— Я знаю, что мы победим… Только ценой большой крови.

Новогоднюю ночь провели втроем. Пролаза сразу предупредил отца и сына:

— Могу гостей назвать, даже дам нагнать, но не желаю.

— Что же ты на них так рассердился?

— Запомни, товарищ генерал, что Новый год и в старое время даже господа и то встречали только своей семьей… Да и пельменей жалко. Сожрут, сами голодом насидимся, — пояснял Тихон Макару.

— Ладно, ладно, — успокаивал его командир.

— И еще одна просьба к вам: не спорьте о войне. Люди вы профессионально военные, а значится, ни черта в этом деле не смыслящие!

— Ладно, знаток, и это исполним! — посмеивался Макар.

И правда, никто за весь вечер не затронул сидевших в сердце занозок. Лишь под утро сам же Тихон нарушил взятый обет, сказал Степану:

— В запасной полк тебя направили… Там всю войну и просидишь…

— Этого никогда не будет, Тихон Петрович! — вскипел Степан.

— Отчего же не быть?

— Задание такое: подготовить личный состав и вместе на фронт! Да я и не согласился бы сидеть в тылу!

— А почему бы у нас не остаться? Мы еще, видать, долго тут будем на небо заглядывать?

Это был один из больных вопросов. Его всегда обходили и отец, и сын, и Оксана Павловна, и Рудольф. После окончания училища оба молодых командира деликатно отказались служить под началом отца. «Не хотим, чтобы пальцем показывали. Вон, мол, командирские сынки!» И это решение тайком одобрил сам Макар, не представлявший себе сыновей ротными или батальонными командирами в его подразделении.

— Война — везде война. Я готов быть в эти дни с вами, с папой, с тобой, дядя Тихон. Я готов защитить вас. Но я средний командир… Строевой офицер. Нас сотни, тысячи таких. Давайте будем потеплее устраиваться! — разгорячился Степан.

— Хватит! — генерал наполнил маленькие рюмочки. — Это дело у нас давно решено. Ты прав… Выпьем за победу! Фашисты убегают, скатертью им дорожка!

Отец показал Степану письма Поленьки и Оксаны Павловны, толковал об урожае прошлого года, читал маленькую районную газетку с броским призывом в шпигеле: «Организуем соревнование тыла с фронтом!»

— А Рудольф как служит? — спросил его Степан.

— Хорошо. Скоро в коменданты выбьется.

— Не люблю я эту службу.

— Отчего же?

— Всегда кажется, что служащие в городских комендатурах похожи на администраторов ресторанов, пьяных растаскивают!

Отец долго молчал, потом заговорил медленно.

— Батя твой родной и матушка, Терентий Ефимович и Марфуша, настоящие борцы были, светлые души… Лежат сейчас в сырой земле. И многие их уже забыли. А брат Тереши, твой дядька Григорий, живет в Родниках. Справку где-то добыл о партизанстве… И нашей славой прикрывается… Продавал когда-то нас.

— Вы к чему это, папа?

— А к тому, сын, что каждая эпоха выплескивает на поверхность примазавшихся… Ты это должен помнить хорошо. И они, эти примазавшиеся, случается, выдают себя за героев и страдальцев. И от этого сама история извращается… Откровенно скажу тебе, Рудольф вроде бы и не собирается проситься на фронт… Жениться, кажется, задумал… Это мне не по душе. Пойми.

— Жениться собирается? Кто же его избранница?

— Вера Потапова… Дочка нашего друга одного по гражданской… Она врач… В госпитале там же работает.

— Вера? Ах, да! Вера Потапова. Знаю.

Ни Пролаза, ни Макар не заметили, как изменился в лице Степан.

…Летом, в последний предвоенный год, побывав у отца и матери, они с Рудольфом проводили остатки отпуска у Поленьки в Родниках. Поленька и ее муж, преподаватель математики в Родниковской средней школе, Никита Алпатов, высокий, плотный, с золотыми кудрями и в пенсне, до того были рады приезду лейтенантов, что не знали куда посадить их, чем накормить, как угодить. Стол прогибался от закусок.

Все было ясным, как сам широкий летний день.

Никита держал на руках двойню и хвастался:

— Видите, как пыльно живем! Вот Макар, а вот Терентий, два новых революционера… Имена, конечно, не очень современные, зато парнишки умные родились. Ведут себя вполне…

— Да уже насчет имен — явная промашка! — поддакнул Рудольф. Но Поленька обиделась:

— Самые русские имена… Вообще не понимаю, как это можно в угоду моде живого человека назвать Магнитостроем или Днепрогэсом… Народятся у этих детей свои дети и будут Иваны Днепрогэсовичи да Владимиры Магнитостроевичи!

— Голос эпохи, — настаивал Рудольф.

Никита продолжал благодушествовать:

— Говорил Поленьке: не рожай по двое — разойдусь… По той причине, что всесоюзных строек на имена не хватит… Ослушалась.

— Давайте, гостеньки дорогие, выпейте по рюмочке… На боярышнике настоена! И ты давай, Никита, хватит байки-то баять!

Никита удивленно вскинул брови, подмигнул лейтенантам:

— Во-первых, Поленька, я не пью, во-вторых — на улице жарко, а в-третьих — я уже две рюмочки выпил!

И в эту секунду за окном разнесся отчаянный крик:

— Помогите-е-е! Спасите-е-е! Тонет!

Родниковское озеро искони считается притчеватым. Опасно быть на озере в дурную погоду, не менее опасно и после больших ветров, когда катится к берегу успокаивающаяся волна, трамбуя под крутояром желтый песок. Плескунь — так называют эту волну местные жители. Во время плескуни даже бывалые рыбаки вываливались из лодок. Если такое происходило невдалеке от крутояров, где неутомимо работали бьющие со дна родники и вода была нестерпимо студеной, выбраться на берег стоило немалого труда: тело охватывал жгучий озноб, судорогой стягивало ноги.

Вера Потапова, студентка медицинского института, отдыхавшая летом у себя на родине, любила, взяв маленькую лодку и застелив ее днище пахучей свежескошенной травой, выплывать почти на середину озера, скрываясь из виду, а затем, предоставившись волнам, лежать с книгой на травяной постели, убаюкиваясь шорохами коварной плескуни. Часто она купалась на большой глубине, выпрыгивая из лодки в кажущуюся бездонной пучину. Все это было рискованно, но все заканчивалось благополучно. До поры до времени. На сей раз пришла-беда. Выпрыгнув, Вера накренила маленькое суденышко, и оно, глотнув лишние порции воды, пошло ко дну. До берега было не более километра, и Вера — отличная пловчиха — смогла бы спокойно выплыть, если бы не наткнулась на ледяные полосы родниковых струй. Холод обжег ноги, охватил разогревшееся тело и испугал девушку. Сведенная судорогами, она начале тонуть.

Никита, Рудольф и Степан прибежали на крутояр, когда Вера в последний раз показалась на поверхности, исчезла.

— Теперича три дни жди… На третий утопленники всплывают, — чернобородый корявый старик с золотым колечком на левом мизинце перекрестился.

— Прекратите болтать! — резко сказал Степан. — Давайте лодки. Быстро!

— Чо ты кричишь здря? Выловишь ее тут, что ли? Тут глубина пять сажен!

— Уходите отсюда! — рявкнул на него Степан.

Они подплыли на лодках к месту происшествия. Начали нырять, и быстро, самое большое через пять-шесть минут, нашли утонувшую. На берегу старательно, по всем правилам делали искусственное дыхание. Но жизнь не возвращалась. «А что если «рот в рот», есть такой способ оживления!» — мелькнуло у Степана, и он, набрав полную грудь, припал к холодным девичьим губам. И шевельнулась ресница, забился на шее живчик.

— Ура! — шепотом сказали оба.

Верочка Потапова, маленькая белокурая студентка, приходила перед отъездом благодарить Степана и Рудольфа.

— Мальчики! В вечном долгу остаюсь перед вами. Если надо что — скажите!

Дед Степана, Иван Иванович Оторви Голова, председатель сельсовета, слегка захмелев, требовал:

— Вот кончишь институт и выходи за нашего Степку замуж! Поняла?

…И в тот последний вечер в Родниках, в клубе на танцах, Рудольф толкал Степана в бок, раздраженно басил:

— Проводи Веру, мужлан! Видишь, как она на тебя смотрит!

Степан сорвался с места, как подстегнутый кем-то, пошел к ней через весь зал под любопытные взгляды парней и девок, пригласил на танго.