— Знаем, — ответили мы.

У меня даже сердце зашлось. Я все еще не решил — читать мне или нет?

 — Кто знает «Сказку о рыбаке и рыбке»? — спросил Стогов. — Помните жадную старуху и ее мужа, дурака, простофилю? Старухе мало было корыта, мало хорошей избы, мало хором. Захотела старуха царицей быть и захотела золотую рыбку служанкой у себя иметь. Погубила старуху жадность. Опять осталась с разбитым корытом.

И он сам очень хорошо продекламировал конец сказки:

Читать Пушкина вызвалась Настя. Она подняла руку.

 — Ну‑ка–с, ну‑ка–с, девочка, что ты знаешь?

 — «Утопленника», — ответила Настя.

 — О–о!.. — воскликнул Стогов. — Читай!

Настя, чуть запинаясь, начала:

Потом читала она уже без запинки, но и не повышая голоса. В том месте, где говорится, как в «распухнувшее тело раки черные впились», Стогов так крякнул, будто раки впились в него самого.

И когда Настя кончила, Стогов, совсем уж ни к чему, произнес:

 — Вот и в жизни… раки черные впились.

Я глянул в окна. Рассвет. Завтра выгонять стадо. Пора бы мне спать.

 — Кто еще знает Пушкина?

 — Я! — отозвался сын управляющего и посмотрел на своего отца.

 — Пожалуйста, — расплылся Стогов в улыбке. — Пожалуйста, Юрий Федорович! — назвал он его по отчеству. — Что вы будете читать?

 — Начало второй главы «Евгения Онегина».

 — О–о, это великоле–епно–о!.. — растрогался попечитель.

Сын управляющего провел по волосам рукой и, преодолевая робость, начал, высоко подняв голову:

 — Изу–уми–ителыю! — взревел Стогов. — Грандио–озно!

Подбежал к сыну управляющего, обнял его, поцеловал в лоб. Тучный, огромный, вернулся к столу и, обращаясь к батюшке, к управляющему и к народу, воскликнул:

 — «Приют задумчивых Дри–а-ад»! Велик наш Пушкин в каждом слове… «И сени расширял густые огромный, запущенный сад». Это чу–увствовать надо. Кто еще знает Пушкина? Кто еще прочитает его возвышенные творения?

Словно бес меня толкнул. Я поднял руку.

 — Ага! — воскликнул Стогов. — Ну‑ка–с, ну‑ка–с, батенька! Продолжите блестящую картину нашей родины.

Я вышел к столу. Мелькнуло, что всего стихотворения не прочитать: велико. Надо со второй половины, которую очень хорошо знаю. Обернулся к народу. Едва раскрыл рот, как Стогов снова — в который уже раз — воскликнул:

 — «Приют за–адумчивых Дриа–ад»! Читай!

Подняв руку, в тон сыну управляющего, начал я громко, словно бы продолжая:

Мельком глянул на Стогова. Опустив голову, он, видимо, внимательно слушал. Глянул на мужиков. У них горели глаза. С затаенным дыханием они смотрели па меня. А я еще громче, еще сильнее:

 — Довольно, довольно! — остановил меня Стогов. — Иди на свое место.

В школе нависла тишина. Лишь слышалось прерывистое дыхание мужиков. Стогов не только не подошел ко мне, но даже не сказал: «Так и в жизни». Вдруг кто‑то сильно захлопал в ладоши. Потом еще, еще. Все, кто сидел и стоял, принялись хлопать. Мне показалось, что я с ума схожу, что мне надо скорее бежать, бежать домой…

 — Чей? Из какой семьи? — донеслось до моего слуха.

 — Подпасок, — ответил кто‑то.

…Утром пошел выгонять стадо. Тетка Мавра, кума моей матери, издали крикнула мне:

 — Сдал, что ль, Петя, экзамент?

 — Сдал!

 — Ну, слава богу! Паси теперь.

Лучший в году месяц — июнь. Все налилось полным соком, все цветет. Цветет в полях рожь, чечевица, в огородах — картофель, в садах — смородина, отцветают вишни, яблони, в полном цвету степные травы. Степь так нарядна, что нет ей сравнения. Травы протканы то мелкой душицей, то голубыми незабудками, то фиолетовыми колокольчиками. И крупная ромашка, похожая на подсолнух, и рассыпчатая белая кашица, и мохнатые головки тимофеевки, и сине–желтые иван–да–марья, и еще какие‑то цветы, которым и названья нет. А вот лакомые для ребятишек котовики, вот со сладким до приторности молоком косматики. Цвет косматиков бело–нежный, подернутый чуть алым. Вот мелкие кисточки щавеля. Он на крупных, но хрупких стеблях. Изредка попадается колючий татарник с большими кровавыми головками. И ни одна пчела не сядет на него, только неразборчивый шмель плюхнется с налету и опустит в бархатный цветочек свой хоботок.

А сколько поспевает ягод! И не сразу видно ягоду. Иногда попадается полоса их на припеке. Бусинки заманчиво выглядывают, они уже налились, а то и совсем созрели.

Мы выгоняем рано. Для коров большой соблазн забраться в степь, которую скоро будут косить. Того и гляди, забегут туда, а тогда, если захватит объездчик, не оберешься греха. Коровы, торопясь, хватают траву, покачивая тяжелыми головами. Шершавые языки их цепко забирают по целым пригоршням.

Теперь я знаю не только каждую корову и не только ее характер, но знаю, как каждая ест. Сначала думал — все едят одинаково, только бы наесться — ан пет. Иные очень разбираются в травах. Они не хватают какую попало, а выбирают или тимофеевку, или пырей; другие ищут мятлик, клевер; третьи очень любят придорожник; некоторые и любимую траву не будут есть, если на нее наступила или щипнула впереди идущая корова. Брезгливые коровы в большинстве принадлежат богатым семьям. Они такие же капризные и дома. Месива из ржаной или овсяной соломы они не будут есть, если нет в нем травы. А то дай им мелкой просяной соломы или колосу, да посоли месиво, да теплой водой обдай и посыпай не грубыми отрубями, а мукой. Слизнет она муку и опять стоит, не ест. Зато от этих коров и молоко густое, и масла наберешь. Есть коровы, которые не едят травы, пока на ней роса. Подняв голову, они идут и идут. А взойдет солнце, сгонит росу, они начинают есть почти все, что попадается, за исключением самых горьких и жестких трав. Есть неразборчивые коровы: эти лопают все подряд, лишь бы набить живот. Попадается такой корове полынок, — хватает, попадается душица или горькая желтая чина, — все корова отправляет в желудок. И на водопое они неразборчивы, пьют много. От таких коров молока много, но оно синее, часто горькое, пахнет или душицей, или полынью. Сливок с горшка — ложки полторы, не больше.