А зимою трасса белая,
А в июле трасса пыльная,
На подъемы очень смелая,
Аварийностью обильная.
Снегопадами известная
И жарою знаменитая,
Для разъездов очень тесная,
Над обрывами пробитая.
Вдоль по этой трассе-трассушке,
Замерзая у обочины,
Всё стоят большие камушки,
Ледниками порасточены.
Ох ты, трасса моя, трассина,
Путь-дороженька Памирова —
То ледник имени Красина,
То хребет имени Кирова.
Ох ты, трасса бесконечная,
Боль-тоска моя студеная,
То любовь моя беспечная,
То жена неразведенная.
Надоела ты мне до смерти —
Всё задачи раззадачивай,
Серпантиновые росписи
Всё вглухую заворачивай.
Да кончай же ты, корявая,
Прыгать ломаною веткою!
Мне не жаль себя, кудрявого,
Жаль машину мне советскую.
1965
С моим Серегой мы шагаем по Петровке,
По самой бровке, по самой бровке.
Жуем мороженое мы без остановки —
В тайге мороженого нам не подают.
То взлет, то посадка,
То снег, то дожди,
Сырая палатка,
И почты не жди.
Идет молчаливо
В распадок рассвет.
Уходишь — счастливо!
Приходишь — привет!
Идет на взлет по полосе мой друг Серега,
Мой друг Серега, Серега Санин.
Сереге Санину легко под небесами,
Другого парня в пекло не пошлют.
Два дня искали мы в тайге капот и крылья,
Два дня искали мы Серегу.
А он чуть-чуть не долетел, совсем немного
Не дотянул он до посадочных огней.
То взлет, то посадка,
То снег, то дожди,
Сырая палатка,
И почты не жди.
Идет молчаливо
В распадок рассвет.
Уходишь — счастливо!
Приходишь — привет!
1965
— Свободен? — Куда везти?
— Да прямо давай крути.
— А… прямо. По пути.
Поедем, не загрустим.
И крутится в стеклах снег.
— Наверно, спешишь к жене?
— Ошибка, жены-то нет.
— К знакомой? — Опять не к ней.
— Сегодня у нас среда?
— Сегодня у нас беда.
— Да брось ты, все ерунда.
А все же везти куда?
А счетчик такси стучит,
И ночь уносит меня.
От разных квартир ключи
В кармане моем звенят.
— Направо? — Нельзя никак.
— Налево? — Одна тоска.
Давай-ка вперед пока,
Прибавь-ка, браток, газка.
1965
— Так выпьем, ребята, за Женьку!
За Женечку пить хорошо!
Вы помните, сколько сражений
Я с именем Женьки прошел.
И падали годы на шпалы,
И ветры неслись шелестя…
О, сколько любимых пропало
По тем непутевым путям!
И в грохоте самосожженья
Забыли мы их навсегда.
Но Женя… Вы помните? Женя…
Я с ней приходил ведь сюда —
Тогда, в девятнадцатом веке…
Да вспомните вы, черт возьми!
Мне дом представляется некий —
В Воронеже или в Перми.
То утро вставало неброско,
Лишь отсветы на полу,
«Голландкою» пахло и воском,
И шторой, примерзшей к стеклу.
А мы будто только с охоты.
Я помню такой кабинет…
И пили мы мерзкое что-то,
Похожее на «Каберне».
Но все же напились порядком,
И каждый из нас толковал:
«Ах, ах, молодая дворянка,
Всю жизнь я такую искал…»
Ну, вспомнили? То-то. И верно,
Ни разу с тех пор не встречал
Я женщины более верных
И более чистых начал.
Не помню ничьих я объятий,
Ни губ я не помню, ни рук…
— Так где ж твоя Женька, приятель?
Сюда ее, в дружеский круг!
— Да где-то гуляет отважно,
На пляже каком-то лежит…
Но это не важно, не важно:
Я крикну — она прибежит.
— Ну что, гражданин, ты остался
Один. Закрывать нам пора!
— А он заплатил? — Рассчитался.
Намерен сидеть до утра?
— Да нет.
По привычке нахмурясь,
Я вышел из прошлого прочь…
Гостиница «Арктика», Мурманск.
Глухая полярная ночь.
1965