Возбуждение настолько овладело обеими птицами, что полеты сменились прямыми нападениями. Наконец, они схватились клювами и упали на землю почти под самым деревом. Я медленно тронул машину и остановил переднее колесо в метре от драчунов. Схватка не прекратилась. Раскинув крылья, птицы дергались, словно в агонии, но не отпускали друг друга: на низенькой травке билось какое-то странное двухвостое, четырехкрылое существо, переливаясь всеми оттенками синего цвета. А третья птица по-прежнему не удостаивала обоих ни взглядом. Мимо пролетела, не замедлив полета, еще одна сизоворонка. Один из воробьев юркнул в свое дупло и, видимо, начал приводить что-то там в порядок. Казалось, никого не интересовало, как закончится птичий поединок.

А закончился он так: чужак все же вырвался и взлетел на ветку, видимо, намереваясь продолжить притязания, но хозяин, едва отдышавшись, так погнал его, что тот бежал без оглядки. Осталось на земле несколько голубоватых мелких перышек, но посвежевший ветер вскоре разнес их, не оставив следа от стычки с таким церемонно-торжественным началом и таким заурядным концом.

Охотиться сизоворонки предпочитают в одиночку, кто где. Однако в гнездовую пору перед закатом, а изредка и по утрам слетаются птицы со всей округи в одно место, собираясь как маленькая стая. Заходящее солнце освещает на ветвях высохшего дерева необыкновенно живописную группу из десятка-полутора птиц таким мягким светом, в котором их голубое оперение словно светится на фоне темнеющего неба. Этот эффект усиливается, когда светило скрывается за горизонтом. Молча и неподвижно сидят птицы, будто ожидая прилета последней, чтобы вместе отправиться на общую ночевку.

Вдруг одна из них как бы в нетерпении срывается с места, но, пролетев несколько метров, словно спохватывается, что негоже так, останавливается и возвращается. Следом точно так же поступает другая, потом — сразу две, и снова взлетает первая. Действия всех настолько схожи, что нет сомнения: птицы охотятся, схватывая в воздухе хрущей, стрекоз, невидимых нашему взгляду издали. И в других местах летают такие же жуки, но сизоворонки почему-то слетаются на вечернюю охоту в определенное место. И лишь когда густеющие сумерки гасят все цвета, птицы, словно черные тени, стремительно разлетаются каждая в свою сторону, лихо проносясь между ветвей и стволов. И только самые заядлые в те несколько минут, которые остались до наступления ночи, продолжают охоту у земли, высматривая летающую добычу на фоне гаснущего неба. И где-нибудь на степной дороге вдруг полыхнет голубым огнем в свете автомобильных фар сказочная, черноглазая синь-птица и, как мгновенное видение, исчезнет в темноте.

В середине лета, когда на просторах Русской равнины начинает блекнуть зелень полей, превращаясь в желтизну спеющей ржи, ячменя и пшеницы, вылезает из земли один из главных врагов этих злаков, хлебный жук-кузька. Крепко вцепившись шестью крюкастыми лапками в колос (никакому ветру не стряхнуть его), днем и ночью выгрызает он спеющее зерно. И не находится среди птиц хороших охотников на этого вредителя. Лишь сизоворонке не приедается легкая и обильная добыча. Пробегают по широкому полю легкие волны, чуть пригибая тяжелеющие колосья, качаются на них зловредные кузьки, будто не грозит им никакая кара. Но легко и неторопливо, держась на ветерок, похожая издали на синекрылую бабочку, порхает над полем сизоворонка, снимая с растений жука за жуком.

Чем еще питается сама и птенцов кормит? В сыроватых местах ходит по земле, неторопливо собирая с листьев самую малоподвижную добычу — мелких травяных улиточек в хрупких и нежных раковинках. Медведку не упустит. После весеннего маловодья, когда быстро мелеют прудики и озерца, наведывается на них и вместе с цаплями вылавливает обреченных лягушат. Но иногда прилетает к дуплу или норе не с жуком, а с маленькой змейкой в клюве, не с длинноногой саранчой, а с полевкой-подростком. Бывает, что приносит сизоворонка слишком явное свидетельство того, что совсем не по-соседски заглянула в чье-то гнездо с птенцами. Однажды пришлось наблюдать, как сизоворонка в течение трех часов перетаскала из скворечника всех скворчат, и родители не смогли воспрепятствовать ей и отстоять четверку своих птенцов. Но справедливости ради надо сказать, что никто из сизоворонок не становится профессиональным разорителем гнезд. К тому же в открытые гнезда на кустах и деревьях, в тростниках и на воде они не заглядывают, будто не верят, что может птица гнездиться не в дупле и не в норе.

Неразличимы по наряду самец и самка, кажется, и гнездовые заботы у обоих одинаковы: насиживать, кормить, согревать, защищать, чему-то учить. А потом?

Потом наступает день, когда родители, последний раз покормив птенцов, могут заняться любимой охотой только для себя: сидя в одиночку день-деньской под палящим солнцем на ветке, стогу, столбе, проводе, посматривать, где кто копошится, скачет, бегает. Семейные заботы позади, и у птицы есть возможность выбора: она не развернет крылья ради какого-то жучка-маломерка, который беззаботно бредет по дорожной пыли, оставляя за собой извилистую строчку, которую быстро стирает ветер. Подолгу сидит неподвижно сизоворонка, поглядывая вниз, будто борется с неодолимой сонливостью: только бы не упасть. Из этого состояния ее выводит негромкое стрекотание невидимки-кобылки. Наклоняя голову то вправо, то влево, сизоворонка довольно точно определяет, откуда раздается интересующий ее звук, и, дождавшись, пока насекомое едва заметным движением обнаружит себя, изящно планирует вниз и, чуть коснувшись земли, возвращается с добычей на прежнее место, дважды изумив наблюдателя — красотой наряда и маневра.

Есть птицы, у которых супружеские отношения навсегда обрываются еще до появления птенцов или даже до постройки гнезда. Немало таких, которые расстаются друг с другом сразу после того, как станут ненужны своим детям. Есть и такие, которые верны раз сделанному выбору всю жизнь. Но и у них внешние проявления взаимной привязанности видны лишь весной. А в остальное время сдержанность становится похожей на отчужденность, и кажется, что еще недавно дружные и одинаково заботливые к птенцам птицы стали безразличны друг к другу. Но не все очевидное в поведении и отношениях птиц можно принимать за действительное.

Свободная и одинокая, сидит на своем наблюдательном пункте сизоворонка, и не понять никогда, что за чувства владеют ею в эту пору, накануне расставания с родиной. Чуть слышно гудят провисшие провода, начинает дрожать край небосвода, размывая горизонт, усиливается стрекотание кобылок в пропыленной траве, и какая-то задумчивость или дремота снова овладевают ею. Вдруг, как будто вспомнив о чем-то важном и нужном, срывается она с места и, набирая скорость, мчит к дальней шеренге телеграфных столбов, где на блестящем, как паутинка, невидимом проводе едва различим силуэт еще одной сизоворонки. Кажется, что так спешат только на ссору по поводу выяснения прав на охотничью территорию. Но сейчас она не охраняется: каждый может охотиться и отдыхать, где вздумается. И птица, вместо того чтобы прогнать нарушителя, как-то скромненько опускается рядом, на тот же провод, и доносится оттуда хрипловатое карканье дуэтом.

Птицы сидят так близко, что, если бы развернули крылья даже на половину длины, концы перьев легли бы друг на друга. В грубоватых звуках их голосов слышится не раздражение, а явное приветствие, доброжелательность и даже нежность. Покаркав, обе сизоворонки вскидывают головы вверх, вытянувшись сами в струнку, и из приоткрытых клювов раздается то ли негромкое курлыканье, то ли воркование. Внезапно оборвав «песню», самец взлетает по крутой спирали вверх и, закончив виток, опускается на прежнее место, сильно качаясь на крыльях. Потом снова воркование, но уже по очереди. И снова самец взлетает на ту же высоту, складывает по-соколиному крылья и черно-голубой молнией мелькает перед самкой. У земли он останавливает стремительное падение и, не оглядываясь, улетает за реку. А самка, словно убедившись, что она не забыта и не покинута, улетает на то поле, где лежит на ячменной стерне ворох золотой соломы.