Когда Макара бросили в волость, к Сане прибежал запыхавшийся Иван Иванович.

— Чего ты стоишь-то? Кого ждешь? Пойдем скорее, спрячу тебя. А то разберутся, убьют!

— Спасибо, Иван Иванович. Только вон тот ящичек железный надо бы захватить с собой. Тяжелый он, не унести мне.

— Зачем он?

— Это пишущая машинка.

— Чего писать-то будешь?

— Документы любые, дядя Иван.

Через огороды, по берегу, едва заметной тропкой провел ее Иван к своему дому.

— В амбаре пока жить будешь. А там видно станет.

В доме старшины Бурлатова, как и прежде, было весело. Сонька пела новую песню про «пару гнедых», пили водку. Через два дня чехи ушли дальше на восток, оставив в Родниках для поддержания порядка полуроту солдат. Вскоре по селу партизаны развесили объявления:

Как бы в подтверждение этого вечером с поскотины привезли мертвого старшину Бурлатова, ездившего смотреть, как на Царевом поле «испохабили» у него землю советские крестьяне. Старшина был расстрелян партизанами. Кони, кучер и бричка пропали бесследно.

Отряд Терехи пробрался на большую, заросшую кустами релку, верстах в семи от Родников. В эти места и в мирные дни мало кто отваживался забираться. Один путь сюда, да и то для тех, кто знает, — почти пять верст по пробитой в камышах водной тропинке. Другой дороги нету. Тростниковые стены, глубокие плесы, ломь. Лихое место. Собьешься — верная гибель: или утонешь на бездонных прогалинах или засосет в трясину.

У Макара не останавливалась кровь: ранение показалось вначале безобидным, а на поверку вышла беда. Он то бредил, то, приходя в сознание, успокаивал Тереху:

— Ничего, пройдет! Ты не волнуйся!

«Какой, к черту, пройдет, когда на покойника уже стал походить!» — думал Тереха. Вечером он заглянул в шалаш Федотки Потапова.

— Все идет кровь-то? — спросил Федотка. — Сейчас мы ее остановим. Вот.

— Что это?

— Водяной перец! — Федотка тряс в руке красноватые ветки. — Мои деды завсегда этой штукой пользовались.

— Хорошо придумал. Правильно. Но только у меня есть другая задумка… Ты Ивана Ивановича Оторви Голову хорошо знаешь?

— Знаю.

— Друг, поди, ишо?

— Не к нам ли хочешь его заграбастать?

— Навроде того, Федот. В амбарушке у Ивана Ивановича гроб стоит. Подготовил он, вишь, его для себя еще в старо время.

— Ну? Не тяни!

— Лошади у нас две. Проберись в деревню и гроб возьми.

— Зачем?

— Жди нас на Сивухином мысу. Макарку положим в гроб и вместо покойника к нашим увезем. Иначе помрет.

— Да где же наши-то?

— Вчера из разведки Ванюшка Тарков пришел. Вот листовку добыл… Почитай… Наши уже недалеко.

— И все-таки рыск большой!

— Без риска нам сейчас, Федот, жить нельзя!

Подался темной ночкой Федотка Потапов в гости к другу своему Ивану Ивановичу. Увел последних партизанских коней.

Иван Иванович, выслушав партизанскую просьбу, взъерепенился:

— Не дам гроб.

— Да ты что, дядя Иван? Имей совесть, ведь помрет Макарка.

— Не дам в чужие руки. Сам повезу. Я, чать, получше тебя дороги-то знаю. Если кони добрые, господь даст, возвернусь через недельку!

— Не выйдет у вас ничего, — появилась из горницы Саня. Она была в грязной холщовой юбке, в рваной кофте и в старых сапогах. Федотка не без удивления разглядывал ее наряд.

— Пошто не выйдет?

— Документы надо хорошие соорудить, тогда…

— Какие документы?

— Какие? — Саня присела к столу, задумалась. — Иван Иванович должен быть не Иван Иванович, а станичник усть-уйский. И везет он труп их благородия, есаула… Коновалова, к примеру, для погребения в родной деревне или станице.

— Где взять документы?

— Это я сегодня в ночь сделаю. А ты, дядя Иван, папаху добывай, шаровары казачьи.

— Шаровары у Таньки Двоеданки купить можно.. К ней еще до войны один хахалиться приезжал в казачьих штанах. Оставил.

— Я раздобуду утром, — посулился Оторви Голова.

Весь следующий день он собирался в дорогу. Ночью вынесли Макара на Сивухин мыс, положили на траву. Было абсолютно тихо. Звездно. Еле уловимые шорохи слышались далеко. Саня целовала колючие щеки мужа, плакала.

— Крепись, Макарушка, милый!

Подплыла в темноте подвода.

— Давай грузиться!

Попрощались друзья с Макаром. Увез Иван Иванович вместо трупа их благородия есаула Коновалова главного большевистского атамана к красным. Остались на релке партизаны. Строили балаганы из камыша и дерна.

Кончились запасы продуктов. Разведка доносила о деревенских новостях: ушла полурота чехов, а на место ее прибыл особый карательный отряд, и командование отрядом вверено поручику Сутягину. Отбирают у мужиков скот, расстреливать стали за пустяки, насильно берут в солдаты. Тереха понимал: действовать пешим против карателей бессмысленно, они хорошо вооружены и могут уничтожить партизан в два счета. Надо было посадить отряд на коней.

Ждали набора колчаковцами конного поголовья. Шили уздечки из сыромяти, делали, как умели, седла. В конце лета, когда вода в камышах, по плесам была мыльной и теплой, птица уже подымалась на крыло, Ванюшка Тарков принес Терехе весть: набирают коней. В эту же ночь вышли всем отрядом на берег, залегли в кустах около тракта, ведущего на станцию.

Коней выгнали табуном рано утром под охраной четырех верховых и унтера. Верховые погоняли, а унтер ехал следом в рессорной бричке, взятой у кого-то из богатых. Подпустив колчаковцев чуть ли не вплотную, мужики ударили по ним прицельно. Всадники попадали, а унтер завернул коня и что есть духу погнал в село. Отрядчики направили табун к лесу. Там поседлали коней.

С этого времени Кольке Сутягину и его гарнизону не стало покоя.

— Ты нам только оружие давай, — ворчал Тереха. — Стрелять мы сейчас знаем в кого!

В дни важных исторических событий слабый человек чувствует себя малой песчинкой. Мутные потоки событий швыряют его, и куда он прибьется, к какому берегу — бог знает! Сильные люди в такие времена будто выпрямляются. Иван Иванович Оторви Голова еще после Марфушиной свадьбы сошкантил себе крепкий сосновый гроб, изладил его без единого гвоздика. Но завеселела жизнь при Советах, понял он, что рано сгибается. Отведав колчаковских шомполов, сказал: «Мы — люди, не овечки, чтобы нас так свежевать. Нешто никто ответа не даст?» А потом, когда узнал, что партизаны во главе с Терехой дают ответ, решил окончательно: «Это моя конпания».

Глухими проселками вез он Макара Тарасова навстречу наступающим красным войскам. Прошел жар, вылезать стал Макар из гроба.

— Что, надоело, сердешной? — спрашивал его Оторви Голова.

— Тряско сильно, дядя Иван. Ты везешь вроде как не живого человека, а всамделишного покойника!

— Ясное дело, гроб — не перина. Да нельзя тебе больше нигде находиться. Попадать в руки этим государственным радетелям никак нельзя.

— А что, если возьмут они власть обратно? — вел дальше беседу Макар, стремясь расшевелить Ивана.

— Нет, парень, этого сейчас уже не случится… С хвоста хомут не надевают. Понял?

— Понял, — посмеивался Макар.

— Ты не смейся! Расскажу тебе я такую историю… Был, значит, я ишо мальцом. Пошли как-то по грузди, и отстал я от своих, а потом заблудился. Три дня в лесу гнус кормил. Ревом, изошел. А потом все-таки натакался на дорожку, вышел из леса почти у самой деревни… Хотя и при смерти был, а до дому все ж таки дополз!

— Ну так что?

— А то! Попробовал бы ты меня в то время, когда дом родной на виду оказался, обратно в лес загнать, я бы тебе все нутро зубами выгрыз… Потому наблукался, намучился… Вот и народ так же.

— Правильно, дядя Иван.