В день солнцеворота появились на свет пять птенцов. Мать и согревала их, и от солнца закрывала, а отец кормил всех. Не ведая устали, чаще, чем когда строил гнездо, планировал он сверху к опушке, высматривал добычу понежнее, помельче и носил, носил, отдавая насекомых самке, а она уже оделяла ими птенцов. Она же следила за чистотой в гнезде.

Не зря выживал сорокопут соседей с участка. Место кормом было небогатое, и каждая лишняя птичья семья составляла бы конкуренцию. И участок был невелик: сто сорок метров опушки на три семьи чернолобых сорокопутов.

На шестой день жизни птенцов отец уже не мог в одиночку справиться с кормлением семьи, и родители стали летать на охоту вдвоем, оставляя гнездо на несколько минут без присмотра. Порядок на участке был обеспечен, и их тревожила только реальная опасность. Когда рядом с гнездом оказалась взрослая иволга, сорокопут-отец даже хвостом не взмахнул, хотя на самих птенцов положиться было еще рановато.

Маленькие сорокопуты в гнезде не засиживались. Едва смогли перепархивать по веткам, как спустились вниз, облегчив труд родителей, которые заметно уставали к концу дня, взлетая в течение каждого часа раз по десять на высоту расположения гнезда. Как только птенцы стали слетками, из рощицы исчезла тишина. В гнезде они молчали, и родители сами знали, кого из них надо кормить. Сидя на ветке, каждый стал требовать, чтобы его заметили первым. Голоса птенцов были похожи на голоса сорочат, только звучала в них не просьба, а недовольство и каприз. И хвостами короткими махали при этом, как рассерженные взрослые птицы: вверх-вниз, вправо-влево. Иногда дрались друг с другом, чего в гнезде не бывало. Трусоватыми их назвать нельзя: когда рядом с одним из таких полухвостиков опустился на ветку черный дрозд, тот даже не подвинулся.

Семья продолжала жить на участке, пока птенцы не освоили все приемы родовой охоты. Обучение начиналось с простого: отец или мать, держа добычу в клюве, как бы приглашали с соседнего дерева того птенца, который хотел есть. Потом приучали к земле: спустись — взлети. Родители понимали опасность этого шага, и когда один из слетков опустился на землю около меня, они тревожно затарахтели по-сорочьи, отвлекая внимание на себя, пока птенец не оказался на дереве, после чего я опять перестал существовать для них. Наверное, птенец за эти минуты понял, кого надо впредь опасаться хотя бы немного.

Поймав первую гусеницу, птенец не спешит к полной самостоятельности, а с прежней настойчивостью продолжает заниматься выпрашиванием. Он еще не может прокормиться сам: много ли наловишь за день, сидя на одной ветке? Однако уже дней через десять после вылета, когда хвост у молодого сорокопута дорастает до нормы, он получает заключительный урок обучения.

Сорокопуты — караульщики. Их основной способ добывания пищи — высмотреть насекомое с высокого сторожевого присада — ветки, провода, с палки, на которой мотается на бахче грачиное пугало, с кучи земли или столба, и взять его наверняка. Зрение у птицы отменное, и жучка ростом с божью коровку она различает даже на маскирующем фоне за полсотни шагов. Вдали от присады сорокопут охотится подобно пустельге: останавливая горизонтальный полет, он опускает хвост и, трепеща крыльями, зависает на месте, быстро и внимательно осматривая под собой землю и траву.

Этому приему детей обучала только мать. Самца за таким занятием я не видел ни разу. Пригласив птенца лететь за собой, она останавливалась и зависала на месте, а слеток повторял ее движения. Она как бы наводила его на цель, которую тот должен увидеть и взять сам. Этот прием немного похож на тот, которым обучают свой молодняк касатки. На этом, пожалуй, и закончились родительские заботы.

У молодых сорокопутов в голосе появились взрослые звуки. Семья еще не распалась, но днем все разбредались по окрестностям, лишь к вечеру возвращаясь на участок. И через два месяца после прилета, в последних числах июля, не спеша, с долгими остановками, начали отлет чернолобые сорокопуты. Летят они как чужие: двух рядом или даже поодаль не увидишь.

Мне всегда нравится смотреть на эту красивую и строгую птицу, и чем больше знакомлюсь с ней, тем меньше хочется узнать о ее жизни все сразу или побыстрее. Сорокопут и сам не дает разгадать свои большие и маленькие тайны одному человеку. В пределах гнездового ареала у чернолобых сорокопутов нет такой привязанности к постоянным местообитаниям, как у большинства птиц. Два-три года гнездятся они на одном месте, а потом исчезают на неопределенный срок или даже навсегда. Причем покидают сразу огромную территорию в десятки тысяч квадратных километров. И никакими местными условиями это явление объяснить не удается. Исчезая в одной области, сорокопуты появляются в другой, где их не было никогда прежде, а вскоре покидают и ее. Не удается установить и периодичности таких перемещений. В Каменностепном оазисе за все время его существования (этот оазис можно считать идеальным местом для гнездования вида) было всего два периода, когда там гнездилось много чернолобых сорокопутов. Во втором периоде нарастание их численности перед 1955 годом шло очень быстро. Образовалось что-то вроде большой разрозненной колонии. В следующем, 1956 году в Каменную степь не прилетел ни один чернолобый сорокопут. Зато под Эртилем, расположенном в ста километрах севернее Каменной степи, в безлесном уголке Черноземья, гнездящиеся сорокопуты встречались в 1956 году чаще, чем зяблики. Но в 1957 году их там уже не было. Все остальные птицы прилетели на прежние места.

Летят ли вместе, то есть одновременно, самцы и самки? Почему никто из прилетевших в тот затерянный на огромной равнине крошечный перелесочек самцов не остался холостым, и не было там лишних самок? Никакие логические размышления к правильному ответу на этот и другие вопросы не приведут. Нужны достоверные факты, чтобы понять, как, держась друг от друга особняком в пути, все прилетают в конце концов в одно место. Надо еще иметь в виду, что у них времени в обрез, и они не могут заниматься случайным поиском. Перелетное поведение этих птиц не укладывается в рамки современных гипотез об их ориентации на перелетах по звездам.

А каков смысл посредственного пересмешничества чернолобого сорокопута? Поет он всегда намного тише тех, кому подражает: за слабым шелестом листвы теряются многие звуки и даже части песни. Причем поет, и специально уделяя время этому занятию, и между делом. У других певчих птиц так не бывает, или — или. Действительно ли это предупреждение для соседей на их языке?

Почти за тридцать лет с момента первой мимолетной встречи с этим красивым маленьким ястребком, птицей редкой, интересной и малоизученной, видел я его несколько раз, находил и гнезда, но не имел возможности заглянуть в них. И только летом 1984 года судьба сделала мне подарок: десять дней все светлое время суток я мог наблюдать с расстояния вытянутой руки, как живет семья тювиков, не беспокоя самих птиц. Было это в низовье Северского Донца, у самого впадения его в Дон.

Пара тювиков — молодая, десятимесячная самка и самец, по крайней мере годом старше ее, поселилась в небольшой светлой тополевой рощице. Ночами свистела в ней сплюшка, плакали на соседней пустоши авдотки, а днем мяукали на верхушках тополей две иволги, которым не очень нравилось соседство ястребов. Конные пастухи прогоняли через рощицу стадо коров. Оглушительно щелкали в утренней тишине ременные кнуты, но тювики, не знавшие, что такое ружейный выстрел, относились к ним так же, как к рабочему стуку дятла.

Единственное неудобство, которое возникло в жизни ястребов, доставили гусеницы непарного шелкопряда. Это прожорливое мохнатое племя чуть ли не до последнего листика раздело все деревья. После этого на тополях выросло лишь немного новых побегов, и в разгар лета в рощице было не больше тени, чем в апреле, когда лес только подергивается зеленоватой дымкой. Гнездо тювиков целый день было подставлено солнцу, которое палило здесь, как в пустыне. Родителям было нелегко в этом пекле, но они стояли по очереди на гнезде, чтобы избавить птенцов от перегрева: коротенький и редковатый белый пушок ястребят не спасал их от жары, а пляшущая тень от нескольких полупрозрачных листочков не могла принести им облегчения. Если вдруг самка отлетала на зов вернувшегося с охоты самца, птенцы то старались подлезть друг под друга, то ползали по гнезду, в изнеможении свешивая головы через край, чтобы спрятать хотя бы головы от палящих лучей. Их слабенькое стрекотание звучало словно прощание с жизнью. Но возвращались мать или отец и становились на гнездо, развернув зонтом крылья и хвост. Птенцы тотчас забирались под этот «зонт», и беспомощное стрекотание затихало.