Джон осуществлял на практике высказанное Джином Уоткинсом положение, что руководитель должен быть в состоянии выполнить все то, что должна делать команда. Он никогда не должен чрезмерно оценивать свои достоинства и должен поддерживать товарищеские отношения. Можно без преувеличения сказать, что в такого рода экспедиции восхищение лидером и даже любовь к нему — один из главных факторов счастья. А наш коллектив был более чем счастливым.

Джордж Бенд — студент геологического факультета в Кембридже. Раньше я лишь однажды встречался с ним — во время восхождения в Северном Уэльсе. Поднимаясь по скале немыслимой крутизны, он открывал новый путь. Я знал также о его спортивных достижениях, когда Джордж был ещё студентом последнего курса, таких, как восхождение на Дан-Бланш по Северному ребру и даже прохождение более сложных маршрутов. Благодаря высокому росту он способен доставать недоступные для других зацепки. Джордж носит очки, обладает орлиным носом и улыбкой, расплывающейся внезапно по всему лицу. Он полон доброжелательной учёности, которая часто поднимала тонус нашей экспедиции; особенно это проявилось, когда он возвратился в лагерь IV, тяжело нагруженный образцами минералов. Оранжевая борода и панама делали его похожим на доктора Ливингстона. Это сравнение невольно напрашивалось каждому, кто встречал его идущим с группой шерпов.

Два характерных для Джорджа штриха: первый относится к тому, как он сортировал и приводил в порядок грузы в Передовом Базовом лагере,— работа, существенно отличающаяся от предельно сложного скалолазания. На теплоходе Джордж, пожалуй, прилежнее всех изучал непальский язык, однако впоследствии он обнаружил (впрочем, как и мы все), что, когда приходилось беседовать с Тхондупом о меню, последний лучше понимал язык урду. Выступая иногда в качестве переводчика, я бывал поражен, видя, как здорово Джордж разбирается в количестве и особенностях нашего питания. Он принялся за эту неблагодарную работу по той причине, что «сильно заинтересован в пище». В экспедициях именно питание обычно критикуется больше всего и в наиболее сильных выражениях. Это единственная область, в которой каждый считает себя крупным специалистом. Бедные организаторы Джордж и Грифф могли бы в данном случае принять это за личную обиду. Однако Джордж никогда не терял спокойствия. Он сидел, разбираясь в бесконечных цифрах, представляющих количество продуктов, подлежащих заброске, вставляя в подходящем случае юмористические замечания. В течение недель, проведенных в Цирке, его основной работой кроме заброски грузов в лагерь VII было жизненно необходимое, хотя и скучное распределение продуктов питания. И снова ни единой жалобы.

Второе замечание посвящено Джорджу-юмористу. Невозможно запомнить все случаи выступления Джорджа в этой роли. Своими шутками он оказывал самое положительное влияние на наше моральное состояние. Он мог поддразнивать любого, но в таком дружеском стиле, что никто на него не обижался. Однажды Джордж состряпал «Хантовское руководство по управлению человеком» — устное произведение, которое в написанном виде составляло бы несколько страниц, а также сопутствующий опус под названием «Разоблаченный Эверест».

Мне нравится слушать про современный альпинизм. Джордж в 24 года, казалось, знал каждого альпиниста и любое восхождение как в Англии, так и в Альпах. Он любил жизнь, и жизнь его была яркой.

Том Бурдиллон с первой минуты произвел на меня впечатление человека крупного и мощного. Недаром про него кто-то сказал: «Здоровенный парень, который может изящно работать на скалах». Это соответствовало истине. Было просто приятно наблюдать, как на скалах, возвышающихся по сторонам нашей дороги к Базовому лагерю, эта грузная фигура, балансируя на плите, аккуратно продвигает ногу, возвращается, находит зацепку для рук и лезет выше. Сила и самоконтроль. Между прочим, он был одним из очень немногих среди нас, кто никогда не срывался.

Уступая некоторым в росте, Том был явно сильнее любого из нас. Я лично никогда не видел его влезающим во входной рукав палатки с кошками на ногах и с полным рюкзаком, как это с ним было однажды на Чо-Ойу, но очевидцы говорят, что это было впечатляющее зрелище. Подобно многим людям плотного телосложения он много потерял в весе на Эвересте. Шерпы прозвали его «мота сагиб» (жирный сагиб), но Том затем сделался значительно тоньше и изящнее, к значительной выгоде для себя, ибо «машина», приводящая в движение больший вес, легко справляется с меньшим. На мощных плечах покоилась квадратная голова с квадратным подбородком, большой рот, волосы непослушно торчали почти вертикально. Прочная куртка из грубошерстного твида вместо изысканной пиджачной пары, и даже эта куртка стремилась выпучиваться, как будто её выпирали скрытые под ней мышцы.

Том разговаривал медленно и спокойно, почти запинаясь, как будто взвешивал свои слова. На собраниях, когда выступали другие, он почти все время молчал, затем подытоживал результаты обсуждения заключением, созревшим на почве тщательного размышления в стиле Катона. Можно быть уверенными, что он не выскажется ни по одному вопросу, который не прочувствовал глубоко. А по «своему» вопросу — по кислороду — он не признавал никаких компромиссов. Я не имел достаточной квалификации, чтобы судить о его мастерстве в этой области; однако то, что альпинисты и некоторые шерпы вполне освоили применение кислородных аппаратов, что в высотных лагерях было достаточно баллонов и станков для переноски их, что Том и Чарлз Эванс вопреки почти всеобщим ожиданиям поднялись с аппаратом замкнутой циркуляции от Южного Седла до высоты 8700 метров,— все это, по-видимому, указывает на определённую квалификацию, если не сказать больше.

Жить в одной палатке с Томом все равно что жить с медведем или с ураганом. Решив в 6 часов утра, что возиться с кислородными баллонами удобнее внутри, он мог с самыми добрыми намерениями превратить мирную, маленькую спальню в мастерскую Вулкана. В то же время Том мог направить свое рвение механика на многие полезные цели. Когда требовалось наладить вентиль надувного матраца или в трудных условиях высотного лагеря починить примус, он делал это немедленно, не ожидая ни единого слова благодарности.

Стремлением Тома было подняться возможно выше, причем во имя науки в равной степени или даже в большей, чем из честолюбия. Естественное рвение — доказать надежность своего аппарата придавало крылья его твердой решимости.

На первом нашем собрании небольшого роста человек с густой рыжеватой шевелюрой, которая стремилась стоять торчком, разгуливал вокруг стола, делая заметки в блокноте. Он очень мало говорил на этой встрече, но то, что он сказал, было произнесено необычным низким голосом, что придавало сказанному характер взвешенного суждения. Я уже говорил вкратце о нашей совместной работе по отправке багажа. Чарлз Эванс, покинувший 31 декабря свою работу хирургического регистратора в Уэлтокском госпитале Ливерпуля, строил свою жизнь по плану. Экспедиция была важным мероприятием, следовательно, он должен целиком ей отдаться.

Теперь он был совершенно свободным, и я пребывал в восхищении, слушая расчеты весов и мер, заполнившие наши дни. Чарлз уделял глубокое, тщательное внимание каждой мелочи («Нам, конечно, понадобятся кошки в период акклиматизации»). Такая же заботливость проявлялась и на подходах, и на восхождениях, где он отвечал за припасы, которые надо было сортировать и маркировать. Будучи его помощником, я чувствовал себя счастливее, сидя за книгой, если знал, что Чарлз занят тем же. Если он снова принимался за работу, меня охватывал стыд. Он был неутомимым, и я думаю, что этим он был обязан трезвой оценке своих физических возможностей. Такой контроль объяснял его исключительную выносливость. Чарлз обладал, конечно, и крепким телосложением: более широкоплечий, чем это казалось, когда на нем был городской костюм, плотной комплекции, но весьма проворный. Однако эти достоинства ничего бы не стоили в условиях высокогорья, если бы не воля, способная вести его вперед, невзирая на усталость. Детские голубые глаза на круглом лице Чарлза были ясные, вопрошающие и проницательные. Из всех друзей, которые у меня были, ему меньше всех я был в состоянии солгать. Он был одним из тех, кто немедленно разделывался со всяким обманом, притворством и фальшивыми чувствами.