Однако из полицейского автомобиля вышли одетые в форму военные роботы — универсальные автоматы повышенной сложности.

— Вы арестованы, просим следовать за нами, — произнес традиционную фразу один из них.

Моррисон оцепенел.

— Вы арестованы, просим следовать за нами, — повторил автомат.

— Подождите, я же хочу все объяснить… С кем я могу поговорить? Кто меня выслушает? — вопрошал Моррисон.

— Все объяснения дадите в суде, — последовал бесстрастный ответ.

Моррисон перестал упрямиться и сел в машину. «В суде, так в суде, — подумал он. — Лишь бы скорее…»

Теперь, когда он был уверен в том, что его мытарства кончатся и через пару часов он будет дома, ему хотелось поскорее увидеть судью уже не для того, чтобы рассказать о своих приключениях, а просто убедиться, что на свете есть и другие живые люди, кроме него, и удовлетворить свою, почти уже ставшую физической потребность переброситься хоть несколькими словами с Человеком!

Однако в зале суда людей не было. На огромном столе стояла узкая серая колонна с динамиком у основания. Вспыхнула ровным светом сигнальная лампочка.

— Вы обвиняетесь в нарушении порядка, незаконном ношении оружия, покушении на жизнь окружающих. Признаете ли вы себя виновным?

— Нет! — Моррисон поперхнулся словами, но продолжал говорить, быстро, сбивчиво, опасаясь, что его перебьют и не дадут рассказать всю историю. Но его никто не перебивал. Когда он закончил, вновь заговорила машина:

— На ваших руках нагар — бесспорное свидетельство того, что вы стреляли. Вы ведь не станете этого отрицать?

— Конечно, нет, но…

— Далее. Рядом с вами найден разрядник, на котором имеются отпечатки ваших пальцев. Здесь же и вскрытый футляр разрядника, тоже с отпечатками. Это вы признаете?

— Признаю, но разрядник входит в комплект аварийного запаса.

— Вскрытие футляра без крайней необходимости приравнивается к незаконному ношению оружия. У вас ведь не было необходимости использовать оружие?

— Нет, но…

— Далее. В полицейский участок поступило восемьсот сорок семь сообщений от жителей города, заявивших, что вы учинили буйство с использованием оружия, а это представляло опасность для их жизни. Вы признаете это?

— Признаю, но…

— Значит, фактически вы признаете себя виновным!

— Да нет же!

Моррисон вновь принялся описывать свои приключения, но вдруг, почувствовав апатию ко всему, замолчал и махнул рукой.

— Отведите меня к человеку, к любому человеку!

— В этом нет необходимости, правосудие в нашем городе осуществляется электронным судом. Выслушайте приговор: не признавая себя виновным, подсудимый не опроверг ни одного пункта обвинения. Его собственные показания, а также имеющиеся улики полностью изобличают его в совершении тяжких преступлений, за которые он заслуживает смертной казни. Приговор окончательный, обжалованию не подлежит и будет приведен в исполнение немедленно.

Лампочка на вершине колонны погасла.

Роботы-полицейские взяли его под руки и повели. Moppисон шел не сопротивляясь, оглушенный чудовищностью услышанного. Ему казалось, что все это происходит не с ним, а с кем-то другим, но подсознательно он понимал, что такое впечатление создает психологический защитный механизм, предохраняющий его от помешательства, а на самом деле именно он, Моррисон находится здесь, в чужом городе, среди взбесившихся механизмов, приговоривших его к смерти.

И хотя Моррисон понимал, что в этом городе живут люди, много людей, а на всей планете их еще больше — несколько миллиардов, что это человеческий мир, живущий по человеческим законам и что осужден он тоже по закону, придуманному и проводящемуся в жизнь людьми, хотя он понимал все это, но в голове бились совершенно дикие мысли…

«Значит, я остался один, один на всей Земле… Поэтому они задумали меня уничтожить, я им мешаю, я ведь живой, вот они и решили сделать меня мертвым. Проклятые машины… Это их заговор… Меня тоже сделают машиной… Чего не может делать машина?» Он почувствовал, что может сойти с ума от того, что все происходящее — не кошмарный сон, а не менее кошмарная и оттого более страшная действительность.

Но где-то в глубине сознания жила надежда, что это только горячечный бред, болезнь, от которой он избавится, как только увидит другого человека.

— Человека! Хочу видеть человека! — закричал он и попытался вырваться, но роботы держали его крепко, хотя и предупредительно-мягко, чтобы не причинить боли, и это обстоятельство затронуло какой-то нейронный узел в его мозге.

— Хочу увидеть человека! Я же схожу с ума, мне кажется что я остался один!

Вдруг в мозгу сработало реле памяти, и от внезапного прозрения Моррисон затих. Он вспомнил.

МАШИНА НЕ МОЖЕТ УБИВАТЬ.

Коридор, по которому его вели, заканчивался, и Моррисон направляясь к двери, уже знал, кого он увидит за ней.

_{Helmut Richter. «Das Auge der Schlange». — «Neue Deut??? Literatur», 1987, № 8.}

Совсем не обязательно было именно тогда идти к колодцу. И все же в тот роковой день Георг Камраль решительно накинул синий ватник, взял с вешалки рукавицы и направился к воротам.

Утром он хорошо поработал топором. Запах сосен, смешанный с резким запахом его подмышек, одурманивал Камраля, и он, словно приняв возбуждающее средство, работал самозабвенно. Когда с поленницей было покончено, он встал под душ, а потом поднялся в кабинет и углубился в математические и физические формулы, но просветления в мыслях, которого Камраль ждал уже целую неделю, так и не наступило. Чем можно объяснить тот факт, что акустические уровни энергии двухмерного электронного глаза определяются с такой высокой точностью? При этом, как правило, акустическое сопротивление оставалось неизменным, а продольное было незначительным — это о чем-то говорило. Но о чем? Камраль, упорство которого было общеизвестно, вновь и вновь возвращался к этому решающему вопросу, голова его была занята цифрами и взаимосвязанными фактами, формулами и догадками, но никакого «леса» за этими «деревьями» он так и не разглядел. Ему казалось, что перед ним картинка-загадка и что никакая система тут уже не поможет: остается только смотреть и смотреть, не теряя надежды, что скрытая фигура сама собой возникнет из путаницы деталей.

Бесцельное сидение за столом так изнуряло его, что не грех было прибегнуть к средству, рекомендованному великим Оствальдом, — «творческому безделью»; но для атлетически сложенных людей типа Камраля больше подходит другое: позволив неразрешенной проблеме погрузиться в подсознание, активно заняться какой-нибудь физической работой. Ей профессор отдавался не менее истово, чем теоретическим изысканиям, и тогда как порывы его разума оставались невидимыми для окружающих, творения рук внушали прямо-таки благоговейный ужас. Когда строилась эта вилла, профессор добровольно выполнял обязанности подсобного рабочего и своим примером побуждал каменщиков и плотников превзойти самих себя. Потом уже в одиночку, он поставил изгородь, выстроил террасу, вымостил дорожку до ворот, сделал вокруг каждой клумбы бетонный бордюр, соорудил сарай и приличных размеров беседку, а рядом — плавательный бассейн… «Надо же, во что он превратил обыкновенную полянку!» — воскликнула спустя год жена Камраля; потом она часто повторяла эту шутку, когда им приходила охота посмеяться. Однако в последнее время в ее смехе все чаще слышались язвительные нотки. У Камраля с женой то и дело случались безобразные сцены (после которых обоим бывало стыдно), и Мод называла виллу «профессорским отхожим местом»; она относилась к его трудам на участке с легким презрением и даже, казалось, подозревала его в чем-то — словно он предавался там противоестественной страсти.

В свое время Мод мечтала о загородном доме, где им будет так уютно вдвоем и где можно весело проводить время с друзьями. Она вовсе не думала о комфорте; наоборот, ей казалось что там все будет устроено просто, по-крестьянски, что в комнате должна гореть керосиновая лампа, а во дворе — стоять маленький домик с вырезанным в двери сердечком. И теперь Мод не упускала случая с горечью напомнить мужу, что именно она присмотрела этот участок и уговорила старика Корге продать его. Тогда это был просто кусок земли на косогоре: повыше были устроены грядки, а внизу расстилался луг, на котором стоял колодец… И в этот злосчастный день Камраль открыл колодец, вовсе не думая о своей змее.