Герцог Орлеанский пожимал плечами: ему была отвратительна — как всегда — дамская политика и он презирал своего племянника (женившись на Марии-Луизе Савойской, внучке Месье, Филипп V стал племянником герцога Орлеанского), который доверил скипетр дуэнье в тот момент, когда Испании, колебавшейся между двумя претендентами, была необходима жесткая рука воина. Укротить эту строптивую красавицу сможет человек, равный Генриху IV, и только на поле боя.
Французская армия под командованием Бервика уже ждала противника на границе с Валенсией. Герцог Орлеанский хотел бы немедленно присоединиться к ней, но этикет требовал сначала бесчисленных реверансов перед их католическими величествами и их окружением.
Поэтому он отправляется в Мадрид и поселяется во дворце, где придворные оказывают ему бесконечные почести. Он удивлен тем, что Филипп V превратился в настоящего потомка Хуаны Безумной[13] — во всем черном, молчаливый и чудаковатый. Напротив, Мария-Луиза была прекрасна своим полудетским очарованием, повадками амазонки и величественностью. Народ ее обожал. В прошлом году народ приветствовал возвращающихся монархов криками: «Да здравствует савойка!» По сути дела, мадам д’Юрсин поработала совсем неплохо. Не забывая о французском влиянии, она превратила своих подопечных в настоящих испанцев.
Герцог Орлеанский предусмотрительно пускает в ход свое обаяние перед главной камеристкой, которая на время спрятала когти. Юные монархи делали все, чтобы доставить удовольствие своему очаровательному дяде. И хотя из-за крайней бедности они недавно вынуждены были продать драгоценности короны, однако давали в его честь балы и театральные представления. Правда, они отказались от мысли прибавить к списку развлечений аутодафе, что несомненно сделали бы их предшественники.
Зная, что армия Бервика находится в сложном положении, Филипп сам кладет конец этим развлечениям. Однако было поздно. Когда герцог Орлеанский собирался в путь, прибыл гонец: Бервик приносил свои извинения, но, будучи внезапно атакован, он выиграл битву при Альмансе, не дожидаясь прибытия главнокомандующего. Десять тысяч солдат противника остались лежать на поле боя, а пять тысяч попали в плен к французам, которые захватили также пушки, боеприпасы и боевые знамена.
Новость быстро донеслась до Марли, и Мадам бросилась к королю, полагая, что победу одержал Филипп, но ее вывели из этого заблуждения.
Человек менее великодушный, без сомнения, затаил бы злобу против Бервика, лишившего его славы победителя. Но несмотря на все свое огорчение, Филипп даже не думает об этом и, более того, близко сходится с «английским мулом», как он называл Бервика, когда юношеская горячность герцога Орлеанского наталкивалась на медлительность лейтенанта.
В Валенсии нещадно пекло солнце, играя на листве апельсиновых деревьев, одуряюще пах жасмин, и солдаты чувствовали себя усталыми. Герцог Орлеанский быстро занимает всю провинцию, оттесняет противника на север, к Арагону, и следует за ним но пятам. Сдается Сарагоса. Изменчивая фортуна переходит в другой лагерь.
Герцог Орлеанский, окрыленный удачей, хочет атаковать Каталонию, где правил эрцгерцог, которого тут называли Карлом III. Увы! Если бы мадам д’Юрсин не была ловким политиком, ее власть ничего бы не стоила. Начинает сразу ощущаться нехватка всего — денег, одежды, питания, фуража. Филипп забрасывает письмами Версаль и Мадрид, он негодует и умоляет. Наконец он отказывается от мысли обеспечить армию всем необходимым и, вопреки единогласному мнению своего генерального штаба, осаждает Лериду, знаменитую крепость, у стен которой потерпел свое первое поражение великий Конде. Одни порицают эту дерзость, другие над ней насмехаются. Ирония мадам герцогини становится беспощадной. Лерида считалась неприступной — 12 октября 1707 года она была взята.
Всеобщее замешательство, крики радости, восторг парижан, благословения испанцев были наградой победителю, который отправился в Мадрид насладиться славой и популярностью. Королева бросается ему на шею: да здравствует дядя-освободитель!
Испанские дворяне, привыкшие к меланхоличным и неудачливым принцам, распахнули сердца и двери своих домов. Изящные манеры, ум и веселость его высочества, казалось, вдохнули жизнь в их застывшие в дремотной тишине дворцы. В его честь было дано немало пышных обедов, которые располагали к доверительным беседам. Филипп узнал, что многие гранды не ладили с главной камеристкой. Мог ли он пожертвовать ими ради престарелой нахалки, подтолкнув их, таким образом, к эрцгерцогу? И Филипп необдуманно берет их сторону, старается вернуть им расположение двора.
Эта слава, это доверие, о которых он так долго мечтал, нисколько не умерили его пыл. Разве мог настоящий влюбленный быть счастлив вдали от предмета своей страсти? В свите королевы было свободное место придворной дамы. Принц просит мадам д’Юрсин назначить на это место Марию-Луизу д’Аржантон, но когда об этой просьбе стало известно мадам де Ментенон, та возмутилась, и принц получил категорический отказ. Филипп заподозрил, что камеристка не проявила должной настойчивости, и затаил на нее зло.
В декабре герцог Орлеанский возвращается в Версаль, чтобы провести здесь зиму. Как все изменилось за два года! Этот человек, о котором говорили, что он «бахвалится своими преступлениями», всегда готовый разыгрывать комедию, теперь имел доступ в святая святых, обсуждал с Шамильяром план военных действий, ему были открыты государственные тайны. Вместе с тем он оказался в гуще интриг, раздиравших двор.
Две партии боролись между собой за будущее государства, стараясь при этом влиять на события сегодняшнего дня. Одну партию представлял болван дофин, невежественный до такой степени, что похвалялся, будто после тридцати лет не открыл ни одной книги, его любовница мадемуазель де Шуань, некоторые генералы, как, например, герцог Вандомский, интриганы, как мадемуазель де Лильбонн и принцесса Л’Эспинуа. Герцогиня Бурбонская, имевшая абсолютное влияние на дофина, была душой этой партии, которую она направляла уверенной рукой.
Против нее выступала бывшая «партия святых», снова набравшая силу благодаря достоинствам, популярности и влиятельности герцога Бургундского. Снедаемый горечью и честолюбием Фенелон из изгнания руководил верным Телемахом и теми, для кого он был оракулом. Два министра, маркиз де Шеврёз и маркиз де Бовилье, несколько грандов, настроенных враждебно но отношению к политике Людовика XIV, да четыре десятка набожных герцогинь взирали на далекий Камбре как на новый Синай[14].
Именем Спасителя эти чистые души проповедовали пацифизм, близкий к предательству, отвергали завоеванные Лилль, Страсбург, Аррас, Валансьен и требовали, чтобы король признал поражение как волю Божью. Они считали антихристианским сопротивление Филиппа V, и герцог Бургундский искренне советовал своему брату дать миру вздохнуть спокойно и отречься от престола. Мадам де Ментенон, робкая и заплаканная, была почти готова признать целесообразность последнего.
Дофин, не любивший своего старшего сына, перенес всю отцовскую привязанность на короля Испании. Поэтому он отстаивал необходимость войны до победного конца. Его сторонники составляли агрессивную и вероломную группу, раздираемую женским соперничеством и адюльтерами. Группа герцога Бургундского была пуританской, евангелической, коварной. Привычки герцога Орлеанского, его воинственный настрой должны были бы привлечь Филиппа на сторону дофина, но герцогиня Бурбонская, настроенная против своего деверя так яростно, что можно было заподозрить любовную обиду, категорически возражала. В другом лагере Филипп встретил свою любимую племянницу, герцогиню Бургундскую, своего верного друга Сен-Симона и прелата, которым так восхищался в юности.
Ученик Дюбуа был слишком умен и дальновиден, чтобы всерьез предполагать, будто исчезнут границы и привилегии герцогов и пэров станут всеобщим достоянием. Но он с удовольствием слушал речи о бедственном положении народа и — с особым удовольствием — нападки на Филиппа V.