Но между тем были сомнения.

Рудольф Ивановский ткнул своей дирижерской палочкой в грудь напротив сидящего музыканта и спросил:

— Кто вы?

— Я музыкант, — ответил тот.

— А где мой музыкант, который сидел на вашем месте?

— На кладбище.

— Он умер?

— Нет.

— Так что же он там делает?

— Играет на трубе.

— Как странно! Ну, а вы? Вот вы. Где Смольников? Где он?

— На кладбище, маэстро.

— А что он там делает?

— Разумеется, играет на скрипке.

— Слава богу, они не умерли, но почему они играют там, а не здесь? И где, позвольте вас спросить, остальные музыканты?

— Остальные на свадьбе, маэстро. Они играют на свадьбе всю ночь.

— Но почему же не вы играете на свадьбе, а они?

— Они нашли себе работу, маэстро, а мы не нашли.

— Что вы называете работой, позвольте вас спросить?

— Я называю работой то, за что платят деньги.

— А здесь им не платят деньги?!

— А как же, маэстро! Они ведь нашли замену. Мы их заменяем. Когда мы найдем себе работу, они нас заменят.

— Значит, все мои музыканты на кладбище и свадьбе?

— Кто где, маэстро.

— Где еще?

— Где попало, маэстро.

— Ничего себе музыканты!

— Но ведь мы заменяем их. Мы все готовы. И они нас заменят в нужную минуту по долгу дружбы и товарищества, маэстро!

— Вы все готовы?

— Все.

— Но я вижу одни барабаны! Надо же, чтобы одни барабанщики собрались!

— Это недоразумение, маэстро. Чистая случайность. Какая-то путаница произошла. Такое бывает раз в жизни, маэстро.

— Но это безобразие! Это даже не замена! Это бред! Сплошные барабаны, черт возьми! Оркестра нет, я впрочем… Все готовы?

— Все.

— Начнем! Новаторский оркестр! Что в мире не творится! Мы не отстаем, мы тоже пойдем вперед, черт возьми! Яблоко Ньютона, черт возьми. Начнем!

И Рудольф Ивановский взмахнул своей дирижерской палочкой, и барабанный оркестр грянул как гром с ясного неба под сводами театра.

У спуска к Неве толпа.

Все лезут к барьеру со всех сторон, но всех так много, что никак все не могут туда пролезть. Я слышу, кричат:

— Поймал! Поймал!

Я протискиваюсь к барьеру.

Мне рвут в клочья пиджак.

Я теряю галоши и шапку.

Наконец я у барьера.

На лестнице у воды сидит старик. Он в руках держит рыбку величиной с кильку. А удочку он опять забросил в воду и ждет, когда снова клюнет.

Я спрашиваю у стоящего рядом:

— Как бы мне отсюда вылезти и пойти домой?

Он лениво мне отвечает:

— Это совсем невозможно. Я стою здесь уже шесть часов.

Мы разговорились. Он сказал: у него есть дочка, сынок и жена. А я сказал, что в войну я служил сапером.

Он сказал, что, наверное, будет дождь, потому что тучи закрыли небо, — и как же тогда нам быть?

Я сказал, что дует ветер и мне уже холодно…

Он сказал, что, конечно, холодно, потому что осень…

Убедившись в том, что я ничего не умею делать, я начал писать рассказы.

Я посылал их во все журналы и везде получал отказы.

Но это меня не останавливало. Многие писатели начинали таким же образом, можно вспомнить Джека Лондона. Он тоже не сразу пробился, не сразу стал великим писателем. Мысль, что я не умею писать рассказы, мне даже в голову не приходила. Невозможно же, в самом деле, даже рассказы писать не уметь!

Глядя на портрет Джека Лондона, я улыбался и говорил:

— Вот так-то, коллега, не сразу нас с тобой поняли!

И вдруг я получаю приятное письмо из солидного журнала за подписью консультанта. Он пишет: «…среди потока самотека я обратил внимание на ваш рассказ „Яблоки из Гурзуфа“, который не кажется мне неинтересным…» Дальше мне предлагалось зайти.

«Среди потока самотека рассказ ваш взволновал глубоко…» — с радостью насвистываю и напеваю.

Письмо наклеил на картонку. Чтобы раньше времени не истрепалось. Согнул пополам. И в карман. Чтобы те, кто во мне сомневался, изменили свое мнение, когда им ткнут в нос.

Никто до этого не предлагал мне зайти в редакцию. Наоборот: советовали не заходить и даже не писать. А тут колесо фортуны, как говорится, повернулось в обратную сторону. Точь-в-точь как у Джека Лондона в его романе «Мартин Иден».

Помчался в редакцию, нашел в конце коридора в темном углу консультанта за столиком.

— Это я, — говорю, — написал «Яблоки из Гурзуфа». — И показываю ему письмо, наклеенное на картонку.

Он свой почерк узнал, а рассказ не мог вспомнить.

Мы вместе вспоминали, а потом искали рукопись: она у него куда-то запропастилась, попала не в ту папку. Он все папки перерыл, но рассказа не нашел.

На другой день приношу второй экземпляр «Яблок из Гурзуфа».

Он рассказ прочел и говорит:

— Ну как же, помню! Сразу видно, что вы были в Гурзуфе и все это видели своими глазами. Очень точно сказано про жару. Жара там действительно есть. У вас очень хорошо написано: «жжет». Она именно — жжет. А вы не были в Кушке?

Я перепугался, вдруг это обстоятельство может повлиять на судьбу моего рассказа.

И я сказал, что был в Кушке, хотя там никогда не был.

— Вы помните Кушку? — спросил консультант.

— Еще как!

— Я служил там, — сказал консультант. — Вот где жара!

— В Гурзуфе тоже жарко! — испугался я.

— Нет, в Кушке жарче… Там жжет… — сказал он задумчиво.

— Значит, все в порядке?

— В порядке? Там, в Кушке, осталась моя любовь. Она осталась там, а я уехал. Разве это порядок?..

У меня отлегло от сердца.

— Напишите ей письмо, — сказал я.

— Такая загорелая девка… — сказал он откровенно.

— Позовите ее сюда, — сказал я.

— Слово «жжет» меня покорило в вашем рассказе. Меня всю жизнь что-нибудь жжет. То солнце. То работа. То любовь. Очень емкое слово!

— Старался вовсю, — сказал я. — Специально для этого нелинованную тетрадку купил. Не получается — лист рву безо всякого! Долой! Раз не получается!

— Это очень хорошо… Пойдемте к редактору, я вас ему представлю.

Редактор сказал консультанту:

— В таком случае, милый, не возьметесь ли вы сами редактировать рассказ? Вы открыли нового автора, так будьте для начала его редактором, тем более у нас освобождается штатная единица.

— У него точные слова, — сказал консультант. — У него очень точные слова…

— Тем более у него очень точные слова, — сказал редактор. — Я, правда, не читал рассказа, но я думаю, у него точные слова, раз вы говорите, что они у него точные.

Рассказ был напечатан.

А на следующий день моего нового редактора, бывшего консультанта, уволили.

Не думаю, что за меня. Но в то же время у него ведь не было других авторов…

— Как же я теперь буду жить? — пожаловался он мне. — Я ведь не умею ничего делать…

Я подбодрил его.

— Пишите рассказы, — сказал я, — пишите их побольше, рассылайте во все издательства, как Мартин Иден. Действуйте, как я. И все будет в порядке.

— Давайте вдвоем, — сказал он, — у меня одного не получится.

— Давайте, давайте, — сказал я, — у меня уже есть литературный опыт, одна голова хорошо, а две лучше!

На одной стороне он жил, на другой работал — только через Неву. Из дома он видел тот дом, где работал, а из окна на работе — свой дом.

Словно рукой подать через Неву. Да не так. Мосты находились далеко. Как будто нарочно их растащили: один мост влево, другой мост вправо — до каждого нужно тащиться. И оба на расстоянии равном.

Один день он шел по одному мосту, в другой ходил по другому. Но это его не устраивало. И он стал на работу ходить по одному, а с работы шел по другому. Потом переменился мостами и стал ходить по ним наоборот.

То есть: с работы он шел по одному, а на работу ходил по другому.

И это так его закружило, что он перепутал мосты.