На втором месяце войны полк, в котором служил Холодов, был поставлен на охрану неба Москвы. Дежурства, полеты, потери… Холодов сражался и наблюдал, думал. Ненависть, злость — этого еще мало для победы над врагом. Только мастерство могло принести победу. И Холодов учился.

4 марта 1942 года ему присвоили звание Героя Советского Союза. Обил Иван Михайлович 26 немецких самолетов. Стрелял из любого положения, чаще всего — в упор, таранил, пока была возможность бить — бил врага нещадно.

Иван Михайлович стал нашим другом. Мы радовались такому наставнику, стремились чаще бывать с ним. Он умел чувствовать людей, угадывать в них талант. Например, много внимания он уделял летчику Любченко, помогал ему в трудные минуты. Слава Любченко прежде был механиком, но увлекся авиацией и поступил в летное училище. Летал он хорошо, имел, как говорят, свой почерк. Иван Михайлович пророчил ему большую дорогу в авиации и не ошибся. В 1967 году Вячеславу Сергеевичу Любченко, полковнику, летчику I класса присвоено звание «Заслуженный военный летчик СССР».

Год службы пролетел незаметно. Иван Михайлович был назначен с повышением. Вот так: жизнь еще состоит и из расставаний. К каждому имел дело Иван Михайлович, каждому сказал доброе слово. По старой традиции полк построили на ВПП[2]. Вышел Иван Михайлович вперед, снял папаху (он стал полковником), а оказать ничего не может — горло стиснуло. Обвел взглядом строй, самолеты, посмотрел на дымку, стелющуюся у реки. Так он смотрел, когда начинали полеты, словно и сегодня еще хотел летать. Долго стояли друг против друга Иван Михайлович и мы — летчики, техники, механики.

В авиации не плачут. Слезы там редки, потому они особенно уважаются. Слезы — не слабость. В данном случае — преданность. Полковник плакал, не стесняясь слез.

Командиром полка был назначен полковник Воронович. Высокий, подвижный, с лицом немолодым, в глубоких морщинах, он тоже стал другом и наставником молодых офицеров.

Из всех молодых летчиков Воронович сразу выделил Быковского. Произошло это вот как. Ни один вид спорта не был так популярен в полку, как футбол. Играли в футбол все. Однажды решили офицеры на свои деньги приобрести форму. Но — командир есть командир. Он должен отличаться от рядовых футболистов. Бутсы всем купили черные, а комполка, Василию Игнатьевичу, — желтые. Это дало своеобразный психологический эффект: он их не надевал. На стадион полковник приходил, неся бутсы в руке. Бережно ставил их на скамейку, а сам отдавался организаторской деятельности.

 — Ребятки, — переходя от одного игрока к другому, говорил командир, — поддайте им хорошенько. Пусть знают, какие соколики в нашем полку! Плохо играть будете — сам выйду на поле. Стыдно будет. Где вратарь? Иди сюда, Валерий. Хорошо защищай ворота, ни одного гола не пропускай.

Вратарь, молодой летчик, молча и сосредоточенно слушал командира. Карие, с легким прищуром глаза внимательно следили за игроками, которые разминались У противоположных ворот.

Неказист собою вратарь. Ключицы углами выпирают под голубой майкой. Острый подбородок, еще не знакомый с бритвой, плоская грудь. Выслушав полковника, он согласно кивал головой и не спеша, вразвалку направлялся к своим воротам. Подойдет, с силой ударит по стойке, будто определяя ее прочность, затем подпрыгнет к поперечной перекладине и повисит на руках. Соскочив на землю, поприседает за воротами, разомнется на жухлой траве.

Но вот начиналась игра — и неузнаваемо менялся этот человек. Плавно, быстро Валерий скользил от стойки к стойке, готовый в любую минуту взять мяч. Взгляд, устремленный из‑под черного козырька кепки, неотступно следил за противником. Когда били по его воротам, он взметался за мячом, цепко хватал его и тотчас направлял в атаку. Но стоило игре переместиться на половину противника, как вратарь снова становился вялым, словно его обидела плохая игра, невнимание соперников к его воротам.

В команде Валерий был незаменимым вратарем. Так считал и Василий Игнатьевич. Однако стоило Валерию допустить ошибку, как Василий Игнатьевич вскакивал со своего места на центральной трибуне, размахивал руками и бежал к воротам, грозя отстранить вратаря от игры.

Случалось, конечно, и Валерию вынимать мяч из сетки своих ворот. Вратарь со свойственным ему спокойствием, даже с плутоватой ухмылкой, вытаскивал мяч и ногой посылал его на середину поля. Тогда Василий Игнатьевич обреченно опускался на землю, не в силах сказать ни слова. Лицо его становилось ожесточенным, кустистые брови ползли вверх.

Потом вдруг командир хватал новые, пахнущие кожей бутсы, расшнуровывал их и начинал вталкивать ногу, неразборчиво что‑то бормоча. Одевание продолжалось долго. Игра подходила к концу. Команда «Сокол», ликвидировав прорыв, успешно финишировала. Василий Игнатьевич снимал бутсы, так и не ступив в них на поле.

В середине лета, накануне финального матча, игры были приостановлены: наступила горячая пора полетов. Эскадрильи летали посменно, каждый день. Отрабатывались групповые и одиночные перехваты, аэродромные маневры. Кажется, все забыли о футболе и кубковые страсти отошли куда‑то на второй план.

Однажды ночью по сигналу боевой тревоги неожиданно начались учения. Приказано: отразить налет самолетов и крылатых ракет «противника», следующих на разных высотах. Летчики, радуясь успешному ходу учений, работали в воздухе, как акробаты, — виртуозно и лихо. Но как‑то на аэродроме случилось непредвиденное. Звено асов под командованием капитана Рыбалко не могло вылететь на перехват «противника»: один его экипаж не успел возвратиться с другого аэродрома. Рыбалко упросил командира разрешить вылет в составе звена летчику Быковскому. Через несколько минут истребитель, промчавшись по полосе, ушел в полет.

Василий Игнатьевич прибыл на СКП. Эфир был полон звуков. Отовсюду шли доклады, запрашивались разрешения. Командир тревожно поглядывал на небо: с северо–запада на аэродром надвигалась темно–сизая громада туч. Вот уже появились и всплески молний. Предгрозовое затишье сменилось ураганным ветром. Вихри столбом поднимали в небо пыль, щепки, ветошь.

 — Сиваш, Сиваш! Я — Беркут, — запрашивала земля. — Приказываю всем срочно посадить самолеты.

Полковник взял микрофон и, сдерживая волнение, тихим охрипшим голосом проговорил:

 — Сиваш, пять — двадцать семь! Я — Беркут, ноль — десять. Вам посадку производить на своем аэродроме.

Динамик на столе ответил:

 — Беркут, ноль — десять. Я — Сиваш, пять — двадцать семь. Вас понял.

 — Сиваш, Сиваш… Валерий, как самочувствие?

Динамик молчал. Командир плотно сжал губы. Уголки рта опустились, образовав лучики морщин. Густые выцветшие брови соединились в одну сплошную линию. Глаза отразили тревогу. Полковнику показалось, что прошло по крайней мере минут двадцать после того, как он запросил Быковского. Чего он только не передумал за это время! Он вообразил, как растерялся в воздухе молодой летчик, какие тяжелые последствия возможны. Ведь у Быковского всего лишь III класс.

 — Беркут! — вдруг затрещал динамик. Полковник от неожиданности вздрогнул. — Я — Сиваш, пять — двадцать семь. Самочувствие отличное. Возвращаюсь на аэродром.

Рука командира стала влажной.

 — Валера! — проговорил он, нарушая принятую форму радиообмена. — Ты должен посадить самолет хорошо. Посадку произведешь первым.

 — Вас понял!

Василий Игнатьевич включил аэродромный селектор:

 — Всем на аэродроме: убрать от полосы на двести метров людей и технику. Включить аэродромные огни. Санитарную машину — к месту встречи самолетов. Пожарной — первая готовность.

Низкие тяжелые тучи стлались над самым полем.

 — Валера, голубчик! — тихо, чтобы никто рядом не слышал, начал полковник. А затем уже в полный голос подсказывал в микрофон: — Не теряйся! Спокойно. Иди на дальний привод. Осмотрись. Щитки выпусти. Молодец! Дарю тебе свои бутсы! Теперь ты в них играть будешь. Все команды обыграете! Бутсы мои — особенные: желтые. Слышу твой самолет. Включи бортовые огни. Вижу, вижу тебя. Немножко ручку на себя. Молодец! Герой!