— Ты брось! Это же самосуд. Надо по совести.

— А это по совести?! — вскрикнул Герасименко и вытянул вперед ногу, завязанную грубой грязной тряпкой. — Другую неделю прошу перевязать. Гнить начала. А те руками разводят: бинта, вишь, нету. А недавно эта стерьва скоко марли уволокла, бинтов одних ворох! По совести!.. — ворчал красноармеец.

— Ты не кипятись, ровно самовар у поповны. Давай-ка по порядку.

Они сидели минут двадцать. Из рассказа раненого Гетманов узнал об исчезновении лекарств, продуктов, перевязочных материалов. Узнал он и о том, как разозленные красноармейцы поймали на днях повара. Хотели намять ему бока, да выяснилось, что ни при чем он: что получает, то и закладывает в котел. А делами тут вершит сестра-хозяйка, только хитро так обдуривает всех, что никак ее с поличным не поймаешь. А поймаешь — на любой случай отговорки есть.

— Только сегодня не проскочит, — сказал Герасименко. — Вон охрана выставлена. Озлились ребята…

— Молодцы, — одобрил Гетманов. — Только без рук давайте, баба ведь…

Герасименко с сожалением вздохнул:

— И то верно…

Когда окончательно обо всем договорились, Яков ушел в дальний конец сада, откуда хорошо проглядывалась запасная калитка, а Герасименко отправился к своим товарищам.

Прошел почти час. Незаметно подкрались сумерки. Бездействие тяготило. Яков в душе уже проклинал себя за то, что поддержал план красноармейца. А если сегодня сестра-хозяйка никуда не пойдет? Говорил же Герасименко, что она иногда в ночь остается. А если пойдет, да ничего у нее не будет? Нет, здесь надо было как-то по-другому…

Легкий свист насторожил Якова. До него донесся дробный топот и сердитый женский возглас у калитки:

— Отстаньте! Чего вам надо? Я буду кричать!

— Кричи, милая. На свою шею. Поизмывалась, стерьва, над нами! Держися теперь! А ну, хватай ее, братва!

Гетманов побежал на шум, выхватил из кармана наган.

У калитки, окружив женщину, галдели раненые. И каждый норовил, несмотря на уговор, ткнуть ее побольнее. Женщина заслонялась руками, истерично взвизгивала.

— А ну, кончай! Стрелять буду!

Сестра-хозяйка почувствовала поддержку и кинулась к Якову.

— Помогите, товарищ! С ума все посходили. Накинулись, словно звери!

— Спокойно, спокойно. Разберемся, — утешил ее Гетманов и повернулся к раненым. Некоторые поспешно покидали свои места, остальные растерянно мялись. Чекист поспешил избавиться от своих помощников.

— Я из губернской милиции. Разойдись!

Раненые скрылись, а Герасименко на прощанье подмигнул Якову. Благо, что приходившая в себя сестра-хозяйка ничего не заметила.

— Спасибо вам. Вы так кстати появились, — со смущенной улыбкой заговорила она.

— Ну что вы. Такая служба. За что они вас?

— Озверел народ. Ни за что убить могут. Словно бандиты…

— Вы не волнуйтесь, я провожу.

— Я так признательна вам…

Яков подошел к калитке, где валялась огромная сумка. Вокруг были разбросаны медикаменты, бинты, марля, флаконы — и обыскивать незачем. Он нагнулся и с безразличным видом стал укладывать в сумку лекарства. Женщина торопливо объясняла:

— Главный врач распорядился срочно отвезти в Пятигорск. Нужно торопиться, а тут эти… Боже мой, если бы не вы…

— Вот кстати, — перебил ее Гетманов. — Мне тоже в Пятигорск. Живу там. Так что помогу в дороге, а то вон как вас нагрузили! Неужто никого посильнее не нашли?

— Некому, знаете… Ведь не каждому можно доверить в такое-то время.

Они направились к вокзалу. Яков шел сзади, неся огромную тяжелую сумку.

Старенькая «кукушка», тужась изо всех сил, пыхтя и обволакивая вагоны густой копотью, тащила состав. Его мотало из стороны в сторону и резко потряхивало на стыках. Было тесно и душно. От забивших вагон мешочников несло прелым запахом кож, который смешивался с густым махорочным дымом и резкой вонью туалета.

Притиснутые к закопченному и пыльному окну, двое смотрели, как мимо мелькают верхушки деревьев и частый кустарник, взбегающий вверх по отлогому взгорью.

Молодая красивая женщина в черном платке, поднеся к лицу маленькую изящную муфту, брезгливо морщилась, а мужчина, армейскую выправку которого вряд ли мог скрыть его «цивильный», не по фигуре сшитый костюм, изредка бросал на нее иронические, но понимающие взгляды.

Поезд дал протяжный гудок, вагоны резко дернуло, и за окном все медленнее и медленнее поплыли деревья: начинался подъем. Вскоре состав потащился так тихо, что, казалось, его без особого труда можно было обогнать пешком.

Внезапно что-то изменилось в вагоне. Мешочники засуетились, тревожно зашептались. Очередная станция была еще не скоро, но некоторые стали пробираться к выходу. И тут гул прорезался криком влетевшего из тамбура взъерошенного подростка:

— Аттанда! Фараоны!

Шпана пырснула из вагона, люди загалдели. Женщина беспокойно посмотрела на спутника.

— Видимо, облава, — встревоженно прошептал тот.

— Что делать, Жорж? Думай же быстрее!

— Не успеем. Спокойно, Нина. Ведь документы в порядке…

А в вагоне уже появились милиционеры. Один из них, седовласый, осипшим голосом объявил:

— Всем оставаться на местах! Проверка!

Двое молодых его помощников пошли по вагону, а старший окинул взглядом соседей и протянул руку к женщине:

— С вас начнем?

Она медленно достала из муфты листок и протянула его милиционеру. Старший пробежал глазами бумажку:

— Учительша, значит. Муратова. А вы?

Он взял в руки протянутое ему удостоверение, прочитал мельком, сунул назад, но, сделав пару шагов, внезапно обернулся и стал пристально рассматривать мужчину.

— После ранения, говоришь? Это где ж ранен-то?

— Разве это имеет значение? — пожал плечами мужчина. — Документ ведь в порядке.

— В порядке, — протянул задумчиво старший и вдруг громко крикнул: — Сашка! Иван! Айда сюда! — А сам не сводил глаз с мужчины.

Тот беспокойно зашевелился, глядя, как к нему приближаются милиционеры.

— Гляди ж ты! — воскликнул старший. — Вот уж не думал не гадал! Ан довелось встретиться, господин штабс-капитан!

— Вы ошибаетесь! — возразил мужчина и придержал пальцами слегка подрагивавшую от нервного тика бровь.

— Какой там! Разве забудешь, как ваша милость лично порола меня в Осваге? Я твою рожу на всю жизнь запомнил. А ну, айда! — старший махнул револьвером к выходу.

— Это недоразумение! — вступилась женщина, но седовласый кинул на нее сердитый взгляд:

— А ты, значит, Муратова, с ним? Айда тоже!

Их повели в хвост поезда, в небольшой служебный вагончик с узким тамбуром.

— Вот тут и погутарим, ваше благородие! Подыми-ка руки! — сказал старший и прикрыл дверь. — Обыскать !

Молоденький белобрысый милиционер поставил в угол винтовку и дотронулся до кармана.

— Вона-а! — удивленно воскликнул он и вытащил пистолет.

— Тэк-с! — удовлетворенно произнес старший и сунул пистолет в карман галифе. — Поройся-ка еще…

Белобрысый протянул ему несколько исписанных бумажек, взял винтовку и отошел в сторону.

— Тэк-с! Это потом почитаем.

— Пистолет для защиты! От бандитов! — воскликнула Муратова.

— Молчала бы лучше, — прицыкнул на нее старший. — У самой-то чего в карманах?

Приняв его вопрос за команду, белобрысый помощник провел руками по карманам пальто Муратовой.

— Наглец! Как вы смеете! Перед вами женщина!

— А ты не ори здеся, — заявил старший.

— Может быть, мне прикажете раздеться? — гневно воскликнула она.

Белобрысый хмыкнул:

— А не мешало бы, Егорыч, а?

Но старший сунул ему под нос огромный кулачище и отрезал:

— Сопляк! Чего несешь? — И, повернувшись ко второму помощнику, распорядился:

— В общем, так. Ты, Сашок, постереги тута их благородия, пока мы с Ванькой закончим. Да смотри! Господин Городецкий — дюже прыткий офицерик…

Он с белобрысым вышел, а конвоир прикрыл дверь, поглядывая сквозь небольшое дверное оконце из тамбура на арестованных.