Сюда враг выплеснул не одну тонну раскаленного металла из всех видов орудий и минометов. Пулеметы, точно косы, срезали остатки обгоревших кустов, когда-то украшавших заводскую ограду, мины сравнивали бугорки земли, снаряды разворачивали остатки разрушенных стен. Над заводской оградой часами висела кроваво-черная туча дыма, смешанного с кирпичной пылью. Нагретая осколками, земля дымилась едкой пылью и взрывчаткой. Казалось, от одного этого защитники завода задохнутся и прекратят сопротивление. Но, сосредоточивая огонь на определенных объектах, фашисты тем самым открывали направление атаки. Этого для Титова было достаточно, чтобы встретить поднявшихся в атаку немцев огнем с флангов. Цепи врага вынуждены были отползать назад.

Были моменты, когда фашистам удавалось приблизиться вплотную и завязать траншейный бой. Тогда в ход пускались штыки, ножи, лопаты, и уж не было слышно ни стрекотни автоматов, ни взрывов гранат. Выкрики, вопли! Разрезая воздух, мелькали лопаты, и стрелами проносились вдоль траншей штыки. Бой длился несколько часов. Траншеи, окопы, ходы сообщения были завалены трупами фашистов. Были потери и среди защитников гарнизона. Но среди них не было раненых, молящих о пощаде. Все, кто мог держать оружие, дрались до последнего вздоха.

В полдень над головами защитников заводского района с шумом пронеслись снаряды «катюш», мощная реактивная артиллерия, располагавшаяся за Волгой, наносила удар по фашистам, скопившимся против осажденного гарнизона. И в эту минуту все с благодарностью вспомнили Фомина.

— Умереть никогда не поздно, — говорил своим героям Титов, — а мы, коммунисты, любим жизнь. Победа за нами. Нам только жить да жить!

И, как воскресшие из мертвых, бойцы и командиры со слезами радости обнимали и целовали друг друга, хотя несколько часов назад они не думали, что им придется еще жить. Ведь как бы ни было трудно, жизнь всегда дорога и мила.

А Костя не терял надежды, что его удачная разведка сыграет большую роль в разгроме врага: через такие узкие трубы и щели не проползти ни одному взрослому разведчику.

Много препятствий преодолел Костя: завалы, сырость, темноту. Временами он терял направление и не знал, куда ползет. Под землей, в трубе, не определишь — где север, где юг. Останавливаясь в люках, он прижимался к холодным стенкам, чтобы прислушаться. По трубам проносился сильный гул, упругие волны взрывов проникали в подземелье. По этим звукам Костя угадывал, что он где-то возле переднего края фашистов, и потому не показывался.

Мучительно долго и тяжело полз он по трубе, еще не зная, куда она ведет. Временами руки и ноги отказывались двигаться. Под локти и под колени все чаще и чаще стали попадаться мелкие камешки. Они сквозь брюки больно врезались в кожу и не давали опереться на ладони. Приходилось ложиться пластом и, передохнув, снова двигаться. Мелкое крошево бетона напоминало о том, что Костя ползет там, где особенно много упало фугасок. Но где? Ведь всю сталинградскую землю бомбы и тяжелые снаряды изорвали и перекопали еще в начале сентября.

Но вот запахло гарью и взрывчаткой. Костя не открывал глаз. Бесполезно, все равно темно. Вспоминая слепую мать Лизы, он еще яснее представил себе, как тяжело ей: все надо делать на ощупь. Вдруг сквозь полузакрытые веки к нему начал пробиваться свет. Матовая белизна то усиливалась, то блекла. Костя заторопился. За поворотом он почувствовал, что луч света бьет прямо в лицо, и, с радостью открыв глаза, остановился: труба разбита, ползти дальше некуда, над головой большое отверстие.

Он вылез из трубы и оказался в глубокой воронке от бомбы. Две свежие гильзы от автомата и одна от карабина, оставленные кем-то в воронке, и два крохотных окурка обрадовали Костю. Взяв их, он разглядел нерусские буквы.

— Ага, вот вы где!

Затем он выполз на край воронки и, приглядевшись, заметил большое скопление фашистской пехоты. Отсюда он мог наблюдать долго. А когда отдельные фашисты поворачивались в его сторону, он моментально скатывался на дно воронки, нырял в узкое отверстие трубы и отползал в темноту. Попробуй найди!

Так он проделал несколько раз.

«Надо этих фашистов уничтожить! Пора посылать голубя с разведдонесением… Прочтет дядя Володя донесение, отметит на карте, и наши пушки начнут их тут крошить».

Но как написать донесение? Зарисовать все эти дома, овражки, окопы, блиндажи, ходы сообщения, а сколько их тут… Не хватит бумаги. Да и потом такое донесение голубю не унести. Как же быть?

Костя не знал, что настоящие разведчики используют голубей не для того, чтобы они уносили целые карты. Нет, голуби уносят маленькие листочки бумаги, на которых записываются лишь координаты военных карт, ставятся краткие топографические знаки и зашифрованные цифры.

Костя все же решил, хотя бы кратко, записать все, что он заметил.

«Дядя Володя. Тут много фашистов. Они, видно, готовятся наступать на нас. А вон там еще появились. Идут сюда целыми кучами. Ах, как бы их разгромить! Бейте сюда из всех пушек и минометов!»

Написав эти строки, Костя принялся рисовать. На листке вместилось лишь несколько групп фашистской пехоты. Куда же остальных пририсовать? Ведь их вон сколько!..

Испещрив листок, Костя разозлился на карандаш, на бумагу. Все, что было перед его глазами, не поддавалось ни описанию, ни зарисовке. Ему казалось, что об этом можно рассказать только устно. «Ладно, отправлю эту записку с голубем. Он скорее донесет ее, а потом сам приду и расскажу все-все подробно. Надо торопиться…»

В одном из отсеков штольни, устроенной под высоким берегом Волги, разместился штаб командующего артиллерией армии генерала Пожарского. Сюда пришел Фомин. Для него уже была поставлена койка. Она стояла рядом с койкой адъютанта Пожарского. Из штабного медпункта принесли белоснежные простыни, одеяло, подушку.

Тепло, уютно, чисто. В сравнении с холодными окопами, где Фомину приходилось не раз коротать ночи, это был рай, только бы отдыхать. И казалось, прислонись Фомин к подушке на минуту, как усталость прижмет его к ней на целые сутки. Но прошел час, другой, третий, а постель осталась нетронутой. Да разве можно… Фомин не позволил себе даже думать об отдыхе. Он не находил себе места, ходил из отсека в отсек (тут его знали почти все офицеры) и спрашивал:

— Где Пожарский?

— На НП, — отвечали ему.

— А где теперь НП?

— Не знаем… Туда ходить воспрещено. Маскировка. Что будет, если противник обнаружит и этот наблюдательный пункт! Помнишь, как было с тобой? Рисковать жизнью генерала мы не собираемся, — убеждали Фомина штабные офицеры, конечно знавшие, где находится наблюдательный пункт.

Наконец Пожарский пришел в свой штаб.

Он тотчас же попросил Фомина еще раз показать границы осажденного гарнизона.

— Когда я уходил из полка, наш передний край проходил вот так. — Фомин взял со стола карандаш и начертил на карте рисунок, чем-то напоминающий круглую пилу с большими неровными зубьями. Круговая оборона. В границы этого зубчатого круга входили завод, часть рабочего поселка и межзаводской парк.

— Куда же дать огня в первую очередь? — спросил Пожарский.

Фомин показал на промежутки между зубьями, нарисованными на карте.

Пожарский задумался: как ударить по этим промежуткам огнем заволжских батарей? Трудная задача. Можно своих побить.

— Вот сюда бейте, сюда, сюда… — продолжал Фомин, ставя острым концом карандаша точки все там же, между зубьями.

— По этим точкам можно бить только прямой наводкой, а не навесным огнем заволжских батарей, — задумчиво произнес Пожарский. — Снаряд не голубь, вокруг шеста не летает и назад не возвращается.

После слова «голубь» Фомин насторожился, но генерал продолжал:

— Прямой наводкой — другое дело. Увидел цель, навел орудие и бей без промаха…

— Мы так и делали, но сейчас снарядов нет, — пожаловался Фомин, все еще не понимая, к чему генерал упомянул голубя. Неужели ему известна вся эта история с голубем, которого принес Косте Зернов?