Иштван только сейчас понял, что шевелюра водителя пахнет розами, а жасмином несет от художника. Индийцы чем-то напоминают распутных женщин — подумал он — и машинально коснулся ладони, лежащей на краю подрамника. Рука была холодной и влажной. Рам Канвал повернул к нему черные затуманенные зрачки и заговорщически улыбнулся, как сообщнику.

— Мы должны эту картину хорошо продать, — сказал художник с неожиданным воодушевлением.

Кришан вел машину довольно лихо, беседа время от времени прерывалась, потому что Тереи приходилось следить, как автомобиль протискивается через толпу или резко обгоняет другие лимузины. Он обязательно кого-нибудь заденет, — думал Тереи недовольно, — это не езда, а акробатика. Рам Канвал не отдавал себе отчета в том, что может случиться несчастье, довольный, он сидел на мягких подушках, подогнув ноги, и болтал о свадебных яствах. В конце концов, машина промчалась так близко от большого «Доджа», что свет его фар ослепил их.

— Спокойно, Кришан, — не выдержал Иштван, — ведь он мог тебя стукнуть!

Шофер повернул назад счастливое лицо, сверкнул кошачьими, мелкими зубами, его явно радовали осторожность Тереи, он считал, что тот боится.

— Ему пришлось замедлить скорость, сааб, он чувствовал, что я тормозить не буду. Он меня знает, понимает, что я не уступлю.

— Когда-нибудь попадешь на незнакомого, и он разобьет тебе машину.

— Я езжу восемь лет и ни одной аварии, — весело говорил Кришан. — Отец заказал мне гороскоп, как только я родился. Звезды мне благоприятствуют. Астролог сказал матери, а она помнит каждое слово, поэтому я знаю, что меня может погубить только одно — сладости. Так я их избегаю. Разве только тростниковый сироп с водой.

— Смотри вперед, осторожно! — крикнул Тереи, когда белые широкие штаны велосипедистов блеснули в свете фар и тут же пропали, индийцы резко свернули в темноту.

— Выскочил на обочину, — смеялся Кришан. — Велосипедисты в свете фар глупеют как кролики. О, смотрите, они повалились друг на друга.

Машина мчалась, оставляя позади бренчание велосипедных звонков и сердитые крики.

Пурпуром поблескивали огни идущего впереди автомобиля. С обеих сторон аллеи в полной темноте стояли лимузины, фары лизнув их, открывали яркие краски кузовов, и они потом снова пропадали, потухая, или подмаргивали своими стоп-сигналами.

Полицейский регулировал движение, были видны его загорелые колени, короткие штаны и белые нитяные перчатки. В дальнем свете фар его глаза блеснули как у вола, властным движением руки он заставил Кришана погасить фары, и разрешил в потоке машин свернуть к подъезду.

Фронтон дворца был ярко освещен, множество разноцветных лампочек были нацеплены на кусты, висели на ветвях деревьев, образовывая цветные букеты, расцветающие в темноте, они создавали таинственное настроение, немного сказочное, а немного напоминающее декорации второразрядного театра.

Слуги в опереточных красных мундирах, обшитых богатыми золотыми позументами, бросились открывать двери машины.

Художник вышел из машины первым, смущенный, ибо над ним, как вожди, осматривающие поле будущей битвы, стояли два встречающих. Старик Виджайяведа, отец Грейс, и раджа Кхатерпалья в парадном красном доломане, подпоясанном белым шарфом. Казалось, глаза устроителей свадебного торжества и окружающих их слуг были устремлены на жалкую бумагу, которая во всем своем убожестве предстала в низком свете прожектора, скрытого в лакированных листьях падуба. Канвал быстро сорвал обертку и попытался бросить смятый лист на сиденье, но автомобиль уже отъехал. Сконфуженный, он поспешно сложил бумагу вчетверо, сунул ее в карман брюк, нагнулся к бечевке и начал ее поспешно разматывать, наполовину закрытый поднимающимся по ступенькам Иштваном, который бережно нес в руке сверток, обвязанный ленточкой, словно запеленатого ребенка.

— Приятно, что вы о нас помните, — встретил его старый фабрикант. Его белые, молодые зубы производили неприятное впечатление на смуглом одутловатом лице как слишком хорошие протезы.

— Поздравляю, — сказал вполголоса Иштван. — Я привез молодоженам подарок.

Но раджа тут, же его прервал;

— Дай его Грейс, девочка обрадуется, она сейчас занимается гостями. А мы поговорим, как только я закончу с этим…

Раджа со скукой в глазах протянул пухлую ладонь следующему гостю. Он принимал подарок и небрежно отдавал его стоящему сзади слуге, который с интересом разрывал оберточную бумагу под контролем других членов семьи.

— Мой друг, прекрасный художник Рам Канвал.

— Очень приятно, — Виджайяведа даже не соизволил повернуть голову.

Слуга вырвал у Рама картину, посмотрел, повернув ее боком, покачал головой от удивления и подал седому старику.

— Прекрасная вещь, — буркнул неуверенно старик и поставил картину на кресло, но все новые и новые подарки быстро вытеснили ее оттуда. Картина стояла у стены, сияя помидорным фоном, на котором отражались тени ног проходящих гостей.

— Похоже, мы ее не вовремя принесли, — вздохнул художник, запихивая свернутый шпагат в карман.

— Ничего еще не потеряно, — утешил его Тереи. Неожиданно попытка продать картину показалась ему безнадежной, а художник начал раздражать своими неловкими движениями. Одним своим видом он создавал атмосферу забот, бедности и печали. Кто собирает старые веревочки и поднимает пуговицы, — Иштван вдруг вспомнил народную пословицу, — никогда не будет богат, ибо не умеет терять. — Пойдем, поищем невесту. Хочу от этого избавиться, — Тереи поднял завернутый кувшин.

— Если вы хотите выпить, я подержу, — предложил свои услуги художник, следя глазами за подносом, двигающимся над головами гостей. Бутылка виски цвета старого золота, серебряная корзинка с кусочками льда, сифон и бокалы тихонько позванивали, как приглушенная музыка, но слуга уже скрылся в толпе.

Они вышли в парк.

На газоне гости стояли густой, вяло шевелящейся массой, фигуры женщин, и белые смокинги мужчин высвечивал из темноты гейзер изменчивых огней, пенистый фонтан, его струи были похожи на страусиные перья. Голубоватый, зеленый, фиолетовый и апельсиновый; иногда слуга, меняя стекла в прожекторе, мешкал, и в белом обнажающем свете сверкали цвета павлиньего пера сари, искрились браслеты, диадемы и ожерелья. Раскормленные тела тошнотворно пахли смесью духов и восточных пряностей. Сквозь гомон разговоров пробивалось гортанное пение солиста, которому аккомпанировало трио из флейты, трехструнной гитары и бубна; шум голосов певцу не мешал; сидя на корточках с руками, опущенными между колен, в белых с буфами брюках, он голосил с закрытыми глазами, а в перерывах мелодию подхватывало возбуждающее постукивание барабана.

Доктор Капур в белом тюрбане, ловко протискиваясь через толпу, обменивался поклонами, складывая ладони перед грудью в индийском приветствии. Он схватил Тереи за рукав.

— Вы ищете невесту? — спросил доктор доверительно. — Так вот она, перед вами!

Отгороженная красным канатом, Грейс ходила вокруг столов, на которых были разложены подарки; из открытых футляров поблескивали золотые цепи и дорогие броши, семейные драгоценности и дары раджи, тем более щедрые, что они оставались его собственностью. Стол охраняли, скрестив на груди руки, двое рослых, бородатых слуг.

Грейс плыла в белом кружевном платье, словно погруженная в пену; глубокое декольте почти открывало грудь, казалось, что бретельки сползут, и она окажется обнаженной до пояса, бесстыдная, вызывающе красивая. Когда Тереи подошел с извинениями за свой скромный подарок, она как раз показывала цепочку с медальоном, украшенным жемчугом, вызвав возгласы восхищения собравшихся вокруг нее подруг.

— Что тебе подарили? Посмотри прямо сейчас, — просили они птичьими голосами, напирая на красный канат ограждения.

Ему была приятна детская поспешность, с которой Грейс сдирала ленты и вынимала подбоченившегося усатого крестьянина. Тот с тупым самодовольством смотрел на разложенные драгоценности.

— Неужели ты помнил, что он мне понравился? Что это за божок? Какое счастье он мне принесет?