На осенней охоте по перу, особенно в первые ее дни, когда дичь непугана, нередко удивляют встречи с птицами, незнакомыми даже понаслышке. На степных водоемах Подворонежья почти каждую осень появляются пернатые гости или давным-давно здесь забытые, или вовсе никогда не виданные. Дежурят на мелководьях рядом с серыми цаплями большие и малые белые, залетевшие с донских низовий. Иногда на несколько дней прибьется к светлоперым озерным чайкам такой же легкий на крыло, как они, черный поморник, неизвестно зачем улетевший с арктических берегов в самый центр континента. Или вдруг на сельский пруд покормиться рядом с табунком домашних уток опустятся пестрые пеганки.

Собравшись на вечернюю зарю, охотник приехал на степное озеро пораньше, выбрал в невысоком камыше место поудобнее, чтобы солнце было за спиной, и только огляделся, как заметил вдали два утиных силуэта. Утки были крупные и летели прямо на его засидку, но крыльями махали реже, чем кряквы. Охотник быстро отыскал и вставил в ружье патроны, выпрямился во весь рост, прицелился и... опустил стволы, не выстрелив. Низкое солнце ярко освещало великолепно-рыжее оперение больших уток, летевших почти гусиным полетом. В сознании охотника мгновенно возникло: «Краснозобые казарки. Они же из Красной книги!» А птицы, увидев человека, уже уходили на крутом вираже в сторону и вскоре скрылись за горизонтом. Не угадал стрелок, и чужое имя спасло жизнь по крайней мере одной красной земляной утке, огарю, а не краснозобой казарке, внесенной в списки Красной книги СССР.

Огаря можно считать азиатской птицей, потому что в Европе он гнездится лишь по самой ее юго-восточной окраине, хотя в иные годы на летнюю линьку на Маныч собираются их десятки тысяч. Известный зоолог Н. А. Северцов, побывав в 1850 году в Каменной степи, писал, что огари гнездились там в ту пору в норах сурков-байбаков и в печах необитаемых хуторов. Но к началу нынешнего столетия этот вид исчез с верхнего Дона. Исчез задолго до истребления сурков, в норах которых огари устраивали гнезда. Но вслед за возвращением байбаков на юг Черноземья здесь снова появились и земляные утки. Этому способствовало не только изобилие свободных нор, но и строительство прудов по балочным системам донского правобережья. Получив новое жизненное пространство, кое-где огари стали опережать сурков, выводя потомство в старых лисьих норах. На Памире и Тянь-Шане огарь — горная птица, в Приаралье — степная, в Забайкалье он связан в гнездовое время с лесом, поселяясь в дуплах деревьев. А москвичи знают его как обитателя городских прудов.

По росту и складу огаря нельзя безоговорочно назвать ни уткой, ни гусем, но в его поведении, особенно брачном, больше гусиного и лебяжьего, нежели утиного. Самец и самка верны друг другу до конца жизни, сохраняя взаимную привязанность во все сезоны. Насиживает яйца самка, но отношение к птенцам у обоих родителей одинаковое. Осторожность и смекалка у них гусиные: прилетая к воде, не спешат опуститься на нее, а, осмотрев озеро с воздуха, приземляются в сторонке и, оглядевшись еще как следует, идут к берегу. И кажется, никто из утиной родни огаря не летает таким особым образом, как весной самец. Набрав высоту, он стремительно скользит вниз, немного приспустив крылья, и свистяще-тугой звук, рожденный трением их о воздух, доносится до земли.

По неприязни к соперникам огари даже превосходят лебедей. Пары огарей с весны, с прилета на гнездовой участок и до окончания родительских забот, с особой враждебностью относятся ко всем взрослым птицам своего вида. Особенно нетерпимы друг к другу самки: они настолько задиристы, так яростно нападают на чужих и гонят их прочь, что никто не может выдержать такого натиска. Гонят от гнезда, гонят от воды, которую считают своей и начинают охранять еще задолго до появления птенцов. Самец во время четырехнедельного сидения самки на яйцах ежедневно наведывается к «своей» воде посмотреть, не появился ли здесь кто-то третий. Прилетит, походит по берегу и, убедившись, что никого нет, улетает обратно. Летящего мимо чужака предупредит голосом, чтобы не опускался.

И не просто: вот моя вода, вот — твоя, а чтобы и близко никого не было. В двойном отвершке балки сделали два прудика, перегородив каждую из лощин плотиной, потому что ниже шла насыпь шоссе, и воду лучше было держать от нее подальше. От прудика до прудика, от воды до воды было шагов тридцать. Где-то поблизости загнездилась пара огарей. Пока не началось насиживание, обе птицы с зари до зари патрулировали и тот, и другой прудики, не позволяя опускаться на них никому третьему. Завидя летящего в их направлении огаря, они дружно кричали ему угрожающими голосами, стоя на берегу. Пролетал он мимо — успокаивались. Но весна есть весна, и у любого холостяка есть надежда, что где-нибудь да повезет. Поэтому не всегда удавалось криком отвадить чужака, и тот опускался на соседний прудик, на воду. Тогда семейные птицы летели на него и гнали прочь, преследуя до тех пор, пока он не скрывался из виду.

Такие отношения существуют только между взрослыми птицами. Чужих птенцов они не прогоняют, наоборот, когда другая пара приводит выводок к уже занятой воде, она почти непременно лишается его и изгоняется «хозяевами», которые сразу «усыновляют» всех. И если в одной семье больше дюжины птенцов, то это дети разных родителей, но по отношениям сводных братьев друг к другу, по отношениям приемышей и опекунов заметить этого нельзя, так как хозяева не выделяют в общем выводке своих и чужих. Кормить ни тех, ни других не надо, а присмотреть за двумя десятками дружных и послушных малышей вдвоем нетрудно.

Для огарей годится не только стоячая вода. На Тянь-Шане и Памире им хороши и горные реки. Так что в запасе в наших местах для огаря есть и маленькие речки, и Дон, где воды и берегов хватит сотням и сотням пар. У границы верхнего и среднего течения Дона в 1984 году уже встречались семьи с собственными выводками.

Походка у огарей гусиная: ходят легко и быстро, как дикие гуси, не переваливаясь с боку на бок, быстро бегают. Птенцы довольно длинноноги. Они, как и утята других земляных уток, пегие, одетые в черно-белый пуховой наряд без примеси желтого. У них с первого дня жизни нет страха перед высотой: без колебаний весь выводок спрыгивает со скалы, обрыва, дерева, где в нише, пещерке или дупле было гнездо. Не отставая, бегут за родителями (путь к воде бывает неблизким), а завидев воду, обгоняют их и гурьбой бросаются в новую для них стихию, будь это горная река или соленое озерцо в пустыне. Бросаются с такой решительностью или нетерпением, будто каждому из них эта вода грезилась еще в яйце. Пуховички быстро и проворно ныряют, спасаясь от опасности. Одетым в густой пух, им трудно держаться под водой, и, чтобы не всплыть, они дрыгают разом обеими ногами, удваивая силу каждого гребка, а на поверхности гребут лапками попеременно. Взрослые птицы нырять не любят.

Птенцы не только ходоки хорошие. Я видел однажды, как ловко выпрыгивали они из почти полуметровой двойной колеи, продавленной еще ранней весной колесами могучего трактора. Не перепрыгивали ее, а, спрыгнув на дно, быстро выскакивали наверх, где стоял кто-то из родителей.

В голосе и манере звукового общения у огарей тоже больше гусиного. Нередко «разговор» двух птиц бывает удивительно похож на осмысленную, но непереводимую беседу в разных интонациях. В полете парой птицы окликают друг друга звучным «аанг». У таджиков этот призыв лег в основу названия огаря, так же как в языках других народов кукование кукушки стало основой ее названия. Крик угрозы огаря похож на удивленный возглас: протяжен и негромок. Самец, в одиночестве патрулируя около гнездовой норы, как бы сам себе что-то напоминает вслух сипловатым покашливанием «хак-хак». Когда рядом самка, то часто слышится нежное: «ах-ах-ах-авва» или двойное «хуу-хуу», за которым следует приятное воркование, во время которого вибрирует горло птицы. Самка в ответ на это воркование квохчет почти как курица, которая нежится на солнышке в пыли, эдак часто и нежно: «ко-ко-ко-ко-ав». В осенних голосах огарей слышится какая-то печаль или усталость. Птицы уже ни с кем не ссорятся и больше предаются молчаливому раздумью, почти не проявляя интереса к окружающему.