В конце октября во главе экономической миссии Кубы Че Гевара отправился в Москву: решение Эйзенхауэра о сахарной квоте требовало симметричного ответа. Нужны были гарантии на случай неожиданности, за ними Гевара и поехал в Москву.

Никита Хрущев дал интервью директору кубинской газеты «Революсьон», в котором, в частности, сказал: «По нашим расчетам, мы перегоним США по производству основных видов продукции на душу населения в 1970 году, то есть через десять лет. По подсчетам экономистов, в 1980 году мы будем производить продуктов на душу населения в сравнении с США значительно больше, чем они». Кубинского журналиста, принявшего к сведению этот прогноз, интересовало тем не менее другое: «Империалисты утверждают, что заявление советского правительства о возможности применения ракетного оружия в случае вооруженной агрессии против Кубы имеет чисто символическое значение…» На это Хрущев, прекрасно понявший вопрос, ответил уклончиво: «Хотел бы, чтобы такое заявление, которое делают враги кубинской революции, было чисто символическим…» На приеме в Кубинском посольстве в Москве Че Гевара многозначительно повторил: «Никита Сергеевич Хрущев выступил с символическим предупреждением…»

Встречали Че Гевару без особых почестей, которые позднее оказывались Фиделю Кастро. Однако Куба уже стала нашей всенародной любовью. Че Гевара приписывал такое отношение сознательности и должной политической подготовке: «Поражает глубокое понимание насущных проблем человечества и высокий уровень политической подготовки всех без исключения советских граждан. Мы в этом убедились, поскольку повсеместно, на улицах, на фабриках и в колхозах, где мы бывали, нас сразу же узнавали и народ обращался к нам… В течение пятнадцати дней мы буквально купались в море дружбы… Трогательно было видеть, как незнакомые люди узнавали нас по бородам – или по тому, что напоминало бороды…»

За советской любовью к Кубе пряталась тоска по поруганным революционным идеалам. Последняя искорка мировой революции – такой была Куба для советских граждан.

«Кубе, кроме того, – рассказывал Че Гевара, – оказана была чрезвычайная любезность, которую лично я никогда не забуду: как глава делегации я был приглашен в президиум на параде и демонстрации 7 ноября – туда, где стояли только главы социалистических государств и члены Президиума Верховного Совета, иначе говоря, 20–25 человек. И там, когда люди нас узнавали (потрясающе, что в этой стране столько знают о кубинской революции), раздавались оглушительные крики, славящие Кубу. Возможно, это был один из самых волнующих моментов нашей поездки». Так рассказывал Че Гевара кубинским телезрителям об октябрьских праздниках.

«Развитие всех народных сил в этой стране, напористость, которую они проявляют, – все это убедило нас в том, что будущее решительно за теми народами, которые борются, как и они, за мир во всем мире и за распространенную на всех и каждого справедливость… Это ни в коей мере не означает, что там не видно ничего, кроме чудес. Естественно, имеются вещи, которые для кубинца, живущего в XX веке, со всеми удобствами, которыми империализм обыкновенно окружает нас в городах, могут показаться даже признаками отсутствия цивилизации…»

Переговоры, на которых советскую сторону снова возглавлял Анастас Микоян, были еще более, чем в прошлый раз, успешными для Кубы, однако Че Гевара честно признает, что этот успех от него не зависел. «По условиям мировой торговли не было никакого коммерческого резона, чтобы эта сделка вообще состоялась. Она представляет собой чисто политическое решение».

Столь же плодотворными оказались и переговоры в Пекине, хотя в цифровом выражении их результаты скромнее: Китай согласился закупить миллион тонн кубинского сахара и предоставил Кубе долгосрочный кредит на 60 миллионов песо. По этому поводу кубинская сторона предложила включить в совместное коммюнике благодарственную фразу о бескорыстной помощи. Китайская сторона не согласилась с такой формулировкой.

«Нам объяснили, что все эти ссуды только делаются в форме ссуд, поскольку так предписывает международное право, уважаемое всеми суверенными государствами, но что Куба не обязана выплачивать их до того момента, когда она сможет платить, а если не сможет, то это не имеет никакого значения».

Придет время – и Че Гевара публично, на весь мир, напомнит Москве и Пекину, что они просто обязаны платить.

Легкость, с которой были достигнуты все поставленные перед делегацией цели, уступчивость, проявленная социалистическими странами, уважение и симпатия к кубинской революции, которые ощущались в любом контакте на любом уровне, – все это окрылило Че Гевару, укрепило его в уверенности, что мир воистину однороден и движется в единственно верном направлении.

Успех Эрнесто Че Гевары на переговорах в социалистическом мире был настолько бесспорным, что на Кубе теперь никому и в голову бы не пришло сетовать, что финансами и промышленностью страны руководит не тот человек. Че внушил себе, что нужен революции в настоящее время именно как финансист и экономист, он мыслил, говорил, держал себя, ощущал себя как революционный экономист, и эта его уверенность передавалась окружающим. Для него было бесспорно, что есть просто экономисты и есть экономисты революционные, первые являются профессионалами, пусть даже опытными и добросовестными, но неспособными работать в условиях уплотненного времени; вторые же, как правило, самоучки либо обученные наспех, в кратчайшие сроки, а потому свободные от груза традиций и опыта, способны на внезапные озарения и, в сущности, пригодны именно для работы на грядущее.

Когда в феврале 1961 года Че Гевара был назначен министром промышленности, все восприняли это как явление совершенно закономерное, и сам он был уверен, что занимает это место по праву. «Согласно нашей концепции, – писал он, – необходимо со всей решительностью ликвидировать рынок, деньги и, следовательно, рычаг материального интереса – или, лучше сказать, условия, которые вызывают его существование… Личный интерес и личный доход должны исчезнуть из списка психологических побуждений».

Че Гевара видел источник развития в себе. И очень верно сказал о Че один из его товарищей по боливийской герилье: «Че был тем самым человеком, о котором он говорил, хотя сам об этом не подозревал. Он был тем самым новым человеком, о котором он мечтал».

Между тем Куба переживала трудности, усугубленные североамериканской экономической блокадой. Вернувшись из поездки в социалистический мир, Че Гевара не мог этого не заметить. Универмаги опустели, в них не было самых элементарных товаров, зато продавались предметы бессмысленной роскоши, вроде французских душистых экстрактов для ванн. Год назад весь городской транспорт катался на североамериканских горюче-смазочных материалах, а запчасти для такси и автобусов выписывались из Флориды. Теперь все это благополучие кончилось, и транспорт стал давать сбои. Отхлынули волны туристов. Все это было понятно и даже в какой-то мере естественно, и население стоически переносило временные трудности.

Однако некоторые вещи должны были насторожить революционного экономиста. Когда-то на каждом углу продавались мороженое, креветки, фрукты. Теперь же на лотках громоздились лишь водянистые арбузы. Казалось бы, после реформы крестьянские хозяйства должны были завалить город дешевыми продуктами, но ничего подобного не произошло. Горожане шептались, что все теперь отправляется в Россию, где нет ни устриц, ни ананасов. Другие возражали, что ничего подобного, все съедает селянин, который наконец-то понял, что значит питаться хорошо. Третьи пеняли на рост зарплаты: покупательная способность городского жителя возросла, и говядины, к примеру, теперь едят вдвое больше, чем раньше, этак можно остаться без поголовья крупного рогатого скота. Рауль Кастро, выступая по телевидению, рекомендовал потреблять больше рыбы и баранины, не слишком популярной на Кубе, продиктовал даже несколько рецептов, оставшихся в памяти с холостяцких времен.

Че Гевара активно включился в эту разъяснительную кампанию. Настойчиво и терпеливо он внушал кубинцам, что нужно меньше танцевать на карнавалах и не кивать при любой возникающей трудности в сторону империалистической твердыни: это все они, мол, там виноваты. Да, в Соединенных Штатах больше не курят наши сигары, это серьезный удар по экономике Кубы. Да, в Майами переехало триста тысяч человек, далеко не все они монахини и проститутки, есть среди них и ценные специалисты, которых нам теперь очень не хватает. Но в прогулах наших служащих, в разгильдяйстве и беспечности Соединенные Штаты винить нельзя. Многие трудности мы создаем себе сами. Вот мы жалуемся на отсутствие ветчины и на большие очереди за мясом. А разве не мы сами легкомысленно послали на убой столько скота, когда казалось, что на веки вечные хватит? Мы ропщем, что плохая стала кока-кола, похожа на микстуру от кашля, но это же наш, кубинский рецепт. Нам не нравится отсутствие импортных лекарств, а разве не сами мы просим врачей, чтобы они выписывали нам североамериканские? Врачи охотно выписывают, зная, что их не купишь, и делают это иногда со злорадством. А почему бы не довериться пилюлям отечественного производства?