Опустело свекловичное поле. Вывезли с него сладкий урожай, но из-за бесконечных осенних дождей и ранних морозов не успели перепахать под зиму. Ноябрьские ночи по-зимнему долги, и даже слабенький морозец успевает выжать из черных земляных комьев густой иней: к утру словно седеет поле. А сегодня предрассветная метель чуть припудрила землю, и стали заметнее низенькие кучки слежавшейся ботвы. Одну разворошила лиса, почуяв в ней гнездо полевки. Съела и саму хозяйку, и всех ее детенышей. Утром к свежему пятну свернула ворона, потеребила остатки гнезда, поковырялась в свекольных листьях и полетела догонять своих. Пусто поле. Под землей скрыта жизнь его обитателей.

Сухой ветер разметает пушистый снежок, и кое-где среди черно-белых комьев и глыб проявляются рыжеватые пятна мелко искрошенной глины, словно кто-то выбросил ее из-под земли. От середины выброса, от едва заметного углубления в нем ведут в разные стороны две узкие дорожки. Но нигде не видно никакого входа-выхода. На работу слепыша это непохоже, потому что поблизости не видно других выбросов, и глина поднята с глубины не меньше метра, из-под мощного слоя рассыпчатого чернозема.

Пока я гадаю, кто отсиживается в запечатанном подземелье, грунт посередине низенького холмика начинает шевелиться, потом проваливается вниз, и из довольно широкой дыры высовывается припорошенная глиняной крошкой усатая мордочка рослого хомяка. Опираясь коротенькими передними лапками на край дыры, зверек наполовину вылезает из норы и осматривается по сторонам, поставив торчком широкие, округлые уши, рыжие, с узкой черной каймой по краю. Кажется, что он напряженно прислушивается к шелесту одинокой травинки или шороху снежинок, не решаясь вылезти полностью.

— «Зачем вылез, хомяк?» — спросил я вполголоса. Но хотя между нами меньше шага, зверек даже не вздрогнул от этих звуков. Не обернулся он и на свист, на хлопок в ладоши, не повел ушами и на повторный вопрос погромче. Можно подумать, что глух хомяк от рождения или оглох от тишины в своем заточении, коль не проявил ни испуга, ни удивления или любопытства. А может быть, застыл он от изумления, озадаченный изменением обстановки, впервые в жизни увидев снег.

К занятому едой зверьку можно подойти вплотную. Можно, не делая резких движений, пощекотать ему пузечко соломиной, но он не оставит своего занятия, пока до отказа не набьет защечные мешки, и лишь потом без особой поспешности засеменит к норе. Бежит, будто ползет: передних лапок не видно, и только мелькание пяток выдает, что есть задние. Не от страха прижимается к земле бегущий хомяк, а просто коротконог он, как любой житель тесных подземелий.

Скорее всего, и слух, и зрение у хомяка нормальные, и сам он не из робкого десятка, а все дело в какой-то непонятной самонадеянности или отчаянной смелости. Если преградить дорогу бегущему к норе хомяку, он, не ввязываясь в драку и не теряя спокойствия, постарается обойти препятствие. Если это не удается, зверек становится в боксерскую стойку, прикрыв широкую грудь маленькими лапками. А грудь у него черного цвета. И не просто черного, а угольно-черного. Наверное, это производит ошеломляющее впечатление или по крайней мере озадачивает того, кто хотел остановить хомяка. Уж очень неожиданно получается: только что навстречу бежал низенький рыжевато-серый зверек с ярко-рыжей маской и белыми толстыми щеками и вдруг, поднявшись столбиком, стал втрое выше ростом и показал такую пугающую черноту, которая видна, наверное, даже ночью. Как предупредил: не то еще будет, если не пропустишь. Да и поза его при этом выражает решимость драться до последнего. Водяная крыса при такой встрече, кажется, дышать перестает от страха.

Хомяк открыл нору не ради свежего воздуха. Даже не оглядевшись, как следует, он вылез и, пробежав по одной из своих дорожек, засеменил по глубокому колесному следу к обгрызанному корню сахарной свеклы и захрустел, быстро откусывая от него кусок за куском. Упираясь передними лапками в промороженный корень, он торопливо запихивал свеклу за щеки, и его голова и шея постепенно раздувались сначала с одной стороны, потом — с другой. Когда хомяк побежал домой, он еще и в зубах нес кусок корня, которому уже не было места в защечных мешках. С этакой ношей он с явным усилием, дрыгая коротенькими лапками, едва затиснулся в собственную нору. Там, внизу вытолкал все кусочки из-за щек, снова вылез наружу и побежал уже в другую сторону.

На этот раз он возвратился с мешками, набитыми просом и подсолнечными семечками, быстренько опорожнил их внизу и, поднявшись к выходу в третий раз, стал забивать нору и от холода, и от непрошенных гостей. Сыпучая глиняная крошка не держалась в отвесном лазе, но хомяк быстро подгребал ее передними лапками и утрамбовывал задом. Не прошло и минуты, как из глины торчал лишь кончик коротенького хвостика, потом исчез и он, а на месте входа едва обозначался кружок свежей глины.

В том месте, откуда хомяк принес просо и семечки, приглядываясь к его следочкам, удалось отыскать совершенно вертикальную, как колодец, как весенняя нора суслика, еще одну нору, нору-склад. Здесь хомяк хранил зимний запас зерна, сюда наведывался, когда подъедал принесенное, а голод не давал спать даже в теплом гнезде.

До этой встречи я был уверен, что у хомяка одна нора, в которой и гнездо, и склад, и помещения другого назначения, что сидит он в той норе безвылазно до самой весны, не заботясь ни о чем: проснулся, перекусил и снова спи. Но хранить под землей полугодовой запас зерна можно только при хорошей вентиляции, иначе заплесневеет оно и сгниет еще до наступления зимы, до того, как остынет земля. А постоянная вентиляция — это днем и ночью открытый ход, которым может воспользоваться первый враг хомяка — хорек. Значит, склад надо строить в стороне от жилья, чтобы собственную жизнь не подвергать постоянной опасности. Как-то умеет хомяк и предупредить вторжение возможных нахлебников, может быть, застав в кладовой мышь или полевку, поступает с ними, как хищник. Поэтому, наверное, и не было около норы-склада даже мышиного следочка, хотя по всему полю их хватало.

Нора хомяка как подземная крепость. Лисице ее не раскопать. Хорьку, если вход забит, тоже не добраться до хозяина, потому что нора уходит вниз отвесно. Плуг пройдет через нее — тоже не страшно. До жилых покоев, до гнезда он не достанет, а хомяк, чтобы выйти наверх, растолкает землю по отноркам и, сделав новый ход, выбросит лишнюю наружу.

Массивный, коротконогий и короткохвостый хомяк выглядит неповоротливым, но его не за что ухватить, не рискуя быть укушенным. Кожа на нем, как свободный мешок, и поэтому где его ни схвати, все равно извернется и цапнет зубами. А зубы крепки и остры. Остры настолько, что в момент укуса почти не ощущается боль. Но зубы нужны еще и для строительства. Маленькими хомячьими лапками не выкопать в плотном грунте ни норы для гнезда, ни вместительной кладовой, и проделывает зверек длинные ходы в черноземе и глине крепкими зубами, как слепыш.

Рано покидает хомяк материнскую нору и роет себе в сторонке собственную, становясь самостоятельным хозяином. Ему запас еще нужнее, чем взрослым: на нем не только перезимовать надо, но еще и подрасти к весне. И он в своем подземелье будет есть и спать, делать кое-что по благоустройству жилья. Пусть темно, но в норе должно быть чисто, поэтому надо забивать отнорки и тупички временного пользования, а вместо них рыть новые. Кончится запас в маленькой кладовой — сходит за ним в главный склад. Откроет нору и подснежным туннелем добежит до него, наберет там проса, семечек, других семян и — снова домой. Так что и зимой хватает забот рыжему отшельнику.

Если невозможно бывает собрать достаточный запас на все зимнее сидение, хомяки, которые живут вокруг сел и хуторов, без особых затруднений пробираются в погреба и ямы, где хранится картошка и другой овощной припас с огородов. Подкопавшись снизу под груду картофеля, зверек считает весь ворох своим, ест по аппетиту. Обнаруживается новый «хозяин» обычно весной, когда подходит время посадки. Нарытая земля, широкий вход в нору выдают хомяка, хотя его следы обычно принимают за крысиные. Часть вины за небольшой убыток все же можно снять с хомяка хотя бы потому, что он всегда один, что никогда не заходят в занятые им погреба крысы, почти никогда не живущие в одиночку.