкая камеристка.