У Эрнесто начался приступ. Это было плохое начало. Болезнь настигла его в самый неподходящий момент и выставила на всеобщее обозрение как досадную обузу.

На полу каюты появилась вода. В лихорадочной спешке пассажиры яхты стали выбрасывать за борт все, что попадалось под руку в темноте: консервы, канистры с горючим и с пресной водой. Лишь когда рассвело, обнаружили, что кто-то забыл завернуть кран в туалете, и вода тонкой струйкой лилась на пол всю ночь.

Утром установилась прекрасная погода, и тут-то пришлось горько пожалеть о выкинутых за борт сокровищах. Никто не предполагал, что плавание будет продолжаться восемь суток. В первые дни получали по банке сгущенного молока на двоих. На пятый день, предполагая, что приближаются уже к кубинскому мысу Крус, конечной точке путешествия, было съедено все, за исключением ананасов. Никто не сокрушался по этой причине: подошел расчетный срок, и на исходе пятого дня все вглядывались в горизонт, где вот-вот должен был показаться огонь маяка. Но огня так и не было.

Ночью, устав от ожидания, штурман Роберто влез на крышу каюты, чтобы заглянуть за линию горизонта, и, поскользнувшись, упал в воду. Пришлось остановиться и дать задний ход. Яхта долго ходила кругами в темноте, наконец потерпевший подал голос – и все завершилось благополучно, но с потерей драгоценного времени.

Яхта двигалась вдоль острова, держась на некотором отдалении от берега, курс был верный. Вскоре стали попадаться торговые суда под кубинским флагом, при их приближении все прятались в каюте и в трюме, наверху оставался только штурман Роберто.

Слушая радио, узнали, что Франк Пайс начал восстание в назначенный час: его боевики с красно-черными нарукавными повязками «Движения-26» пошли на штурм полицейского управления Сантьяго, перекрыли баррикадами улицы, ведущие к крепости Монкада. Но помощь от Фиделя не поступила, сотня бойцов осталась без оружия, и восставшим пришлось с боями и потерями уходить в горы. Смысла продолжать плавание к условленному заранее месту – Никеро – уже не было, и Фидель Кастро принял решение высадиться юго-западнее, в районе Белисе.

Наконец кубинский берег приблизился, и тут яхта дрогнула и встала как вкопанная: штурман Роберто посадил ее на мель. Поскольку до берега было далеко, спустили единственную имевшуюся на борту шлюпку, которую никто не догадался заранее проверить, и она тут же затонула, так как оказалась дырявой. Пришлось идти к берегу, подняв над головами оружие, по горло в воде. Берег в этом месте представлял собой морское болото, заполненное жидкой грязью и поросшее мангровыми зарослями, под которыми тоже не было твердой земли. Если бы штурману удалось провести яхту вдоль берега еще одну милю, бригада могла бы высадиться на песчаном пляже вблизи дороги, ведущей в сторону гор.

Лишь один самолет пролетел над брошенной у берега яхтой, когда люди Кастро уже шли по зарослям, все глубже забираясь в болото. Неверное направление, как пишет Че Гевара, «было выбрано по вине неопытного и безответственного товарища, назвавшегося знатоком здешних мест. И вот мы уже на твердой земле, заблудившиеся, спотыкающиеся от усталости и представляющие собой армию призраков, движущихся по воде по воле какого-то механизма. К семи дням постоянного голода и морской болезни добавились три ужасных дня на суше» [2] . Сам Эрнесто еще находился во власти изнурительного приступа, сложные запахи мангрового болота привели к возобновлению кашля и спазм, но времени на передышку не было: нужно было как можно дальше уйти от места высадки.

Люди Кастро, голодные, но целые и невредимые, еще двое суток шли по болоту. Мексиканская армейская обувь, неприспособленная для ходьбы по болотам, раскисла в соленой воде, и ноги у всех были сбиты в кровь. Еле двигаясь по пояс в грязи, бойцы теряли немногое снаряжение, которое взяли, уходя с корабля.

Набрели на запоздалого путника, местного жителя, и взяли его с собой в качестве проводника: Фидель Кастро хотел кратчайшим путем добраться до предгорий Сьерра-Маэстры, там, в диких зарослях, в каком-нибудь овраге можно было укрыться и передохнуть. Но осуществить этот план, не вступая в соприкосновение с противником, не удалось. «Наш проводник был главным предателем и навел на след отряда, – записал Че в своем дневнике. – Отпустив этого предателя, мы совершили ошибку: ненадежных людей из местного населения нельзя оставлять без надзора, когда находишься в опасном районе» [3] .

Вряд ли можно было считать «главным предателем» перепуганного крестьянина, случайного встречного, наверняка не понимавшего, куда и зачем идет среди ночи эта толпа вооруженных, покрытых коростой засохшей грязи людей. Проводник, увлекаемый в темноте все дальше и дальше от родного дома, был скорее пленником, чем единомышленником герильи, которая еще ничем не заслужила его сочувствия. Он наверняка ничего не слышал о борьбе доктора Кастро против деспота Батисты. Регулярная армия в этих местах появилась, лишь когда поползли слухи о том, что на берег высадились и шастают по болотам какие-то иностранцы.

Че Гевара был на этом острове чужим и воспринимал всякого крестьянина прежде всего как жертву эксплуатации, которая с нетерпением должна ожидать, когда ее освободят. «Предательство» проводника его поразило. Если бы он не был настолько погружен в свой внутренний идеальный мир, он бы понял, что держать всех ненадежных под надзором не в состоянии даже миллионная армия.

На рассвете 5 декабря отряд дошел до местечка, название которого звучало как насмешка – Алегрия-дель-Пио (Святая радость). Люди стали устраиваться на привал. Место для привала было на редкость неудачное: низкорослый кустарник, в котором решено было дожидаться наступления темноты, был окружен открытым пространством. Измотанные люди повалились на землю как подкошенные. Не были выставлены даже караульные посты. Все хотели спать. Эрнесто в своих записях отмечает вечные споры о карауле; никто не хотел дежурить последним, с четырех до пяти тридцати утра, когда сон самый сладкий. Бойцы революции обижались и протестовали, как подростки в туристических лагерях. Сон оказался недолог. Брошенная на мели яхта стала для батистовцев надежным ориентиром.

К середине дня над плантацией появились военные самолеты «байбер» и авиетки, принадлежащие частным лицам. На небольшой высоте самолеты кружили над зоной привала, все ближе подбираясь к цели, и, пролетая над кустарниками, покачивали крыльями. Повстанцы считали, что они хорошо затаились, и спокойно принялись за завтрак: у них имелось по одной копченой сосиске на двоих и по две раскисшие галеты на каждого. И тут со всех сторон загремели выстрелы.

Пуля достала и самого Че Гевару: он почувствовал сильный толчок в грудь – и не смог удержаться на ногах. «Лежа на земле, я окликнул Фаустино и сказал ему, что мне пришел конец (в действительности слова были покрепче). "Это пустяки", – отозвался Фаустино, стреляя с колена из автомата на меже» [4] .

Фаустино оказался прав: пуля попала в патронный ящик на груди у Эрнесто и рикошетом задела его по шее. Но удар ошеломил аргентинца, и, упав, он никак не мог заставить себя подняться. Рассказывая о себе, о своем поведении, Че Гевара никогда не унижается до патетических слов. «Единственное, что я сделал в этой стычке, так это стратегическое отступление на полной скорости». «Те немногие выстрелы, которые враг сделал по мне, я встретил не грудью, а совсем наоборот».

Наконец подошел Альмейда и уговорил Че Гевару подняться и двигаться дальше. Вместе с Альмейдой Че Гевара побежал вглубь тростника, где Фидель Кастро тщетно пытался собрать уцелевших людей. Сахарный тростник был довольно высок, и увидеть укрывшихся в нем можно было только с воздуха.

Самолеты, пролетая низко над плантацией, обстреливали бегущих из пулеметов, местами тростник уже полыхал, казалось, что со всех сторон подступают клубы дыма и языки пламени. Добежали до спасительного леса и долго шли между деревьями. Наконец беглецам стало ясно, что их никто не преследует. «У нас оставалась всего одна банка сгущенного молока, почти не было воды. Случилось так, что Бенитес, которому поручили нести банку, сунул ее в карман продырявленной стороной вниз, и когда мы приготовились получить наш паек (тюбик из-под витаминов, наполненный сгущенным молоком, и глоток воды), то с горечью увидели, что все наше молоко вылилось и растеклось по обмундированию Бенитеса» [5] .