Сбегают из неволи обычно молодые норки, у которых осенью сильна неугасшая тяга к расселению с родительской территории, тяга к поиску новых, незанятых мест. У взрослых животных это стремление подавлено, и для них клетка под навесом милее норы на речном берегу. Они отказываются от предоставленной им свободы, словно не зная, что с ней делать.

В июне 1978 года Центральное телевидение, готовя программу «В мире животных», проводило съемки на Воронежском водохранилище. Но кроме лягушек, чаек, гнезда с сорочатами да ручного коршуна заснять никого не удавалось. А поскольку речь в передаче шла о взаимоотношениях беглых норок и выхухоля, решили попросить цветного зверька в зверосовхозе. От нас не потребовали никаких гарантий, а сказали: «Снимете — вернете. Сбежит — мало ли их сбегает?».

На лугу, рядом с дорогой, нашлось подходящее для съемки местечко: огромная, времен войны воронка от пятисоткилограммовой фугаски. Чистое зеркало воды с десятком водомерок, цветочки турчи по кругу, кустик ольховый на склоне и плотный ковер из низенького клевера-пустоягодника. Спрятаться некуда, и любопытных поблизости нет.

Оператор выбрал крупного фотогеничного жемчужного самца-трехлетка, который должен был выглядеть эффектно и на воде, и на зеленой траве. Приехали, подождали, пока свет будет получше, а потом зверовод по команде «Пускай!» откинул дверцу клетки и подтолкнул зверя к воде. Тот извернулся на месте по-змеиному и вопросительно глянул на человека: за что, мол. Но все- таки его заставили переплыть воронку. Сделал он это артистически: плыл хорошо, по сторонам посматривал, на берег выходить не торопился. А выйдя, оглянулся на нас: что дальше делать, ребята? Удирать не собирался, никакого испуга не проявлял, но плавал только по принуждению, нырять же отказался, как мы ни старались его заставить. Наплававшись, самец забился под ольховую веточку и лег там отдохнуть. В тесную клетку зашел сам, как только увидел ее, и тут же заснул на проволочном полу.

У норки всегда добродушно-любопытное выражение, но хватка острых зубов мертвая. Жертва, сопротивляясь, может тащить хищницу за собой, но вырваться ей не удастся, и победа везде остается за норкой — на суше, под водой и под землей. 

Толст и крепок был речной лед. Сто дней ковала зима холодный панцирь. Казалось, что весне с ним быстрее, чем за месяц, не справиться. А вышло так, что уже через неделю после ее прихода у берегов, у камышовых островов было немало чистой воды. Час от часу становились шире эти закраины и промоины, и опускалась на них самая ранняя водоплавающая птица то в одиночку, то парами, то косяками и станицами. Одни стаи, утомленные перелетом, останавливались на короткий отдых, для других это был конец пути.

Ночью летели пернатые путники и, увидев внизу волу, садились сами и звали других. Наверное, торопились сесть птицы, потому что неведомо откуда к реке полз густой туман. Под утро он, холодный, сырой и тяжелый, затопил до краев широкую долину и лес по обеим ее сторонам, и все, кто должны были лететь дальше, остались на месте.

Сквозь белесую мглу едва проглядывали темные пятна разводий, доносились приглушенные голоса невидимых гусей и уток. Но как только на мутном небе светлым кругом обозначилось солнце, туманная пелена стала редеть, и на воде и на льду показались силуэты птиц. Около большой промоины, положив шеи на широкие спины, стояли крепконогие гуси. Охорашивались головастые, белощекие гоголи, рядом с каждым — его золотоглазая гоголюшка. Подремывали, лежа на спокойной воде, кряквы: расписные селезни бок о бок со скромными уточками. А посреди полыньи, опустив на воду короткие хвосты, как заведенные, тесной кучкой плавали красноголовые нырки, или седыши. В стайке нырков не было ни единой самки.

Они прилетают позже, дней через семь-восемь после самцов, и не все сразу. Их встречу с заждавшимися селезнями можно назвать торжественной. Прилетит одна — ее встречают все. Выберет она какого-то одного, но никто не постарается доказать, что именно он достойнее других. И плавает по плесу эдакая невидная уточка в почтительном окружении сорока черногрудых красавцев-селезней, словно заколдованная принцесса и сорок ее братьев-близнецов. Куда она, туда мгновенно поворачивают все без толкотни и ссоры. Взлетит она — и взлетает вся стая. Будто дал каждый обет верности ей.

Но несколько раз на день в группах седышей происходит неожиданное и непонятное: сделав несколько проплывов, утка внезапно останавливается, кладет голову на спину и закрывает глаза. То ли она на самом деле засыпает, то ли это особый прием, чтобы немного побыть одной, потому что вся ее роскошная свита в ту же минуту без недоумения рассыпается, отплывая в стороны. Не зная, чем заняться, одни селезни тоже ложатся в дрейф, подремывая, другие наперегонки плывут на другой край плеса, куда, кажется, прилетела еще одна утка, другие терпеливо плавают поодаль. Они следят за своей уткой и, едва она, услышав новый звук, поднимет голову, оглядываясь, устремляются к ней. Но утка уже снова сунула клюв в перья, и чем ближе подплывают селезни, тем большая неуверенность или замешательство овладевают ими. Наконец, разглядев, что утка задремала снова, они останавливаются, не смея приблизиться к ней. Однако двое все-таки проплывают мимо и осторожно и негромко свистят — «фьиии-ифф»: а вдруг... Но утка не хочет просыпаться, и они оставляют ее в покое.

Эта птичья галантность поразительна: стоит только самке положить голову на спину — сколько бы ни было с ней селезней, а их бывает до полусотни и более, все как один отплывают, начинают нырять, уплывают или улетают в другие свиты. Проснулась — и уже вокруг нее плавают самые верные. Те, что следуют за уткой, повторяют ее движения, плывущие впереди то и дело оглядываются, стараясь уловить, в какую сторону намерена свернуть их избранница и повелительница.

Вздумается самке подплыть к другой группе, все селезни туда же, и никто не выразит ни малейшей неприязни друг к другу: нет ни соперников, ни соперниц. Ни одного грозного движения, никаких угрожающих звуков. Только время от времени, прибавляя ходу, кладут селезни толстые шеи на воду, опускают хвосты, и тогда за каждым на тихой воде «усами» расходятся две низенькие волны. Линии «усов» пересекаются друг с другом, как стрелки станционных путей, когда смотришь на них из окна вагона набирающего скорость поезда.

Селезни свободно переплывают из одной свиты в другую, потому что ни у одного из них нет постоянной избранницы. Чем больше появляется самок, тем меньше становятся их кортежи, и уже через неделю после прилета первых плавают отдельные пары. Тогда и начинается настоящее токование, тогда селезни уже проявляют недовольство друг другом, пугают соседей, но драк не затевают, как лысухи. Самка сама выбирает того, кто ей по душе, и каким-то образом дает понять остальным, чтобы искали удачи в другом месте. Только после этого ее избранник по-настоящему изливает свои чувства в виде ритуального танца: то запрокидывает голову на спину, выпячивая черную грудь, то кладет ее на воду, вытянув вперед короткую шею, и плывет как в атаку.

На больших плесах, где просторно всякой водяной птице, вперемежку с табунками красноголовых нырков плавают хохлатые чернети, или белобоки. Двуцветный наряд самцов, черные, длинные, зачесанные назад хохлы делают белобоков самыми видными среди пестроперой родни. Их свадебные кортежи привлекательнее, чем у седышей. Здесь тоже все, как один, подчиняются малейшему движению самки, но она заметнее в группе, осанка у нее горделивее. Да и селезни, плывущие бок о бок с ней, не так безразличны к соперникам: делают короткие выпады, хотя не дерутся. Но в целом брачное поведение седышей и белобоков столь сходно, что сразу выдает их близкое родство. И те и другие не любят выходить на сушу, где они держатся неуверенно, сильно косолапят и кажутся нескладными и маленькими по сравнению с тем, как выглядят на воде. Одинаков у них полет: взлетают тяжеловато, с коротким разбегом, словно из последних усилий отрываются от воды, на виражах растопыривают перепончатые лапы, помогая ими делать поворот. Но за белобоком замечен оригинальный способ чистить перо брюшка, не выходя из воды. Он ныряет головой вперед, не сделав в воде полной петли, всплывает вверх животом и, лежа на спине, не спеша перебирает клювом белоснежные перья.